Цитаты из книги «Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души»

которая появляется в моей жизни, потому что их ожидания внушают мне самый настоящий страх. И кончается тем, что я оказываюсь в полном одиночестве, никому не нужный». В действительности Дэвид – отзывчивый, заботливый человек, заслуживающих тех отношений, о которых мечтает. Вдобавок, оказавшись столь трагически узником своей личной истории, он лишает другого человека той близости, которая могла бы соединить его с доброй душой Дэвида. В нашей терапии я раз за разом старался пояснить ему, что этот мощный инвазивный комплекс – лишь психический фантом, обладающий только той мерой реальности, какой мы сами наделяем его. Женщины, с которыми он встречается, – обычные существа из плоти и крови, совсем не похожи на то чудище, что прежде владычествовало в его жизни. Вызов, который теперь стоит перед Дэвидом, человеком высоконравственным, искренне стремящимся к правоте во всех своих начинаниях, – изъять Тень своей истории из отношений с женщинами и позволить им быть такими, какие они есть. Он понемногу открывает для себя, что вовсе не обязан отвечать за их благополучие – это их личное дело, хотя он вполне может поддержать их в житейских затруднениях. Обременять же их духами своего прошлого, этим призрачным родительским присутствием, будет несправедливо и по отношению к нему самому, и к тому человеку, с которым он может завязать отношения. «Единственное твое обязательство перед ней – быть тем хорошим человеком, каким ты являешься на самом деле, – говорю ему я. – Тем мужчиной, которого она ищет, который примет ее такой, какая она есть, минус все возможные проекции. Так не разочаруй же ее». Но для Дэвида, как это ни парадоксально, увязнуть в этом жалком родительском комплексе – значит держаться хорошо знакомого места, стоять на безопасной якорной стоянке в гавани своей истории. Все мы имеем подобные теневые задания освободить для себя смысл и стремление, прежде бессильные перед лицом интернализованых парадигм Себя и Другого, которыми мы обзавелись.

Фундаменталистская семья, в которой он родился и вырос, успешно привила ему чувство вины, самоуничижения и гиперответственности, потребность придерживаться неких неписаных правил. В результате он откровенно боялся сблизиться с другим человеком, тем более привязаться к нему. Ему очень хотелось найти спутника жизни и создать семью, но при этом всегда оказывалось, что умаление своего Я наделяло Другого агрессивно-требовательным присутствием, и он был обязан его обслуживать. Поистине он был связан по рукам и ногам! Чего удивляться, что Дэвид, получив в награду от личной истории такую разбалансированную индивидуальную организацию, старался больше не попадаться в ловушку Другого. Однако именно это отвращение отнимало у него шанс создать те обоюдные заботливые отношения с Другим, к которым он так горячо стремился. На одной из наших сессий Дэвид сказал: «Когда я начинаю задумываться о том, выйдет ли у меня найти для себя кого-то, да еще и быть с ней все время рядом, у меня просто опускаются руки. Похоже, я по-настоящему увяз в своем материнском комплексе. Так продолжается уже двадцать восемь лет, да и теперь я живу под его диктовку. Я шагу не могу ступить самостоятельно, выхожу из себя, начинаю психовать, когда ломаю „ее“ законы, а затем бегу от „нее“. А приводит все к тому, что сбегаю от любой женщины

стресс и добиться, по крайней мере, частичного исполнения наших нужд. Это ложное Я, адаптивное Я становится неизбежностью. Варьируется разве что величина наших адаптаций и степень, в которой они способствуют нашему отчуждению от Я. Куда соблазнительней и куда удобней винить во всем Другого, будь то родитель из прошлого или партнер в настоящем. Однако со всей неизбежностью нам приходится сделать смиренный вывод, что мы и только мы делаем выбор в своем настоящем, укрепляющий паттерны прошлого. Только так мы сможем осознать, почему столь многие решения и поступки пошли нам же во вред, потому что они продолжают приковывать нас к обессиливающему прошлому.

Единственное послание, которое все мы получаем в детстве: мир большой, а мы нет; мир силен, а мы бессильны. Как следствие, последующие наши десятилетия проходят под диктатом необходимых адаптивных паттернов, прочно укоренившихся установок по отношению к Я и Другому и рефлективных стратегий, задача которых – регулировать

Снять с плеч Другого нашу историю и нашу нарциссическую программу – значит сделать шаг навстречу более нравственным отношениям, более развитой дружбе, что на поверку оказывается и лучшим способом проявить свою любовь к другому человеку. На словах мы хотим близости, а на деле? По силам ли нам эта близость? Можем ли мы развивать отношения, пока сами возрастаем индивидуально, или это только нарушит глубоко спрятанный договор, подписанный двумя партнерами многие годы назад? И что произойдет, если один из партнеров растет, а другой отказывается это делать?

