От мифа к истории

В бронзовом веке (3000–1000 до н. э.) существовали три великие «греческие» цивилизации: кикладская, минойская и микенская. Именно минойской цивилизации Европа обязана мифом о своем основании. Согласно легенде, финикийская принцесса по имени Европа отправилась собирать цветы, а ее заметил любвеобильный Зевс и, приняв образ могучего быка – Тавра, на спине увез в Грецию, где сделал своей женой. Она стала первой царицей Крита и матерью царя Миноса, от имени которого произошли слова «минойский» и «Минотавр». Зевс так ее любил, что поместил на небе созвездие в виде себя в образе быка; это созвездие называют Тельцом.

Во времена минойской цивилизации (2700–1400 до н. э.) остров Крит, видимо, был населен мирными земледельцами и торговцами. Статуэтки тех времен изображают могучих женщин-священниц со змеями в руках; размерами они, как правило, больше своих более смуглых «напарников» – мужчин. Искусные фрески из минойского поселения Акротири на острове Тира (Санторини) изображают морскую цивилизацию, ориентированную на рыболовство, празднества и торговлю.

Обезьяны из Акротири

Как далеко забирались минойцы-торговцы? Точного ответа нет до сих пор. На фресках, обнаруженных в Акротири, изображены обезьяны с s-образными хвостами, очень похожие на серых лангуров, обитающих в долине Инда. В то время, когда минойцы возили со своего острова товары класса люкс, например пурпурную краску, для получения которой в водах близ Крита специально разводили моллюсков, на берегах Инда процветала богатая Хараппская цивилизация. Мог же какой-нибудь минойский купец отвезти груз таких слизней на восток и вернуться обратно с обезьянами?

Минойские хвостатые обезьяны. Фреска из Акротири, ок. XVII в. до н. э. Музей Тиры доисторического времени

© Wikimedia Commons, Zde

Микенская цивилизация была совершенно иной. Она зародилась около 1700 г. до н. э., когда ахейцы, кочевой народ из восточных степей, двинулись на юг и обосновались на полуострове Пелопоннес, соединенном с материковой частью Греции узкой полоской земли – Коринфским перешейком, который они называли Истм. Их общество было строго иерархическим, имело военную элиту – так называемых всадников, строило укрепленные поселения, самыми известными из которых были Микены и Тиринф. Греки, пришедшие позже, дали распространенному здесь стилю кладки название «циклопическая»: им казалось, что такие огромные камни могут двигать лишь гиганты. В какой-то момент микенцы обратили взоры к морю и вошли в контакт с минойцами, а те уже познакомили их с выгодами торговли.

Около 1600 г. до н. э. минойскую цивилизацию погубило катастрофическое извержение вулкана на острове Тира, и под его пеплом исчезли обезьяны Акротири. А Микенское государство все так же процветало и в XII в. до н. э. достигло пика развития: микенцы расселились по всему побережью Эгейского моря, вплоть до Малой Азии. «Словно муравьи или лягушки вокруг болота»^[3], – написал Платон в диалоге «Федон» почти через тысячу лет.

Кораблекрушение и письмо

Летом 1982 г. Мехмед Закир, молодой ловец губок из поселка Ялыкавак, близ турецкого Бодрума, по чистой случайности обнаружил место одного из самых известных в истории кораблекрушений. Судно XIV в. до н. э., видимо, затонуло по пути из какого-то левантинского порта в Грецию, везя массу предметов роскоши для Микенского дворца: от зубов африканского гиппопотама до ювелирных изделий из Ханаана. Греческий Пелопоннес находился в самом сердце торговой сети, соединившей две великие цивилизации – Египет и Месопотамию (а может, и Индию, если только хвосты обезьян из Акротири не врут).

Среди прочего, на месте кораблекрушения обнаружилась самшитовая табличка с загадочным линейным письмом Б. Его дешифровал британский архитектор и лингвист-самоучка Майкл Вентрис (правильность была подтверждена в 1952 г.), основываясь на подготовительной работе, проделанной Алисой Кобер, историком из Нью-Йорка. В 1930-х гг. она начала изучать образцы критского письма, которые находили на обожженных табличках во дворцах по всему Пелопоннесу. Овладев хеттским, аккадским, староирландским, тохарскими, шумерским, древнеперсидским, баскским и китайским языками, Кобер собрала целую базу данных в сорока записных книжках, на 180 000 карточек. Во время войны она приспособила для этого пачки из-под сигарет^[4], потому что тогда бумагу распределяли по строгим нормам. После смерти Кобер, используя ее труды и призвав на помощь собственную смекалку, Вентрис в 1952 г. дешифровал письмо и назвал его микенской формой греческого языка.

