Цитаты из книги «Бродяги Дхармы»

о всего прочего и не менее важного, еще и рождением Поэтического Ренессанса Сан-Франциско. Там были все. Безумная ночь. А от меня как раз все и завертелось, потому что я прошелся по довольно ч

айнхольда Какоэтеса, либо толстыми, очкастыми и спокойными растяпами вроде Уоррена Кафлина. Остальные же подающие надежды стояли вокруг в разнообразных прикидах — в вельветовых пиджаках, протертых на локтях, в сбитых башмаках, с книгами,

еповыми интеллектуалами в роговых очках и с дикими черными волосами вроде Алвы Голдбука, либо бледными нежными красавчиками вроде Айка О’Шэя (в к

огему, он был далеко не богемой (то есть тусовщиком вокруг искусств). Он был жилистый, загорелый, бодрый, открытый, весь приветливый и готовый поболтать

деализму, а потому заинтересовался старомодным ИРМовским[2] анархизмом, научился играть на гитаре и петь старые рабочие песни, что шло рука об руку с е

ндейскую премудрость, поэтому, когда не мытьем, так катаньем поступил наконец в колледж, оказался хорошо подготовлен к занятиям антропологией, п

ми хлеба… Ах, бедный разум человеческий, и одинокий человек один на бреге, и Бог глядит за ним с сосредоточенной, я бы сказал, улыбкой… И снился мне давний дом в Новой Англии, и мои «киткаты» пытаются догнать меня тысячи миль по дороге через Америку, и мама моя с мешком за спиною, и мой отец, бегущий за эфемерным

добравшихся выше, чем ближе прилив к моему одеяльному ложу. «Я стану твердым и старым, как стромбида», и

у елки-палки, да я и не знаю, ей-бо (хлоп вина). Я в самом деле не знаю, но, должно быть, ковырнадцать триллионов секстильонов, объязыченное враздрызг и помноженное на черт-те сколько роз, что милая святая Тереза вмес

а пляже и еще на каждой звезде в небесах, в каждом из десяти тысяч великих хиликосмо