Цитаты из книги «Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души»

потребительская культура и культура фундаменталистская. Первая, мотивируемая фантазиями, находится в отчаянном поиске развлечений и все более острых ощущений, а у второй трудности индивидуального путешествия оказались приглушены в пользу идеологии, предпочитающей взамен парадоксов и сложностей истины однобокие решения, черно-белые оценки и выпячивание комплексов одного человека как нормы для всех остальных. Проблема всякой парафилии заключается в том, что она не объединяет нас по-настоящему прочной и удовлетворительной связью, не служит в подлинном смысле этого слова душе. Наша культура полна фальшивок, которые наперебой предлагают себя, однако просят взамен частичку нашей души.

Пермутации желания всегда были и остаются великой теневой темой. Никто из нас в этом моменте не свободен от невроза, поскольку никто из нас не свободен и от планов желания, и от многочисленных противоречивых сигналов, которые продолжают сталкиваться в нашем теле и в нашем поведении. Безусловно, неконтролируемые проявления желания, жертвами которых становятся другие люди, наносят огромный вред. Но, возможно, еще больший вред человеческому духу был нанесен брутальным подавлением желания. (Помните выразительную гиперболу Блейка о том, что лучше убить младенца в колыбели, чем лелеять неосуществленные желания? Должно быть, он обладал сильным дофрейдовским пониманием цены вытеснения и последующего искажения души.) Эта Тень всегда неотступно с нами, даже в темноте наших опочивален. Долг каждого из нас – разглядеть различие между вытеснением, которое рано или поздно взрастит чудищ, и ограничением, которое происходит от уважения к себе и другому. Большинству из нас суждено оставаться просто невротиками, иначе говоря, испытывать расщепление между адаптацией и индивидуацией как личное страдание. Но, как это ни парадоксально, надежда мира – именно в этих простых невротиках. В 1939 году, в тот год, когда сгущавшиеся тучи Второй мировой войны предвещали разгул величайшей разрушительной стихии в истории человечества, Юнг выступил с речью перед лондонской Гильдией пастырской психологии. Наш вид, отметил он, плохо переносит смысловой вакуум и мало-помалу будет соблазняться мощными идеологиями современности, или же они перетянут его на свою сторону[45]. По его словам, справа мы видим истерические сборища фашистов, слева – гнетуще-безликие массы коммунизма. И ни в одной из сторон нет надежды на обновление духа, ибо каждая требует отречения от личной ответственности и беспрекословной передачи власти своим вождям. По убеждению Юнга, только в «невротике», сделавшем духовную борьбу частью своей внутренней жизни, сохраняется надежда на взращивание человеческого духа. Готовность человека сделать усилие к выходу из своего индивидуального страдания лечит и исправляет тенденции культуры в более широком аспекте. К сегодняшнему дню, как мы видим, фашизм и коммунизм давно дискредитированы. Их место теперь заняли извращенная

перед лицом своих эволюционных программ, извращая эрос вокруг суррогатных целей (порой называемых «перверсиями», в буквальном значении «повернутыми или направленными к цели»). Или же нам доводится страдать от невыносимой боли неудовлетворенности – в том случае и до тех пор, пока не сможем сублимировать неотложность желания в работу, искусство или какую-либо другую творческую форму деятельности. Необходимость подобной трансформации эроса – неизбежная данность цивилизации. К несчастью, извращения желания могут также вести к великому разрушению. Юнг почтительно относился к силе эроса, напоминая, что Эрос был богом у древних, и считал его многочисленные проявления иллюстрациями тех творческих путей, которыми психе, или душа, проявляет себя в мире в поисках смысла. В наши дни в психиатрической среде расстройствам желания принято давать определении «парафилии», от слова «филос», или любовь во всех ее искаженных формах. Возможно, слово «желание» здесь будет более уместно, чем «любовь», учитывая, что любовь и желание не обязаны совпадать. Однако давать определение парафилии — значит принимать некую культурную перспективу, чтобы выносить подобное суждение. Измените культуру – и изменится перспектива.