Значками и идеограммами линейного письма Б чаще всего записывали сведения торгового характера, например информацию о доставке шерсти и зерна покупателям. Они свидетельствуют о бесспорном таланте к организованной торговле, которая, вероятно, велась даже с Индией.

Табличка с линейным письмом, обгоревшая (и благодаря этому сохранившаяся) в пожаре, уничтожившем Пилосский дворец около 1200 г. до н. э.

Национальный археологический музей Афин (PY Ub 1318)

© Wikimedia Commons via Flickr, Sharon Mollerus

Илиада и Одиссея

Две эпические поэмы Гомера подобны двум узловым станциям на пути греков от мифа к истории. Их действие разворачивается в самом конце бронзового века, когда микенцы вполне могли контактировать с могущественным Хеттским царством, западным форпостом которого, видимо, была Троя (Илион). Город, расположенный на эгейском побережье современной Турции, не очень далеко от нынешней границы с Грецией, конечно же был желанной целью для набегов.

Действие Илиады охватывает последние, решающие недели десятилетней осады Трои, когда греки, казалось, безнадежно проигрывали войну. Все изменилось, когда полубога Ахиллеса – единоличное воплощение того, что мы называем блицкригом – уговорили, наконец, прервать самый длинный из известных в литературе припадков хандры и присоединиться к воюющим. Его гнев был обращен на царя Микен Агамемнона: тот опозорил Ахиллеса тем, что отобрал у него пленницу, Брисеиду, которую он добыл в предыдущем бою.

В конце концов Ахиллес вышел из шатра, но не потому, что Агамемнон принес ему извинения, а потому, что горел жаждой мести за гибель лучшего друга, Патрокла, павшего от руки прославленного троянца, Гектора. Как и в других эпизодах поэмы, здесь в дело вмешались боги, но весьма непредсказуемо, в полном соответствии с прихотливыми перипетиями отношений, бытовавших на горе Олимп. Они похожи на супердержавы, которые ведут между собой прокси-войну, используя столкновения небольших государств.

Ахиллес пролил потоки крови, осуществляя свою месть, и в припадке горя и ярости поглумился над трупом Гектора. Почти сразу же после этого к нему в шатер пришел безутешный отец последнего, царь Трои Приам, и стал умолять Ахиллеса отдать ему тело сына. Совершенно неожиданно в том проснулась жалость, и он выполнил просьбу старика.

Совсем не так в изложении Одиссеи. Куда более человечно и задушевно она рассказывает о полном опасностей возвращении Одиссея из Трои на свой маленький остров Итака. На пути ему встречаются морские чудовища, водовороты, волшебницы и людоеды, еще он сталкивается с гневом бога морей, Посейдона, а в самом конце – еще с одним противоборством: его жены Пенелопы домогаются аж сто восемь пылких ухажеров. Одиссей побеждает (и убивает их всех) в состязании по стрельбе из лука и возвращает себе жену вместе с царством.

В чем значение двух историй? Об этом написаны миллионы слов, но, пожалуй, все можно свести к тому, какой ответ дают они на один простой вопрос: кто решает нашу участь – боги или мы сами?

Первое слово Илиады – «гнев» (mῆνιν, минин), и почти все ее около 15 700 строк – в той или иной мере гимн гневу. Однако сюжет делает крутой поворот, и гнев уступает место горю и жалости (тот эпизод, когда Ахиллес позволяет Приаму забрать тело сына и похоронить его как подобает). Ведь это значит, что Ахиллес забывает о своем божественном происхождении и берет на себя труд сделаться человеком, то есть на себе испытать, что такое горе и жалость. В начале поэмы он прежде всего сын морской нимфы Фетиды, и в нем больше божественного, чем человеческого. В конце перед нами простой смертный сын своего смертного отца, Пелея, способный понять горе другого отца. Время богов прошло; пришло время человека.

В центре более поздней Одиссеи находятся именно люди. Она повествует о цепи опасных приключений, в которые попадает герой на пути к желанному дому. Поэма отражает то время, когда греки расселялись в пределах известного им мира. Тогда наступила необходимость понять, что это, собственно, такое – быть греком.

В любом случае, создал ли эти две поэмы конкретный автор, некто Гомер, или они стали плодом коллективного народного творчества, в VI в. до н. э. уже существовал более или менее окончательный текст. Их бессчетное количество раз исполняли на празднествах и важных общественных событиях, например по нескольку вечеров подряд на Олимпийских играх. В обеих поэмах рассказывается, как греки учились брать на себя ответственность за свой мир. Обе закладывают основы их политической мысли, которая потом сыграет решающую роль в возникновении системы, выстроенной на соучастии.

