Глава 2

26 октября, 13 часов 03 минуты по местному времени

Масада, Израиль

Пот разъедал глаза Томми. Брови уже не сдерживали его.

Благодаря снова химиотерапии.

Он ступил на другой голыш цвета верблюжьей шерсти. Все камни на этом крутом подъеме были одного цвета, и каждый из них слишком горяч, чтобы сесть на него. Он сдвинул ниже свою ветровку, так, чтобы та, закрыв ноги, послужила подстилкой между его брюками и обжигающей поверхностью камня. Как обычно, Томми задерживал всю группу. И как обычно, он оказался слишком слабым, чтобы преодолеть подъем без перерывов на отдых.

Он старался отдышаться и перевести дух. Палящий воздух был редким и сухим. Да и достаточно ли в нем кислорода? У его спутников-скалолазов, казалось, не было никаких затруднений с дыханием. Все выглядело так, словно он, дедушка, катался по американским горкам в компании четырнадцатилетних парней. Сейчас ему даже были не слышны их голоса.

Этот каменистый подъем – названный Змеиной тропой – извивался, ползя вверх по почти вертикальным откосам бесславной горы Масада. Всего несколько ярдов было до ее вершины, на которой еще стояли руины древней иудейской крепости. Со своего места на ведущей наверх тропе Томми видел лежащую внизу Иорданскую долину и ее сухую, выгоревшую землю.

Томми отер пот с глаз. Живший в округе Ориндж^[6], он считал себя привычным к жаре. Но то, что было здесь, походило на ползанье внутри раскаленной печи.

Его голова качнулась вперед. Снова захотелось спать. Как ему хотелось положить щеку на прохладную простыню в отеле и хорошенько подремать в прохладном кондиционированном воздухе! А потом, если он почувствует себя лучше, с удовольствием поиграл бы в видеоигры…

Томми судорожным движением стряхнул с себя дремоту. Это было совсем неподходящее время для дневного сна. Но ведь он так устал, а в пустыне было так тихо… В отличие от людей, животные и жуки обладали достаточной ловкостью и смекалкой для того, чтобы спрятаться от дневной жары. Сейчас вокруг царило непроницаемое безмолвие. А после смерти будет так же?

– Ты в порядке, дорогой мой? – спросила его мать.

Томми вздрогнул. Почему он не слышал, как она подошла? Неужели снова заснул?

– В полном порядке, – ответил он сиплым голосом.

Мать закусила губу. Они все знали, что дело его плохо. Томми приподнял манжету над новым кофейно-коричневого цвета пятном, обезобразившим его левое запястье.

– Мы можем ждать тебя столько, сколько тебе будет нужно. – Она тяжело опустилась на камень рядом с ним. – Интересно, почему они назвали этот подъем Змеиной тропой? Лично я не видела ни одной змеи.

Говоря с ним, мать смотрела на его подбородок. Его родители теперь очень редко встречались с ним глазами, а когда такое все-таки случалось, они плакали. И это продолжалось в течение двух последних лет, отданных хирургии, химиотерапии, радиационному облучению, – и вот теперь повторение всего этого по причине рецидива.

Возможно, в последний раз они посмотрят на его лицо, когда он ляжет в гроб.

– Сейчас слишком жарко для змей.

Из-за частого и хриплого дыхания ему был ненавистен его собственный голос.

– Да, они превратились бы в змеиные стейки. – Мать сделала долгий глоток из бутылки с водой. – Обжаренные под солнцем и готовые к употреблению. Да и мы такие же.

Торопливой походкой подошел его отец.

– У вас все в порядке?

– Я просто решила сделать короткий привал, – соврала мать, скрывая немощь сына. Она намочила свой носовой платок и протянула его Томми. – Я устала.

Томми хотел поправить ее, сказать отцу правду, но был сейчас слишком слаб. Он провел мокрым платком по лицу.

Отец торопливо заговорил, что бывало с ним всегда, когда он нервничал:

– Мы уже совсем рядом. Всего несколько ярдов, и мы увидим крепость. Настоящую крепость Масада. Попробуй представить ее себе.

В знак согласия Томми закрыл глаза, но представил себе плавательный бассейн. Голубой, с прохладной водой, пахнущей хлором.

– Десять тысяч римских воинов расположились в шатрах лагерем вокруг нее. Воины с мечами и щитами ждали под солнцем. Они перекрыли все возможные пути отхода, пытаясь уморить голодом девятьсот мужчин, женщин и детей, остававшихся на плато. – Отец, помолчав секунду, заговорил быстрее, речь его стала еще более взволнованной и эмоциональной: – Но восставшие стояли насмерть до самого конца. И даже после него. Они так и не сдались.

