«Совершенно верно… простите, мне нужно обменяться парой слов с гувернанткой принцессы. – Казмир повернулся в кресле. – Где Сульдрун?»

Леди Дездея изобразила замешательство: «Ее здесь нет? Как же так? Она упряма и, возможно, несколько капризна, но я не могу себе представить, чтобы она намеренно вас ослушалась!»

«Так где же она?»

Дездея скорчила шутливую гримасу и помахала в воздухе пальцами: «Как я уже упомянула, она своенравный ребенок, подверженный причудам. Теперь она пристрастилась проводить время в старом саду под Урквиалом. Я пыталась ее разубедить, но она непременно предпочитает там уединяться…»

«Значит, она там? – бесцеремонно прервал гувернантку Казмир. – Без эскорта?»

«Ваше величество, принцесса никому не позволяет заходить в сад. По меньшей мере, у меня создалось такое впечатление. Я говорила с ней и передала ей волю вашего величества. Но она не хочет ничего слышать и выгнала меня. Полагаю, она все еще в старом саду».

Король Дьюэль был всецело погружен в созерцание ученой обезьяны-канатоходца. Пробормотав извинения, Казмир встал и направился к Урквиалу. Леди Дездея вернулась к прочим обязанностям с сознанием хорошо выполненного долга.

Двадцать лет нога Казмира не ступала в старый сад. Теперь король спускался по тропе, выложенной галькой в песке, среди деревьев, трав и цветов. На полпути к морю он наткнулся на Сульдрун – та стояла на коленях посреди тропы, вжимая гальку в песок.

Сульдрун подняла голову без удивления. Король Казмир молча обозрел сад, после чего перевел взгляд на дочь, медленно поднявшуюся на ноги. «Почему ты не выполнила мои указания?» – ничего не выражающим тоном спросил Казмир.

Лицо принцессы вытянулось от удивления: «Какие указания?»

«Я потребовал, чтобы ты составила компанию королю Помпероля, Дьюэлю, и его сыну, принцу Кестрелю».

Порывшись в памяти, Сульдрун уловила отзвук голоса гувернантки. Прищурившись в сторону ослепительного моря, она сказала: «Может быть, леди Дездея что-то такое говорила. Но она столько болтает, что я редко прислушиваюсь».

Король Казмир позволил холодной улыбке оживить его лицо. Он тоже считал, что леди Дездея отличалась чрезмерной многословностью. Снова посмотрев по сторонам, король спросил: «Почему ты сюда приходишь?»

Запинаясь, Сульдрун ответила: «Тут я одна. Никто мне не мешает».

«Но разве тебе не скучно одной?»

«Нет. Я воображаю, что со мной разговаривают цветы».

Казмир хмыкнул. Для принцессы такие причуды излишни и непрактичны. Возможно, она действительно уродилась чудаковатой: «Разве тебе не следует развлекаться в обществе девиц высокого происхождения?»

«Батюшка, я с ними часто встречаюсь – на уроках танцев».

Король бесстрастно изучал свою дочь. Сульдрун вставила небольшой белый цветок в матово-золотистые волосы; у нее были правильные, деликатные черты лица. Впервые Казмир увидел в ней что-то большее, нежели красивого рассеянного ребенка. «Пойдем! – с ворчливым добродушием сказал он. – Нам следует поскорее вернуться к гостям. Твое платье не подходит к случаю, но я думаю, что ни король Дьюэль, ни принц Кестрель не будут возражать». Заметив печальное выражение лица принцессы, он добавил: «Неужели тебе не хочется развлечься на банкете?»

«Батюшка, это незнакомые люди. Почему я должна с ними встречаться?»

«Потому что в свое время ты должна будешь выйти замуж, а принц Кестрель может оказаться подходящим женихом».

Лицо принцессы помрачнело еще больше: «Я думала, что меня выдадут за принца Беллата из Кадуза».

Тон короля Казмира стал жестким: «Кто тебе это сказал?»

«Принц Беллат сам мне это сказал».

Казмир отозвался горьким смешком: «Три недели тому назад Беллата обручили с принцессой Маэвой, дочерью короля Даота».

Уголки губ Сульдрун опустились: «Разве она не старше его?»

«Ей девятнадцать лет, и она на редкость уродлива. Неважно! Беллат подчинился воле своего отца, короля, а тот предпочел Даот Лионессу – большая ошибка, как ему предстоит убедиться… Так ты влюбилась в Беллата?»

«Он мне понравился».

«Теперь с этим ничего нельзя поделать. Нам нужны и Помпероль, и Кадуз. Если мы породнимся с Дьюэлем, оба государства будут у нас в руках. Пойдем! И помни – будь любезна с принцем Кестрелем!» Король Казмир повернулся на каблуках. Неохотно переставляя ноги, Сульдрун последовала за ним вверх по тропе.

За пиршественным столом ее усадили рядом с пухлым Кестрелем – тот почему-то решил относиться к ней высокомерно. Сульдрун этого не заметила. И Кестрель, и прочие окружающие вызывали у нее только скуку.