Парафилии: извращенность желания Исследуя теневую природу близости в личных отношениях, мы вторгаемся в одну из сокровенных наших тайн, очень глубокую, архаическую часть нас самих, которая пытается отринуть суровость жизни, одиночество, потрясения разлук и утрат и забыться в объятиях возлюбленного. Фрейд полагал, что большинство наших неврозов основывается на сексе, хотя его позиция здесь куда шире, чем принято считать. Для него эрос, жизненная сила, находится в вечном поиске наслаждения, избегает боли, постоянно стремится к прекращению напряжения мышечной ткани, даже к самоуничтожению. Когда этот «призыв к слиянию» становится всепоглощающим, мы отступаем

Еще один теневой аспект обнаруживается в так называемом «магическом мышлении», которому мы отдаем дань ежедневно. Магическое мышление – удел детства, первобытной чувствительности, а также всех нас в стрессовом состоянии. Это неспособность задействовать различие между внутренним и внешним, субъективным и объективным. Ребенок верит, что его мысли управляют миром, при всем том что, как раз напротив, он сам управляется своей «трактовкой» мира. Раз уж я лежу больной, так мне казалось в детские годы, то это потому, что я совершил какой-то проступок, за который теперь несу наказание (тогда я не очень-то был сведущ в теории микробов). Я интернализировал свое болезненное состояние (и делал это часто в те годы) как форму стыда, вины и своей виноватости. Эти и подобные им архаические мысли, погребенные под приобретенной взрослой чувственностью, продолжают сохраняться в каждом из нас. А значит, мы обвиняем других или чувствуем себя виноватыми – и все многообразие проявлений жизни вместе с естественным страданием, неизбежным для нашего вида, снова попадает под влияние корневых комплексов. Молитва в том виде, в каком к ней прибегают люди, может быть формой магического мышления. (Кое-кто даже скажет, что всякая молитва – это магическое мышление, но я думаю, что такое мнение совершенно неоправданно[42]. По меньшей мере, она представляет собой также форму серьезной интенциональности.) В худшем случае молитва может быть объяснимым, но инфантилизированным выражением магии – проекцией детских страхов и поиска их прекращения, направленной на космический экран, как считал Фрейд. Куда более зрелая молитва о силе, о прозрении, о мудрости, помогающая сделать сознательный выбор или нести взвешенную, мужественно меру того бремени, что возложено на нас. Из магического мышления, конечно же, происходит и наивная наука древних культур. Древние со всей неизбежностью опирались не на упорядоченное наблюдение и доказанные гипотезы (что от Бэкона, XVII века и по сей день мы привычно считаем основным условием логического умозаключения), а на проекции, менеджмент страха и подтвержденную правоту комплексов.

Более того, я даже утверждаю, что задача серьезной психотерапии – не «избавить» от страдания, а найти задачу, которую оно ставит перед нами, и напрямую обратиться к ней, отказавшись от того, чтобы быть связанными, блокированными, ограниченными возникающей адаптивной стратагемой. Обращение к теневому моменту уклонения – единственный способ вести углубленную беседу со смыслом жизни. Скажем, вот так одна моя знакомая, не осознававшая прежде своих сил, не имевшая права голоса в родительской семье или в браке, стала членом дискуссионного клуба. Представляете, какая нужна смелость, чтобы бросить вызов своему страху, выйти и выступить перед взыскательной аудиторией? Так она учится, делая один трудный шаг за другим, обращаться к Тени непрожитой жизни, к стесненной душе, прежде бывшей ее защитной адаптацией. Более тревожный мир, который она открывает для себя, – он же и более просторный. Ее пример – парадигма для нас всех. Наши удушающие адаптации, пусть даже необходимые в прошлом, удерживают нас от нас самих, от более полного бытия, которое мы призваны привнести в этот мир. Так как же мы смеем не пускать себя в этот мир, вязать по рукам и ногам того, кем нам уготовано быть из одной лишь покорности страху!