Томми натянул шляпу, которой была прикрыта его голая голова, почти до самых глаз и, сощурившись, посмотрел на отца.

– В конце концов, папа, они ведь убили себя.

– Нет, – со страстью в голосе возразил отец. – Иудеи предпочли умереть свободными людьми, но не сдаваться на милость римлян. Но они не убили себя после капитуляции. Они выбрали свою судьбу. Выбор такого рода определяет то, каким человеком ты являешься.

Томми поднял с земли горячий камень и сбросил его с тропы вниз. Камень покатился, а потом исчез за краем обрыва. Что сделает отец, если он сам выберет свою судьбу? Если он покончит с собой, вместо того чтобы быть рабом рака? Наверное, его отец не будет сильно гордиться этим.

Томми внимательно всматривался в лицо отца. Люди часто говорили, что они похожи: такие же густые черные волосы, такая же мягкая, немного застенчивая улыбка. После того как химиотерапия лишила его волос, никто больше не говорил ничего подобного. Интересно, подумал Томми, стал бы он выглядеть как отец, достигнув взрослого возраста.

– Ну, вы готовы идти дальше?

Отец подтянул повыше рюкзак на плечах. Мать метнула на него злобный взгляд.

– Мы можем еще немного подождать.

– Я же не сказал, что мы должны идти, – попытался оправдаться отец, – я просто спросил…

– Конечно, готовы, – сказал Томми и встал, он старался удержать родителей от ссоры.

Не отрывая глаз от тропы, он с трудом побрел вперед. Один желто-коричневый ботинок – вперед, затем – вперед другой, такой же. Скоро он дойдет до верха, и его родители наконец-то дождутся того, что окажутся вместе с ним в форте. Именно ради этого момента Томми и согласился на эту поездку, на это долгое восхождение – потому что это оставит им что-то на память. Они явно не готовы согласиться с этим, но он-то знает, что воспоминаний о нем у них останется немного. Поэтому он хотел оставить им одно хорошее воспоминание.

Томми считал шаги. Таким способом вы обычно преодолеваете трудности. Вы считаете. Если вы сказали «один», то знаете, что скоро скажете «два», а после этого – «три». Томми сосчитал до двадцати восьми, после чего тропа выровнялась.

Он достиг вершины. Он чувствовал, что его легкие превратились в два горящих бумажных мешка, но был рад, что совершил задуманное.

На вершине стоял деревянный павильон – хотя слово «павильон», мягко говоря, не совсем подходило к этому сооружению, построенному из четырех тонких деревянных стволов, покрытых сверху четырьмя еще более тонкими стволами, положенными наискось и создающими в «павильоне» небольшие затененные пространства. Но все-таки здесь было лучше, чем под открытым солнцем.

За краем скалы перед ним расстилалась пустыня. Она была высохшей и безлюдной, но все равно по-своему красивой. Повсюду, насколько хватало глаз, стояли коричневые, побелевшие в некоторых местах дюны. Ветер швырялся песком в скалы. Ветряная эрозия за тысячи лет незаметно съела прежде стоявшие здесь утесы. Ни людей, ни животных. Видели ли защитники крепости все это, прежде чем сюда пришли римляне?

Опустошенность, убивающая все.

Томми повернулся и обвел глазами плато, которым заканчивалась вершина. Плато, на котором две тысячи лет назад произошло это страшное кровопролитие. Перед ним была большая плоская площадка, примерно пять футбольных полей в длину и, возможно, три таких поля в ширину. На ней стояло примерно полдюжины развалившихся каменных построек.

Так вот для чего я карабкался сюда?

Мать смотрела вокруг таким же разочарованным взглядом. Она откинула с глаз прядь своих вьющихся каштановых волос, лицо ее было розовым от солнечного жара или от напряжения.

– Это больше похоже на тюрьму, чем на крепость.

– Это и была тюрьма, – сказал отец. – Тюрьма, состоящая из камер смертников. Никто не вышел отсюда живым.

– Отсюда никто никогда не выйдет живым.

Едва произнеся эти слова, Томми сразу же пожалел об этом, в особенности после того, как его мать, отвернувшись, просунула палец под солнцезащитные очки, вытирая выступившие слезы. Но все-таки он был рад, что она почувствовала что-то настоящее на фоне постоянного вынужденного вранья.

