Точно пробиваясь сквозь толщу воды, раздался мягкий звук. Различить его становилось всё проще, но давило тяжёлое ощущение, будто бы находишься на дне ледяного озера. Кромешная тьма. Снова отдалённый звук приобретает нечто схожее с человеческим голосом.
Сознание медленно возвращалось к Алексею. Он ощутил своё тело, которое было разбито свинцовою тяжестью, а голова будто отлита из чугуна. Звук собственного сердца тревожно отдавался в горящих висках. Под собой Басманов ощущал мягкие тюфяки, схожие с подушками. Видать, накануне свалили их вповалку, дабы не спать на голом полу. Сил не хватало шевельнуться, а горло иссохло, точно брёл Басманов по пустыне, объятой неистовым жаром. Медленно приходил в себя Алексей, когда вновь услышал голос подле себя.
– Батюшка, служба зовёт! – раздался голос Фёдора.
Алексей насилу продрал глаза и тотчас же тяжело вздохнул, протирая очи.
– Да сними уже маску эту… – тяжело произнёс воевода.
Пестрил перед мутным взором облик сына, разодетого во время пира. Отрывки вечера да ночи возвращались к Алексею. Звуки музыки, крики и песни – всё мешалось и доносилось далёким эхом. То ли сон, а то ли взаправду всё было, но помнил Алексей и сына своего, вновь резвящегося с дураками и скоморохами. Не помнил Басманов, что молвил Иоанн на пиру, да помнил, каков был государь. Весел да ребячлив, точно на волю отпущенный. Смех царя помнил Басманов, громкий, да которому вторили все, кто на пиру том собирался, ибо каждый жаждал не только разделить государеву радость, но и показать царю великому, что одного они мнения.
Алексей с трудом приподнялся на локтях и оглядел зал, в котором и заснул вчера, упившись на пиру до беспамятства. Фёдор стоял подле отца на одном колене. Длинные красные косы, креплённые к маске, ниспадали до самого пола. У его ног стоял серебряный кувшин. Фёдор снял маску, опустил её на пол, подавая своему отцу сосуд. Алексей тотчас же припал губами к питью. То был холодный квас. Бодрящий вкус, прохлада и свежесть возвращали воеводе покой в голове, унимали шум в висках и тяжесть во всём теле. За несколько больших глотков мужчина осушил кувшин.
Пока отец утолял неистовую жажду, Фёдор поднялся на ноги и потянулся. Затем он принялся обходить зал, приближаясь к иным боярам, что валялись прямо на полу, сражённые винами на пиру. Он будил одного за другим – в общей сложности двенадцать человек. Бояре и воеводы лежали прямо в одежде и в обуви. От каждого стоял крепкий запах браги. Мужчины с недовольным ворчанием мало-помалу оживали – лениво ворочались с боку на бок. Многие постанывали с похмелья, а иные, что были моложе и крепче, поднимались на ноги, шатаясь точно медведь со спячки.
Алексей уже был на ногах. Он развёл свои ручищи в стороны и со стоном потянулся, резко выдохнув. После того он поднял кувшин, принесённый сыном, и на всякий случай проверил – не осталось ли на дне чего.
С недовольным фырканьем Алексей опустил кувшин на стол. Оперевшись обеими руками, Басманов обернулся через плечо на своего сына. Фёдор по второму, а то и третьему кругу обходил бояр, тормоша их. Иной раз он опускался на колено, тряся за плечо воевод, иной раз лишь носком сапога пинал в бока бражников.
– Ты сам-то когда пробудился-то? – спросил Басманов-отец, когда юноша завершил очередной обход и опустился на одно из мест за столом.
Фёдор пожал плечами и вскинул голову, стараясь припомнить.
– Верно, около часу назад, – ответил юноша.
– Чёрт бы тебя драл, одинаково же испили мы? Али ты больше? – с деланой, игривой досадой Алексей всплеснул руками.
– Кто-то же должен вас растолкать, – просто произнёс Фёдор, хватая кусок рыбы со стола и отправляя его себе в рот.
Лишь сейчас смог Алексей напрячь свой мутный взор и разглядеть кровь на лице сына.
– С каким же зверюгой уже сцепиться успел? – спросил Басман-отец.
На правой щеке Фёдора, над скулой, прямо возле уха блестела красная полоса, точно от ножа или кинжала. Юноша взял серебряное блюдо, перевернул его чистой стороною и вгляделся в него, точно в зеркало. С недовольным цоканьем Фёдор осторожно коснулся пореза, прищурив глаза.
