Я долго не мог разглядеть Неизъяснимое в убийстве Джона Кеннеди. На протяжении 30 лет со дня покушения я не видел связи между его убийством и теологией мира, которую я изучал. Хотя я с большим уважением относился к объяснению природы неизъяснимого, данному Мертоном, я не исследовал его последствий для полицейского государства, чьи принципы ядерной политики я отвергал. Я ничего не знал о «правдоподобном отрицании», неизъяснимом отсутствии ответственности в нашем полицейском государстве. Отсутствие ответственности у ЦРУ и прочих наших спецслужб, считавшееся необходимым условием для совершения тайных преступлений в целях защиты нашего ядерного лидерства, сделало возможным и убийство Джона Кеннеди, и его засекречивание. В то время как я писал и участвовал в мероприятиях, борясь с распространением ядерного оружия, которое могло уничтожить миллионы, от меня ускользал тот факт, что его существование, как основы безопасности нашего государства, является и причиной убийства президента, решившего встать на путь разоружения.

Проглядев глубокие изменения в жизни Кеннеди и силы, стоящие за его смертью, я тем самым содействовал созданию в стране атмосферы отрицания. Наше коллективное отрицание очевидного, а именно подготовки Освальда и его демонстративного устранения руками Руби, сделало возможным создание прикрытия для убийства в Далласе. Хорошее прикрытие стало необходимым условием и для последующих убийств Малкольма Икса, Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди теми же самыми силами, действовавшими в нашем правительстве – и в нас самих. Надежда на перемены в мире была взята на мушку и убита четырежды. Прикрытие всех четырех убийств, каждое из которых вело к следующему, было основано, в первую очередь, на отрицании и не правительством, а нами самими. Неизъяснимое рядом.

Убийство Мартина Лютера Кинга заставило меня очнуться. Когда убили Кинга, я уже был 30-летним профессором теологии в Гавайском университете. Я вел семинар под названием «Теология мира», в котором участвовали с десяток студентов. В тот день, когда убили доктора Кинга, несколько студентов опоздали на первое семинарское занятие. Войдя, они объявили, что в ответ на убийство Кинга, отдавшего свою жизнь за мир и справедливость, они провели в кампусе импровизированный митинг. При этом они сожгли свои повестки в армию, за что им могло грозить несколько лет тюрьмы. Они также заявили, что начинают формировать Гавайское сопротивление и спросили, не хочу ли я присоединиться к их группе. Это было дружественное приглашение, но со скрытым смыслом: «Займись делом или не говори ни слова, мистер профессор – сторонник ненасилия». Месяц спустя мы устроили сидячий пикет перед колонной грузовиков, везущих членов гавайской нацгвардии в Военный учебный центр в джунглях Оаху перед отправкой в джунгли Вьетнама. Я провел две недели в тюрьме, что положило конец моей академической карьере. Члены Гавайского сопротивления отсидели от шести месяцев до двух лет в тюрьме за уклонение от мобилизации, а часть из них оказалась в изгнании в Швеции или Канаде.

Через 31 год я узнал намного больше об убийстве Кинга. Я присутствовал на единственном судебном заседании, когда-либо проводившемся по этому делу. Заседание проходило в Мемфисе, в нескольких кварталах от мотеля Lorraine, где был убит Кинг. За шесть недель в рамках судебного процесса по факту насильственной смерти, инициированного семьей Кинга, было опрошено 70 свидетелей. Из их рассказов складывалось описание тщательно продуманного правительственного заговора, в котором участвовали ФБР, ЦРУ, мемфисская полиция, представители мафии, группа снайперов армейского спецназа. Двенадцать присяжных заседателей, шесть черных и шесть белых, вернулись после двух с половиной часов обсуждения с вердиктом, что Кинг был убит в результате заговора, в котором участвовали в том числе и правительственные спецслужбы^{8}.

В ходе изучения обстоятельств мученической смерти Мартина Лютера Кинга мои глаза открылись, и я увидел параллели в убийствах Джона Кеннеди, Малкольма Икса и Роберта Кеннеди. Я посетил Даллас, Чикаго, Нью-Йорк и ряд других городов и поговорил со свидетелями. Я изучил правительственные документы по каждому из этих дел. В конечном счете стало ясно, что все четыре истории – это четыре версии одной и той же темы. Все четверо – Джон Кеннеди, Малкольм, Мартин и Роберт Кеннеди – были сторонниками перемен, и все четверо были убиты секретными спецслужбами, использующими посредников и подставных лиц в условиях общего «правдоподобного отрицания». В основе этих убийств лежало зловещее отсутствие какой-либо ответственности, чему Мертон дал определение неизъяснимого.