Сгладить внезапно возникшую напряженность помогла поднявшаяся к ним девушка-гид. Ее ноги были голыми – она носила короткие шорты цвета хаки, – а длинные черные волосы во время долгого восхождения ветер привел в полный беспорядок.

– Я рада, друзья мои, что вы справились с подъемом!

Она говорила еще и с сексуальным израильским акцентом.

Томми ответил ей улыбкой, благодаря за то, что она дала ему возможность подумать о чем-либо другом.

– Спасибо.

– Я только что говорила всем остальным участникам восхождения, что слово «Масада» происходит от слова мецада, что значит «крепость», и вы можете понять почему. – Вытянув длинную загорелую руку, она обвела ею вокруг плато. – Стены этих казематов, защищающих крепость, – это фактически две стены: одна внутри другой. Между ними располагались основные жилые кварталы обитателей Масады. Над нами Западный дворец – самое большое строение Масады.

Томми оторвал взгляд от ее губ, чтобы посмотреть туда, куда указывала ее рука. Это громадное здание совершенно не выглядело дворцом. Это была руина. В старой каменной стене зияла огромная брешь, перед которой стояли вполне современные строительные леса. Это выглядело так, словно кто-то прервал на середине подготовительные работы к съемкам очередной серии о приключениях Индианы Джонса.

Под этими строительными лесами, должно быть, залегала древнейшая история, но Томми этого не чувствовал. Однако хотел. История много значила для его отца, а следовательно, она должна была много значить и для него. Но эта ужасная болезнь поставила его вне времени, вне истории. В его голове уже не было места для трагедий других людей, особенно тех, кто ушел из жизни тысячи лет назад.

– Следующее здание, как мы полагаем, было частной баней, – сказала гид, показывая на строение слева. – Внутри было обнаружено три скелета; черепа были отделены от тел.

Томми поднял голову. Наконец-то что-то интересное.

– Они были обезглавлены? – спросил он, подходя ближе. – Они покончили жизнь самоубийством, отрубив собственные головы?

Ее губы слегка искривились в усмешке.

– На самом деле воины тянули жребий, чтобы определить, кто должен будет убить остальных. И только последнему из оставшихся в живых пришлось кончать жизнь самоубийством.

Томми окинул руины хмурым взглядом. Так, значит, они убивали своих детей, когда дело шло к концу… Он вдруг почувствовал внезапное чувство зависти. Мгновенная смерть от рук тех, кто любит тебя, намного лучше, чем медленное и безжалостное разложение от рака. Устыдившись этих мыслей, он посмотрел на родителей. Его мать, обмахиваясь путеводителем, улыбнулась ему, а отец был занят фотографированием.

Нет, он никогда не попросит их об этом.

Приняв это решение, Томми вновь перевел взгляд на здание бани.

– А эти скелеты… они все еще там? – Он сделал шаг вперед, намереваясь заглянуть за металлическое ограждение.

Девушка-гид преградила Томми путь, выставив перед ним свою пышную грудь.

– Сожалею, молодой человек, но внутрь входить запрещено.

Он, стараясь не смотреть на ее грудь, чувствовал горечь от этого запрета.

Перед тем как двинуться дальше, мать спросила:

– Ну, как ты, Томми?

Может, она видела, как он смотрел на девушку-гида? Он залился краской.

– Я в порядке.

– Ты не хочешь попить? Может, выпьешь водички?

Она протянула ему пластиковую бутылку.

– Нет, мама, я не хочу.

– Я прикрою еще немного твое лицо от солнца.

Мать раскрыла сумочку. Обычно Томми покорялся такой опеке, но сейчас девушка-гид улыбнулась ему, и он вдруг решил не показывать ей, что к нему относятся, как к ребенку.

– Мам, да я в порядке, – оборвал он ее, причем более резко, чем хотел.

Мать, вздрогнув, закрыла сумочку. Девушка-гид отошла.

– Прости, – обратился он к матери. – Я не хотел.

– Все нормально, – успокоила его мать. – Я пойду к отцу. А ты побудь здесь.

С тягостным чувством Томми смотрел вслед матери.

Все еще злясь на себя, он подошел к зданию бани и, опершись на металлическое ограждение, заглянул внутрь. Дверца прохода со скрежетом раскрылась под действием его веса. Он чуть не упал и быстро попятился, но перед тем как шагнуть назад, что-то лежащее в углу этого помещения привлекло его взгляд.

Что-то мягкое, трепещущее и мерцающее, похожее на смятый листок бумаги.