Осенью того же года кадузский король Квейрт и его сын, принц Беллат, отправились охотиться в Долгие холмы. На них напали разбойники в масках. Короля и наследника престола убили. В Кадузе воцарились разброд, замешательство, недобрые предчувствия и сомнения.

Король Лионесса Казмир обнаружил, что имеет право претендовать на кадузский трон, так как его дед, герцог Кассандр, приходился братом королеве Лидии Кадузской.

Претензия эта, основанная на переходе права престолонаследия от сестры к брату, а затем к внуку этого брата, хотя и законная (с оговорками) в Лионессе, а также в Ульфляндиях, противоречила обычаям Даота, где признавалась только генеалогия по мужской линии. Законы самого Кадуза в этом отношении носили неопределенный характер.

С тем, чтобы настоять на признании своего права, Казмир прибыл в Монтрок, столицу Кадуза, во главе отряда из сотни рыцарей, что немедленно встревожило даотского короля. Одри заявил, что Казмир не смеет надеяться на столь опрометчивое присоединение Кадуза к своим владениям, и приступил к мобилизации многочисленной армии.

Ободренные этим обстоятельством герцоги и графы Кадуза стали открыто выражать неприязнь к королю Казмиру, причем многие подчеркнуто поднимали вопрос о том, кому именно служили безымянные убийцы, устроившие неслыханную засаду и скорую расправу в местности, где давно не слыхали ни о каких разбойниках.

Казмир почуял, куда дует ветер. Однажды вечером, когда представители кадузской знати совещались во время грозы, в зал заседаний вошла таинственная женщина в белом с высоким стеклянным сосудом в руках. Из сосуда клубились, как дым, и рассеивались шлейфом у нее за спиной струи разноцветного света. Словно в трансе, женщина подняла корону и опустила ее на голову герцога Тирлаха, супруга Этейн, младшей сестры Казмира. Женщина в белом молча удалилась, и больше ее никто не видел. Несмотря на возражения некоторых скептиков, знамение было признано достоверным проявлением воли богов, и Тирлаха возвели на трон. Казмир вернулся восвояси со своими рыцарями, удовлетворенный тем, что он сделал в Кадузе все возможное для осуществления своих планов – и действительно, его сестра Этейн, ныне королева Кадуза, была властной особой, внушавшей всеобщий трепет.

Сульдрун исполнилось четырнадцать лет – она достигла брачного возраста. Слухи о ее красоте разлетелись по всем Старейшим островам и дальше; в Хайдион то и дело прибывали молодые – и не столь молодые – вельможные особы, чтобы собственными глазами оценить достоинства принцессы.

Король Казмир принимал всех соискателей с неизменным гостеприимством, но не торопился поддержать того или иного кандидата, пока у него не было возможности сравнить все возможные варианты.

Жизнь Сульдрун становилась все сложнее – непрерывной чередой устраивались балы и празднества, пиршества и всевозможные увеселения. Некоторые из приезжих производили на нее приятное впечатление, иные – не столь приятное. Казмир, однако, никогда не интересовался ее мнением; оно в любом случае никак не повлияло бы на его решение.

В Лионесс прибыл соискатель совсем другого рода: брат Умфред, дородный круглолицый странствующий проповедник, уроженец Аквитании, ранее промышлявший на Пропащем острове и в епархии Скро.

Руководствуясь инстинктом, таким же чутким и безошибочным, как нюх, позволяющий хорьку выследить кролика и схватить его за горло, брат Умфред снискал расположение королевы Соллас. Настойчивый сладкоречивый подход миссионера был неотразим: королева обратилась в христианство.

Брат Умфред устроил часовню в Башне Палемона, буквально в нескольких шагах от анфилады апартаментов королевы Соллас. По рекомендации Умфреда, королева и принц Кассандр совершили обряд крещения и обязались ходить на заутреню в часовню.

Затем брат Умфред попытался обратить короля Казмира – и поплатился за самонадеянность.

«Чем ты здесь, в сущности, занимаешься? – потребовал разъяснений Казмир. – Ты ватиканский шпион?»

«Я смиренный служитель Всевышнего, – ответствовал Умфред. – Проповедую благую весть надежды и любви всем смертным без исключения, вопреки лишениям и преследованиям. Не более того».

Король Казмир презрительно рассмеялся: «Как насчет гигантских соборов в Аваллоне и Тасиэле? Деньги на их строительство получены от твоего „всевышнего“? Разумеется, нет. Их выжали из крестьян».

«Ваше величество, мы смиренно принимаем подаяния».

«Казалось бы, для всемогущего бога было бы проще чеканить монету, нежели притворяться нищим… Чтобы никаких больше „обращений“ у меня тут не было! Если ты примешь хоть ломаный грош от кого бы то ни было в Лионессе, тебя будут гнать кнутом отсюда до Смутного порта и отправят обратно в Рим в холщовом мешке».

Брат Умфред поклонился, не выражая ни обиды, ни возмущения: «Как будет угодно вашему величеству».