– Говорил я тебе – носи бороду, как издавна все люди и носят! – произнёс Алексей, почёсывая подбородок, подтверждая свои слова. – Того гляди, лишь изранишься сильнее, покуда бриться выучишься!
– Уж наловчился я шашкою махать, наловчусь и бриться, – ответил Фёдор, опуская блюдо обратно на стол.
Алексей улыбнулся и взглядом окинул кушанья на блюдах. После вчерашних гуляний яства лежали надкусанными ломтями на подносах из серебра и жести. Басманов-отец опустился на стул подле своего сына, не глядя хватая какой-то кусок мяса. На вкус он показался слишком солёный, аж жгло иссушенные губы. Алексей вытер рукой рот и широко зевнул, потирая глаз.
– И, батюшка, – ехидно добавил Фёдор, – в покоях ваших прибирается сейчас Глашка. Я велел ей дождаться прихода вашего, прежде чем покинуть покои. Баба-то смышлёная, по глазам видно, что поняла, с чем велено ей остаться.
– Глашка? – переспросил Алексей, потерев лицо тяжёлой грубой рукой.
Мысли клубились в голове, точно пар над котлом. Среди путаницы образов припомнил он крестьянку, того гляди, и в самом деле Глашкой звать. Лицо её, круглое, с румянцем на щеках, весною да летом веснушками покрывалось. Делалась точно юною прелестницей, да при её годах. Один образ фигуры округлой её заставил воеводу окончательно пробудиться.
– Кухарка-то? – с улыбкой спросил Алексей.
– Она самая, – кивнул Фёдор. – Велено выезжать нам лишь опосля часу, времени предостаточно.
Отец довольно усмехнулся, хлопнув сына по плечу. Тряхнув головой, Басман точно сбивал с себя остатки хмельной пелены, что туманила его разум. Взбодрившись, он встал из-за стола и тяжёлым шагом направился в свои покои. Проходя по коридору, он перебирал образы вчерашнего застолья, стараясь упомнить что-то важное. Он помнил государев смех. Звучал он легко, раскатисто. Пел государь, что было добрым знаком для всех, кто служил при дворе. Остальной шум, музыка, танцы, стальной звон тяжёлых бокалов слились в единый поток. Хоть слабость и ломила ещё не пробудившееся окончательно тело воеводы, на его губах горела довольная улыбка. Поднявшись по лестнице во свою опочивальню, он тихо присвистнул, видя, что дверь уже приотворена. Алексей взялся за кованую ручку и осторожно толкнул её от себя. Тяжёлые петли лишь тихо проскрипели, не делая много шума.
Воевода заглянул в свою опочивальню. Глаша соскребала воск с подоконника. Стояла она ко входу спиной, отчего не видела вошедшего. Алексей шире приоткрыл дверь, и старые петли дали о себе знать. Женщина тотчас же обернулась и коротко поклонилась, глядя в пол.
– Алексей Данилыч, я… – лишь и пролепетала Глаша, как Басманов грубо ухватил её за руку и потянул за собою к кровати.
На лбу у женщины выступила испарина от работы, которую она выполняла минутой ранее. Алексей крепко держал её за запястье. Её пальцы и ладони раскраснелись от холодной воды и долгого труда. Алексей тотчас припал губами к её белой шее, отводя тугую тёмно-русую косу. Он ощутил запах её тела – то было тело зрелой женщины, которая уже не цвела весенним цветком, но была сочна, как налившийся плод. Мужчина завалил её на постель, задирая неровный подол её платья.
Глаша не смела противиться, а лишь, напротив, отвечала на грубость ласкою, на какую была способна. Она не отталкивала его, не пыталась отбиться, а даже отвечала на поцелуи Басманова. Алексей любил не её саму, но быть в тёплых объятьях этой женщины, чувствовать её пылкость, касаться жаркого тела, пробираясь под юбки. Она дозволяла себя касаться, как будто у неё был выбор. Басманов обладал ей, отдавшись страсти. Крестьянка же, зажмурившись, отвернула лицо к стене. Оттого открылась белая шея её, к которой вновь и вновь припадал губами Алексей.