немало других рефлективных реакций проникает в нашу повседневность, осознаем мы это или нет. Переедание в наше время стало настоящим бедствием, а все потому, что пища предлагает архаическую оральную гратификацию и непосредственный сигнал эмоциональной подпитки. Трудоголизм не менее распространен, поскольку мы проецируем наше благополучие на такие абстракции, как успех, продвижение по службе, уровень жизни и массу других способов избежать экзистенциальной пропасти, над которой мы все время висим. Многие ли из нас охотно откликнутся на приглашение Уолта Уитмена послоняться без дела, разглядывая летнюю травинку? Наши аддиктивные паттерны проявляются куда тоньше и неприметнее, чем в простом желании выпить, покурить травку, временно приглушить житейскую тоску, потому что психопатология повседневной жизни вездесуща. Наряду с тревожным менеджментом наши зависимости – это усилия, направленные на то, чтобы не чувствовать того, что мы уже чувствуем. Мы хотим «оторваться», потому что застряли в житейском болоте. Мы «набираемся» из страха ощутить, насколько пуста наша жизнь. Все эти вполне человеческие уловки как-то управиться с нашими автономными ощущениями вполне объяснимы и повсеместны. Теневой момент вступает в игру, когда мы задаемся вопросом, какой части жизни мы избегаем. При всем том, что для чувственного существа вполне естественно избегать боли, порой пройти через боль – это единственный способ снять ее, расти и развиваться или попросту не дать силам боли править нашей жизнью безраздельно. Единственный путь разорвать хватку зависимости – прочувствовать ту боль, от которой она является защитой, ту самую боль, которую мы уже чувствуем. Задача психотерапии так или иначе неизбежно включает прохождение через некое страдание, если речь идет о росте человека, поэтому-то столь многие уклоняются от углубляющегося диалога со своим путешествием по жизни. Но процесс этот не столь уж страшен или мучителен, как может показаться на первый взгляд, тем более что награда – обновление и расширение горизонтов, если мы того захотим. Уистан Хью Оден подметил ту двойственность, которую мы привносим в эту задачу.

Одна из наиболее повсеместных, причем невидимая, – это рутина. Жизнь, по определению, хаотична и непредсказуема, о чем напоминают нам катастрофы и трагедии, о которых время от времени нам сообщают в выпусках новостей. С помощью рутинизации мы привносим в нашу жизнь собственную форму упорядоченности и предсказуемости или хотя бы ее видимость. Мы по обыкновению встаем в одно и то же время, завтракаем, читаем газеты, пьем кофе, едем привычным маршрутом на работу и т. д. Спросите, что в этом не так? Ничего, и все же это теневой момент в той степени, в какой рутина может также быть врагом жизни, неповторимой реакции на неожиданно всплывающую возможность. Шелли еще в XIX веке отмечал в своем эссе о поэзии, что наш наивысший дар – воображение, а крепчайшая узда – привычка. Припомните, как мы начинаем нервничать, когда рутина оказывается нарушенной. Нас «начинают злить», на самом деле «тревожить», такие вот сбои в выстроенной нами «нормальности». Эти «конструкции», которые подпирают и даже несут на себе наш день и являются системами тревожного менеджмента, представляют собой потенциальную теневую задачу в случае, когда жизнь неожиданно потребует спонтанности, риска и творческих альтернатив. Еще одна распространенная система тревожного менеджмента – зависимость. Все мы зависимы в чем-то и как-то. Зависимость – это рефлексивное, обусловленное и часто прогрессирующе-подчиняющее поведение, осуществление которого моментально понижает уровень стресса.

Итак, мы имеем наши изощренные системы тревожного менеджмента. Многие из них столь неотделимы от матрицы повседневной жизни, что мы ни за что не сможем различить их как таковые.

всякая личная связь управляется архаическими механизмами проекции и переноса. Проецируется тревога, пробужденная комплексами, иначе говоря, кластерами автономной истории, которая растет и вызревает внутри, а переносится динамика тревожного менеджмента. Когда риск ради новой возможности, высвобождение конструктивного воображения комплексов продолжает оставаться слишком пугающим, Тень непрожитой жизни вырастает еще больше, по мере того как наша патология выплескивается во внешний мир, раня других людей – реципиентов наших проекций, перенесенной истории и систем тревожного менеджмента.