Милман Парри (1902–1935)

То, что Гомер творил в устной форме, точно установил эксцентричный ученый – американец Парри Милман. На Балканах Милман собрал великолепные фольклорные материалы, слушая, как традиционную поэзию исполняют под аккомпанемент однострунных гуслей (потом он и сам читал образцы под звездным небом своей долготерпеливой семье). Он открыл секреты устного творчества. Такие устойчивые словосочетания, как ῥοδοδάκτυλος Ἠώς («с перстами пурпурными Эос»^[5]) или πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς («Ахиллес быстроногий»^[6]), служили для сохранения метрики стиха и помогали выстраивать композицию импровизации.

А еще благодаря огромной работе, выполненной Парри, мы теперь знаем, что Илиада несколько старше Одиссеи и восходит к тем временам, когда предки гре- ков шли по степям на запад и кони (а не корабли) были главными средствами их передвижения.

Упадок

Упадок микенской цивилизации датируется примерно 1100 г. до н. э., а три последовавших за ним века в греческой истории часто называют «темными». Причиной столь внезапного обрыва могла быть и гражданская война, и изменение климата (не исключено, что и то и другое). А возможно, к нему привела некая истребительная война, что и отразилось в мифе о Трое. Согласно самой правдоподобной гипотезе, некие таинственные «люди моря», существование которых еще предстоит доказать, примерно в то время опустошили почти все Восточное Средиземноморье и, возможно, предали огню те самые дворцы, в которых потом нашли обгоревшие таблички с линейным письмом Б.

Архаический период (776–500 до н. э.)

Рост полисов

Дорийцы ушли во тьму времен где-то около 1100 г. до н. э. Откуда они пришли, можно только гадать, хотя Геродот и говорит нам, что из Македонии. Они проникли на Пелопоннес, вытеснив оттуда ионийцев, которые предпочли обосноваться в Аттике.

Тем, кем микенцы были по отношению к минойцам, дорийцы стали по отношению к ионийцам. Первые были отъявленными вояками, вторые – оседлым торговым народом. Их разделял лишь узкий перешеек, и, хотя два этих народа так никогда и не смешались, их временный союз сделал возможным чудо греческого классического периода.

Около 800 г. до н. э. и у тех, и у других начали возникать города (полисы), которые часто строили на руинах микенских поселений. Дорийцы основали Спарту, а ионийцы выбрали для себя гору, названную в честь богини мудрости Афины. По легенде, Посейдон, брат Зевса, тоже хотел стать покровителем выросшего здесь города, поэтому два божества устроили состязание, кто из них предложит афинянам лучшее будущее. Посейдон ударил трезубцем о землю, и из нее забил источник, суля городу все богатства моря. Афина же посадила рядом с источником оливковое дерево, символ мира и изобилия.

Полисы помогли решить проблемы, связанные с ростом населения и ожесточенной борьбой за ресурсы. Со временем укрепленное место, предназначенное для укрытия, стало своего рода постоянно действующим складским центром. Поначалу его контролировал человек, имевший право распределения ресурсов, но по мере того, как города становились государствами, в их населении стали преобладать граждане-воины, так называемые гоплиты, готовые защищать свои города и дома в обмен на то, что они будут знать, как все это управляется. Началась политическая эволюция от монархии к (некоторой степени) демократии.

Состязание между полисами подхлестнуло развитие военного дела. Спартанцы довели до совершенства фалангу – смертоносный боевой порядок, состоявший из нескольких рядов воинов, вооруженных длинными копьями и большими щитами; открытые части тела защищали доспехи. Противники сходились на специально выбранных ровных участках, а сам бой походил на состязание, кто кого перетолкает. Все заканчивалось, когда один из участников «ломался» и обращался в бегство. Война велась по правилам гомеровских времен: сражаться начинали, только когда обе стороны были полностью готовы и никаких неожиданностей не предвиделось. Побеждали самые дисциплинированные, и обычно это были спартанцы.

Примерно тогда у жителей Коринфа появилась триера, принципиальное устройство которой позаимствовали у финикийцев. Это был боевой корабль, способный развивать скорость до 11 узлов, а также меньше чем за минуту разворачиваться на сто восемьдесят градусов. Триера, имевшая по три ряда весел по каждому борту, была, как сказал историк Пол Картледж, «морской управляемой ракетой» своего времени и на несколько веков определила приемы ведения войны в Средиземноморье.