С тяжёлым, хриплым выдохом Басманов выпустил её из своих объятий. Глаша тотчас же опустила подол платья, жадно глотая воздух. Алексей рухнул на кровать, закатив глаза. Могучая грудь его вздымалась. Глаша села на кровати и принялась дрожащими руками своими заплетать растрепавшуюся косу. Мельком оглядывалась она на Басманова, ожидая приказа.
– Хорошая ты баба… – протянул Алексей, приподнимаясь на локтях.
Крестьянка обернулась вполоборота и коротко кивнула.
– Желаете чего, Алексей Данилыч? – спросила она.
– Да нет, Глашенька, – довольно вздохнул Басманов. – И про ублюдков твоих, молокососов, помню. Не тронет их никто.
Крестьянка тотчас же взяла руку Алексея и припала к пальцам дрожащими губами.
– Нет у них опоры иной, нет у них защиты, токмо ваша благодетель, боярин! – точно взмолилась она.
– Да полно, полно тебе! – добродушно произнёс Басманов, однако руки не отнял.
Нравилась ему та мягкость, тот трепет, с которыми крестьянка сжимала руку, как тёплые губы её вновь и вновь целовали его.
– Да полно, в самом деле… – вздохнул Алексей. – Нынче я в опричнину учреждён. А значит, что сам Земский суд не указ мне. Надо мною лишь государь да сам Господь Бог.
– И над сыном вашим? – осторожно спросила Глаша.
– А Федька мой на кой сдался-то тебе? – хмуро ответил вопросом на вопрос Басманов.
Не дав ответа, Глаша потупила взор да замотала головой, не желая гневить единственного своего заступника при всём дворе. Да и не разозлился Алексей.
– Ну, полно, полно!
Не было на то охоты большой, но долг звал, и Басманов поднялся с мягкой кровати и велел Глаше помочь ему одеться.
Небо заволокли тучи молочного цвета. Когда Алексей вышел на каменную лестницу, припорошённую снегом, в воздухе кружились мелкие хлопья. Морозный воздух щипал нос. Воевода облачился в чёрную накидку поверх своего одеяния. На поясе висела широкая шашка. Басманов голой рукой захватил снега с перил и освежил им лицо, глухо охнув.
Как раз в то время из-за угла вышел человек странного вида. То был взрослый мужчина, но бороды он не носил. Его высокие скулы рассекало несколько шрамов. Прямой и узкий нос, светло-серые глаза. Неизвестный рыскал своим взглядом, прежде чем увидел Басманова и направился к нему.
Алексей со мнительностью оглядел наряд гостя. Тот носил сапоги странного кроя, мантия его имела узоры, но то были точно не русские умельцы. Незнакомец был сухощав, но сложён хорошо. По летам он был младше Басманова – на вид шёл третий десяток, самое большее – четвёртый. Когда тот человек подошёл достаточно близко, Алексей разглядел его оружие. «Латин…» – подумал Басманов, глядя на шпагу, которые носили при себе заморские чужестранцы. Невольно та мысль насторожила Алексея, и сам опричник не заметил, как рука его опустилась на рукоять шашки.
– Доброго дня вам, – произнёс тем временем безбородый мужчина, снимая шапку из меха, – нынче я на службе Иоанна Васильевича буду. Велено мне было разыскать Басманова, не знаете, где он, сударь?
Алексей был удивлён не только тем, что латин этот искал его, но и речью иностранца. Хоть акцент и выдавал немца, языку он был выучен более чем сносно.
– Как звать тебя и на кой тебе этот Басманов? – спросил воевода, продолжая идти к конюшне.
– Андрей Штаден, сударь. В письме своём ваш светлый владыка велел Басманову истолковать порядок и уклад ваш, – ответил немец, доставая из внутреннего кармана своих одеяний конверт.
Приняв послание, Басманов начал вчитываться в те слова: «…как прибудешь в Александровскую слободу, разыщи опричника Басманова. Укажет он тебе порядок и уклад наш…»
Алексей с неудовольствием поджал губы и обернулся на конюшню, которую уже было видно за спиной немца. Лошадь Басманова уже была готова, и двое конюших держали её под уздцы. Она била копытами по снегу и с нетерпением рвалась на волю. Сам Алексей, под стать своей лошади, с нетерпением оглянулся на двор и лестницы. На улицу постепенно спускались опричники, звеня оружием и кольчугами. Одна за другой чёрные фигуры выходили из проёмов царских палат. И вот Басманов довольно улыбнулся, указывая на перила широкой белокаменной лестницы, где стоял сын его с Васькой Грязным.
О проекте
О подписке