Чувствуя какое-то необъяснимое любопытство, он огляделся вокруг. В его сторону никто не смотрел. А кстати, какой штраф может быть за вхождение в запретную зону? Чем, на худой конец, это может кончиться? Симпатичная девушка-гид, возможно, просто прогонит его оттуда и отругает?

Это не столь серьезное наказание, можно и стерпеть, решил Томми.

Он снова заглянул за ограду, пытаясь определить, что вызывает дрожание и мерцание этого предмета.

Маленький белый голубь с трудом передвигался по мозаичному полу; его висящее левое крыло волочилось по плиткам. Кончики его перьев выводили на слое пыли, покрывающей пол, какие-то таинственные знаки.

Несчастное существо…

Он должен забрать эту птицу отсюда. Она умрет здесь от жажды, или ее кто-нибудь съест. Их гид наверняка знает, куда можно отнести раненую птицу, чтобы ее спасти. Его мать работала волонтером в подобном приюте в Калифорнии до того времени, пока его рак не погубил жизнь всей их семьи.

Томми проскользнул через проход. Внутри комната оказалась маленькой, даже меньше кладовой, в которой отец хранил инструменты. Четыре гладких каменных стены и пол, покрытый мельчайшими выцветшими мозаичными плитками. Мозаичный узор, с трудом различимый под слоем пыли, представлял собой восемь сердечек, расположенных по кругу и образующих цветок; ряды сине-белых плиток казались волнами, а окаймление из белых треугольничков на фоне терракота казалось ему похожим на зубы. Он попытался представить себе древних мастеров, укладывавших этот напоминающий пилу узор, но эти раздумья утомили его.

Переступив порог, за которым была тень, Томми облегченно вздохнул – хоть на некоторое время он укроется от беспощадных лучей солнца. Сколько же людей нашли здесь свою смерть? Холодок прошел по его спине, когда он представил себе, как это могло быть. Должно быть, они встали на колени – Томми был уверен в том, что они встали на колени. Мужчина в грязной холщовой сутане стоял над ними, держа меч в поднятой руке. Он начал с самого молодого, а к тому времени, когда все было кончено, у него едва хватало сил на то, чтобы поднять руку, но он ее поднял. В конце и он сам опустился на колени и стал ждать быстрой смерти от меча своего товарища. После этого все было кончено. Их кровь текла по крошечным мозаичным плиткам, заполняла зазоры между ними, растекалась лужами на полу…

Томми потряс головой, изгоняя из памяти это видение, и огляделся вокруг.

Никаких скелетов.

Наверное, их поместили в музей, а может быть, предали земле в каком-то месте.

Птица, прервав свое путешествие по плиточному полу, подняла голову и уставилась на Томми сперва одним глазом, потом другим, вероятно определяя его размеры. Ее глаза, похожие по цвету на малахит, были зелеными с бриллиантовым блеском. До этого Томми никогда не видел птиц с зелеными глазами.

Он встал на колени и зашептал; шепот его был не громче дыхания:

– Ну же, подойди сюда, малыш. Ну подойди, тебе нечего бояться.

Птица снова внимательно посмотрела на него сперва одним глазом, потом другим – а затем, хромая, запрыгала к нему.

Радуясь доверчивости птицы, Томми протянул руку и осторожно взял раненое существо. Как только он поднялся, держа теплое тельце в своих ладонях, как в колыбельке, земля ушла у него из-под ног. Он изо всех сил старался сохранить равновесие. Может быть, после долгого восхождения у него закружилась голова? Между ног на мозаичном полу вдруг появилась тонкая черная линия, подобная какому-то живому существу.

Змея, было первым, что пришло ему в голову.

Его сердце учащенно забилось от страха.

Но черная линия расширилась, а это было уже кое-что похуже. Не змея, а трещина. Струйка темного оранжевого дыма, завиваясь, поднялась в воздух из одного конца трещины, как будто кто-то бросил туда непотушенную сигарету.

Птица, вдруг забившись в его ладонях, вспорхнула в воздух и полетела сквозь дым, тянущийся через дверной проем наружу. Очевидно, рана у нее не была столь серьезной. Ее крылья рассекли струйку дыма, словно указывая Томми дорогу. У дыма был на удивление сладкий запах – почти такой же, как ладан, но с малой примесью горьких пряностей.

Томми, наморщив брови, нагнулся вперед и подставил ладонь под струйку дыма. Тот прошел между его пальцами и, к его удивлению, оказался не теплым,