Неизъяснимое рядом. Оно не где-то там, похожее на правительство, ставшее нам чужим. Бессодержательность пустоты, полное отсутствие ответственности и сопереживания находится в нас самих. Наше гражданское отрицание служит основанием для правительственной доктрины «правдоподобного отрицания». Убийство Джона Кеннеди уходит корнями в отрицание преступлений нашего государства во Второй мировой войне, что положило начало холодной войне и гонке ядерных вооружений. Задолго до убийства Джона Кеннеди собственным полицейским государством мы, американские граждане, поддерживали наше правительство, когда оно уничтожало целые города (Гамбург, Дрезден, Токио, Хиросиму, Нагасаки), когда оно во имя нашей безопасности в период холодной войны демонстрировало оружие, способное уничтожить мир, а также когда оно инициировало ликвидацию руководителей иностранных государств, используя все то же «правдоподобное отрицание», что было очевидно для любого критически мыслящего наблюдателя. Отрицая ответственность за эскалацию преступлений государства, совершенных ради нашей безопасности, мы, не противостоявшие неизъяснимому, сделали возможным убийство Джона Кеннеди и создание соответствующего прикрытия. Неизъяснимое рядом.

Именно человеческое сострадание привело Томаса Мертона к столкновению с неизъяснимым. Я люблю строки Мертона о сострадании в «Знаке Ионы» (The Sign of Jonas): «Именно в пустыне сострадания измученная жаждой земля превращается в источники воды, а бедные имеют все»^{9}.

Сострадание – наш источник ненасильственного преобразования общества. Глубокое человеческое сострадание было неистощимым источником для Мертона в его схватке с неизъяснимым в холокосте, войне во Вьетнаме и ядерном уничтожении. Понимание и поддержка Мертона помогли многим из нас выстоять, особенно в борьбе против войны во Вьетнаме. По мере того как усиливалось неприятие ужасов той войны у самого Мертона, крепло и его решение отправиться в паломничество на Восток для более серьезной борьбы. Он погиб от удара током при включении неисправного фена в конференц-центре в Бангкоке 10 декабря 1968 г. Так завершился его путь к более глубинному, более сострадательному гуманизму.

Иисус назвался «человеком», буквально «сын человеческий» (по-гречески ho huios tou anthrōpou)^{10}. Самоидентификация Иисуса означала новую, сострадательную человечность, готовую любить своих врагов и идти на крест. Иисус снова и снова говорил своим ученикам о «человеке», имея в виду личный и коллективный гуманизм, который он отождествлял с собой. Невзирая на протесты его последователей, он говорил им неоднократно, что человек должен страдать. Человеку положено быть отвергнутым правителями, быть убитым и вновь воскреснуть^{11}. В этом и заключается торжество гуманизма. Как говорится в Евангелие от Иоанна: «пришел час прославиться Сыну Человеческому. Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12:24).

Что главное в Иисусе? Что главное в человеке, таящееся в глубинах его существа? Это способность отдать жизнь друг за друга. Являясь свидетелями жертвенности, которой Он учил, мы постигаем, что такое человечность во всей своей славе, на земле как на небе. Мученик, таким образом, это живой свидетель нашей новой гуманности.

Был ли Джон Кеннеди мучеником, тем, кто, несмотря на все противоречия, принес себя в жертву ради нового, более мирного гуманизма?

Такой вопрос не приходил мне в голову ни в момент гибели Кеннеди, ни три десятка лет спустя. Только сейчас, когда я знаю больше о духовном пути Джона Кеннеди, вопрос звучит так: действительно ли президент Соединенных Штатов, который мог начать тотальную ядерную войну, отказался от власти, чтобы отдать свою жизнь за мир?

Изучив историю Джона Кеннеди, сегодня я знаю намного больше, чем при его жизни, о той борьбе, которую он вел в поисках более перспективной политики, нежели холодная война, которая могла превратить в пепел Соединенные Штаты, Советский Союз и большую часть земного шара. Теперь я знаю, почему он стал столь опасен для тех, кто лоббировал и получал выгоду от проведения такой политики.

Но насколько сильно Кеннеди был готов рисковать?

Кеннеди не был наивным. Он понимал, какие силы ему противостоят. Можно ли вообще представить, что человек, облеченный такой властью, отказался от всего, чтобы положить конец холодной войне, зная, что в результате он, по выражению Мертона, будет отмечен печатью смерти?

Пусть читатель сам сделает вывод.

Я же расскажу историю настолько правдиво, насколько смогу. Я вижу в ней трансформирующее начало, с помощью которого наша коллективная история в XXI в. может сойти со спирали насилия и встать на путь мира. Моя методология заимствована у Ганди. Это эксперименты с истиной. Его истина – путь в царство тьмы. Если зайти туда как можно глубже, невзирая на возможные последствия, открывшаяся истина освободит нас от зависимости от насилия и выведет к свету мира.

Был ли Джон Кеннеди мучеником или не был, мы вряд ли узнали его историю, если бы не свидетели, рисковавшие ради правды. Даже если они и не поплатились жизнью, а о некоторых этого сказать нельзя, все они были мучениками в истинном смысле этого слова, свидетелями истины.

Главное убеждение, на котором построена эта книга, в том, что истина – самая могущественная сила на земле. Ганди назвал это «сатьяграха» (satyagraha), т. е. «сила истины» или «сила души». Своими экспериментами с истиной Ганди перевернул теологию с ног на голову, говоря, что «истина – Бог». Все мы видим лишь часть истины, но можем исследовать ее более глубоко. Другая грань – это сострадание, наш ответ на страдание.

История Джона Кеннеди и неизъяснимого сложилась из страдания и сострадания многих свидетелей, которые видели истину и свидетельствовали о ней. Вытаскивая на свет эту истину, мы освобождаемся от неизъяснимого.