Теневая работа – и это вполне очевидно – начинается дома, с нас самих. Но захочет ли кто нагружать себя, когда куда как легче и приятнее обвинять спутника жизни или друга? Те, кто пережил ранние отношения как инвазивные, будут страдать от шизоидного расщепления в психике и, боясь близости, будут находить способы отдаляться посредством отвлечений и эмоциональной сдержанности. Страдавшие в детстве от недостаточной опеки будут склонны требовать слишком многого от другого человека, будут прилипчивыми, навязчивыми, контролирующими, требовательными до крайности. И тот и другой получат то, чего ожидают и чего втайне так сильно жаждут. И тут не обойтись без теневой работы, чтобы вывести все это на поверхность и обнаружить, что раздражающий антагонист, в конечном итоге, прячется внутри нас самих.

ослабевала. Наследуя отцу, он уяснил для себя, что роль и основа идентичности его родителя – управляться с уровнем стресса своей жены. Можем ли мы теперь предположить, что нечто в нем было нацелено на успешный поиск вечно рассерженной особы? А далее – соскользнуть к знакомой роли, воспроизвести заново жизнь отца и при этом вечно быть начеку, чтобы не поддаться сильным чувствам. Когда он увидел, что паттерн его детства и паттерн его нынешней семейной жизни совпадают, он понял, что выбрал свои раздражители исключительно по той причине, что они уже были известны ему как нельзя лучше. Есть и такое мнение, что мы выбираем раздражающего, даже причиняющего боль Другого в попытке разрешить проблему со второго захода. Наш выбор в таком случае будет способом самоисцеления психики, прорабатывающей старую рану более зрелым, более уверенным образом. Возможно, эта теория верна, но я повидал немало семейных драм, чтобы полагать, что большинство людей так и не понимают сути происходящего и, соответственно, ничего не прорабатывают. Они, к примеру, могут сохранять брак от распада, но в глубине души отдавать себе отчет в том, что как были, так и остаются прикованы к своей удушающей личной истории. Наша психологическая история взаимоотношений, обусловленная интрапсихическим имаго, мощно запрограммирована на подобное повторение. Порой, интуитивно почувствовав, что свернули на знакомую тропку, мы поспешно бросаемся в объятия противоположности, чтобы оказаться в новой ловушке. Впрочем, есть люди, безотчетно выбирающие третий путь, который вроде бы обращен к проблеме, хотя сами они не осознают, с чем, в сущности, пытаются справиться. Я говорю о тех людях, которые анестезируют свою боль трудоголизмом, наркотиками или всевозможными способами, позволяющими отвлечься от проблемы. А если совсем уже невмоготу, они становятся семейными психотерапевтами и стараются разобраться со своими внутренними неполадками, помогая другим наладить отношения.

Но как, скажите на милость, вообще можно подумать, не будучи при этом полным мазохистом, что выбираешь человека потому, что он способен раздражать тебя? В качестве ответа можно предположить несколько гипотетических мнений на этот счет. Фрейд обращал внимание на некий странный феномен, который он назвал «навязчивым повторением», – настоятельную потребность каждого из нас повторять одно и то же. Таким образом, мы повторяем наши паттерны, даже саморазрушительные, обслуживая силу исторической обусловленности. Привычная боль может даже доставлять некое странное удовлетворение, когда знаешь, кто ты, кто Другой, что означает это привычное па-де-де, что оно запрограммировано на все тот же давно знакомый финал. Фрейд отмечал, что этому «знакомому страданию» нередко отдают предпочтение перед незнакомым страданием незнакомой обстановки, рискованной бездне альтернативного выбора. В подтверждение сказанному выше мне вспоминается выражение лица человека, который наконец-то уяснил для себя, что его «внутренний сценарий» происходил от «считывания» сигналов семьи происхождения. Подчиняясь требованию этих сигналов, он «остановил свой выбор» на жене-стерве, подозревавшей всех и вся в том, что все ее обманывают, постоянно жертвовал своими желаниями ради того, чтобы опекать ее, возиться с ней и смягчал ее припадки злости в адрес других людей, хотя от этого ее паранойя нисколько не

прочные отношения – это когда тебе повезло «найти себе того, кого можешь раздражать очень и очень долго».

Проделать теневую работу в контексте взаимоотношений особенно сложно, поскольку это может потребовать отказа от нашего главного, возможно, бессознательного желания, а именно от желания пользоваться заботой Другого. Мы действительно заботимся о Другом и испытываем заботу со стороны Другого, но отказ признавать это жгучее желание, этот мощно заряженный комплекс пользоваться чьей-то заботой означает, что отношения рано или поздно надломятся под грузом ожиданий. Никто не может, не должен и не станет перекладывать на себя заботу о нас самих. Давайте это предложение сформулируем немного иначе: мы все-таки встретили человека, настроенного бесконечно заботиться о нас, и это единственный человек, с которым мы жили и продолжаем жить с момента рождения, тот единственный и неповторимый, с кем мы совершаем наше путешествие к смерти.