Сульдрун находила поучения брата Умфреда невразумительными, а его манеры – амикошонскими. Она перестала ходить в церковь, чем вызвала недовольство матери.

У Сульдрун почти не осталось времени для самой себя. Высокородные девицы сопровождали ее практически весь день, хихикая и сплетничая, замышляя мелочные интрижки, обсуждая платья и манеры и разбирая по косточкам гостей, приезжавших в Хайдион. Сульдрун редко оставалась в одиночестве, а возможность удалиться в старый сад предоставлялась еще реже.

Однажды, ранним летним утром, солнце светило так сладостно, а дрозд разливался такими печальными пересвистами в оранжерее, что Сульдрун просто не могла не уйти из дворца. Она притворилась, что недомогает, чтобы избежать общества горничных и фрейлин – те не преминули бы заметить ее отсутствие и сделать вывод, что она устроила свидание с любовником – и, пробежав вверх по сводчатой галерее, скрылась за трухлявой дверью в стене и спустилась в сад.

Что-то изменилось. У принцессы возникло ощущение, что она впервые видит свой сад – несмотря на то, что каждая деталь, каждое дерево, каждый цветок были ей знакомы и дороги. Сульдрун озиралась по сторонам, горестно сознавая потерю детского ясновидения. Она заметила признаки запустения: наглые пучки буйных сорняков теснили скромно растущие в тени колокольчики, анемоны и фиалки. Напротив, среди кипарисов и маслин, крапива поднялась выше гордого златоцветника. Тропу, которую она так старательно выложила пляжной галькой, местами размыло дождем.

Сульдрун медленно подошла к старому цитрусу: здесь она провела столько мечтательных часов… Сад словно съежился. Воздух полнился просто солнечным светом, а не чарующим сиянием, предназначенным только для нее и только здесь. А дикие розы, несомненно, распространяли более пьянящий аромат, когда она впервые спустилась в этот сад. Послышался шорох скрипящей под ногами гальки – обернувшись, Сульдрун обнаружила расплывшегося в лучезарной улыбке брата Умфреда. На проповеднике была бурая ряса, перевязанная черной веревкой. Монах откинул капюшон на спину, выбритая розовая лысина сверкала на солнце.

Проворно убедившись в том, что вокруг больше никого нет, брат Умфред поклонился и молитвенно сложил ладони: «Благословенная принцесса, неужели вы гуляете так далеко без сопровождения?»

«Именно так – я прихожу сюда, чтобы никто не нарушал мое уединение, – тоном, лишенным всякой теплоты, ответила Сульдрун. – Мне нравится быть одной».

Продолжая елейно улыбаться, Умфред снова огляделся: «Укромный уголок. Я тоже наслаждаюсь одиночеством – может быть, мы с вами сотворены из одного и того же теста?» Умфред подошел ближе, остановившись на расстоянии протянутой руки: «Рад, что нашел вас здесь. Честно говоря, мне давно хотелось с вами побеседовать».

Сульдрун отозвалась еще холоднее: «Я не желаю беседовать ни с вами, ни с кем-либо другим. Я сюда пришла, чтобы мне никто не мешал».

Брат Умфред скорчил шутливо-ироническую гримасу: «Уже ухожу! И все же, неужели вы думаете, что вам подобает оставаться одной в глухом овраге? Можно себе представить, как распустятся языки, если об этом узнают при других дворах! Все будут гадать: кому вы оказываете благосклонность в такой интимной обстановке?»

В ледяном молчании Сульдрун повернулась к священнику спиной. Брат Умфред отреагировал еще одной комической гримасой, пожал плечами и засеменил вверх.

Сульдрун села на траву, прислонившись к стволу цитруса. Она подозревала, что монах притаился где-то выше, среди скал, надеясь узнать, кому она назначила свидание.

В конце концов она встала и начала подниматься по тропе. Возмутительное осквернение старого сада присутствием Умфреда частично восстановило былые чары, и по пути Сульдрун задерживалась, чтобы вырвать сорняки. Может быть, завтра утром у нее найдется время на уничтожение крапивы.

Совещаясь с королевой Соллас, брат Умфред выдвинул несколько предложений. Королева поразмышляла, после чего, в приступе холодной решительной злобы – Сульдрун давно не вызывала у нее никаких нежных чувств – дала соответствующие указания.

Несмотря на ее желание скоро вернуться, прошло несколько недель, прежде чем Сульдрун сумела снова посетить старый сад. Затворив за собой дощатую дверь в стене, она обнаружила бригаду каменщиков, работавших там, где стояло древнее святилище. Они уже расширили окна, установили дверь и снесли заднюю стену, чтобы сделать внутреннее помещение более просторным; кроме того, они заменили бывший алтарь новым. Принцесса с негодованием спросила бригадира: «Что вы тут строите?»

«Церквушку, ваше высочество – или, как ее называют, часовню – чтобы христианский жрец мог отправлять свои обряды».

Сульдрун чуть не потеряла дар речи: «Кто… кто разрешил?»

«Самолично королева Соллас, ваше высочество – чтобы ей проще и удобнее было молиться».