Первое личное письмо Хрущева к Кеннеди было написано на 26 страницах. Оно было непосредственно о политической ситуации, в частности о событиях в Берлине (где оба лидера отказались от развязывания войны, но так и не достигли соглашения) и о гражданской войне в Лаосе (где они согласились признать нейтральное правительство). Хотя в процессе написания Хрущев забыл об умиротворенном настроении на побережье Черного моря и изо всех сил отстаивал свою точку зрения, он так же настаивал на необходимости мира, как Кеннеди в Вене. Коммунист подчеркнул общность их позиций библейской аналогией. Хрущеву нравилось сравнивать их положение «с Ноевым ковчегом, где нашли приют как “чистые”, так и “нечистые” животные. Но независимо от того, кто причисляет себя к “чистым”, а кто к “нечистым”, они все в равной степени заинтересованы в одном – чтобы Ковчег успешно продолжал свой путь. И у нас нет другой альтернативы: либо мы должны жить в мире и сотрудничать, чтобы удерживать Ковчег на плаву, либо он пойдет ко дну»^{106}.

Кеннеди написал ответное письмо Хрущеву 16 октября 1961 г. из своей резиденции в Хайянис-Порте на берегу океана. Он начал в аналогичном ключе:

«У моей семьи уже много лет здесь находится дом с видом на Атлантический океан. Дома моего отца и братьев расположены неподалеку, и у моих детей всегда есть компания кузенов и кузин. Это идеальное место для отдыха по выходным летом и осенью, где можно расслабиться, подумать, посвятить свое время главным задачам вместо постоянных встреч, телефонных звонков и других отвлекающих моментов. Поэтому я прекрасно понимаю, как вы себя чувствуете на побережье Черного моря, откуда вы написали мне, поскольку я сам ценю эту возможность побыть вдали от постоянного шума Вашингтона».

Он поблагодарил Хрущева за инициирование переписки и согласился держать ее в секрете: «Конечно, вы правы, подчеркивая, что эта переписка должны оставаться полностью тайной, на нее не должно быть ссылок в публичных заявлениях, и уж тем более о ней не должна знать пресса». Их личная переписка должна дополнять публичные заявления «и предоставить каждому из нас шанс обращаться друг к другу открыто, честно и по существу. Никто из нас не собирается менять социальные, экономические или политические взгляды другого. Ни один из нас не будет использовать эти письма с тем, чтобы подтвердить или ниспровергнуть какие-то свои вопросы. Таким образом, эти письма могут быть лишены полемики холодной войны».

Кеннеди всецело согласился с библейской метафорой Хрущева: «Мне очень понравилась приведенная вами аналогия с Ноевым ковчегом, что и “чистые”, и “нечистые” заинтересованы в сохранении его на плаву. Какими бы разными мы ни были, наше тесное сотрудничество во имя сохранения мира не менее, если не более важно, чем это требовалось для достижения победы в последней мировой войне»^{107}.

После года частной переписки, которая включала в себя не только дебаты о холодной войне, к октябрю 1962 г. Кеннеди и Хрущев так и не смогли разрешить имеющиеся разногласия. Доказательством этого был ракетный кризис. Их взаимное уважение уступило место недоверию, противостоянию и движению в сторону войны, которую они оба ненавидели. В недели, предшествовавшие кризису, Хрущев чувствовал себя обманутым планами Кеннеди повторно вторгнуться на Кубу, тогда как Кеннеди считал, что Хрущев предал его, тайно разместив ядерные ракеты на Кубе. И они снова вернулись к тем убеждениям относительно холодной войны, которые угрожали миру на земле. Тем не менее когда они встречались друг с другом и отдавали потенциально деструктивные для всего мира приказы, благодаря венской встрече и их секретной переписке каждый знал другого еще и как человека, которого есть за что уважать. Они также знали, что когда-то согласились считать мир Ноевым ковчегом, который и «чистые», и «нечистые» должны держать на плаву. Именно в этом мире, где «чистые» и «нечистые» одинаково находились под угрозой ядерной войны, Хрущев остановил свои корабли, и Ковчег остался на плаву.

Однако кризис еще не закончился. Строительство пусковых площадок набирало обороты. Советники Пентагона и Исполкома Совета национальной безопасности усилили давление на президента, настаивая на нанесении превентивного удара.

В пятницу вечером 26 октября Кеннеди получил обнадеживающее письмо от Хрущева, в котором глава СССР согласился вывести свои ракеты. В обмен на это Кеннеди обещал не вторгаться на Кубу. Однако в субботу утром Кеннеди получил второе, более неоднозначное письмо от Хрущева, в котором он добавил к вышеперечисленным условиям требование убрать аналогичные ракеты США из Турции. Взамен Хрущев обещал не нападать на Турцию. Услуга за услугу.

Кеннеди был озадачен. Второе предложение Хрущева было разумным для установления паритета. Однако Кеннеди понимал, что не может так сразу предать союзника по НАТО, не признавая на тот момент, что он требовал от Хрущева сделать то же самое в отношении его союзника Кастро.

В то время как Объединенный комитет начальников штабов требовал от президента нанести авиаудары в понедельник, поступило срочное сообщение, которое еще больше усилило это давление. Рано утром в субботу советская ракета класса «земля-воздух» сбила самолет-разведчик U-2 над Кубой. В результате погиб пилот ВВС США майор Рудольф Андерсон – младший^[12]. Объединенный комитет и Исполком Совета национальной безопасности уже рекомендовали нанести ответный удар в таком случае. Теперь они настоятельно призывали сделать это уже следующим утром, чтобы уничтожить пусковые установки. «Казалось, – говорил Роберт Кеннеди, – что петля затягивается на всех нас, на американцах, на человечестве, и что мосты для отступления рушились на глазах»^{108}. «Но опять, – добавляет он, – президент поставил всех на место»^{109}. Джон Кеннеди запретил ВВС отвечать на инцидент с U-2. Он продолжал искать варианты мирного разрешения ситуации. В Объединенном комитете начальников штабов встревожились. Роберт Кеннеди и Теодор Соренсен подготовили письмо, в котором они соглашаются принять первое предложение Хрущева, игнорируя при этом его последнее требование о выводе США своих ракет из Турции.

Когда военные ветры задули вокруг Белого дома, Джон и Роберт Кеннеди встретились в Овальном кабинете. Роберт позже описал те мысли, которыми с ним поделился брат.

Сначала он говорил о майоре Андерсоне и о том, как он мужественно принял смерть, в то время как политики, сидя дома, с важным видом разглагольствовали о великих проблемах. Он говорил о просчетах, ведущих к войне: к войне, которую русские не хотят не меньше, чем сами американцы. Он хотел убедиться, что сделал все возможное, чтобы предотвратить страшную развязку, особенно то, что русским были предоставлены все варианты для возможного мирного урегулирования, которые не ударят по их безопасности и не поставят их в унизительное положение. Но «мысль, которая больше всего его беспокоила, – сказал Роберт, – и которая рисовала гораздо более страшные перспективы войны, чем можно было представить, была мысль о смерти детей в этой стране и во всем мире – молодых людей, которые были совершенно ни при чем, которые даже ничего не сказали, которые ничего не знали о конфронтации, но чья жизнь закончится так же, как и жизнь всех остальных. У них никогда не будет шанса принимать решения, голосовать на выборах, баллотироваться на какой-либо пост, возглавлять революции, определять свои собственные судьбы».

«Именно это, – написал Роберт в статье, опубликованной после его собственного убийства, – беспокоило его больше всего, причиняло ему такую боль. И тогда он и госсекретарь Раск решили, что я должен встретиться с послом Добрыниным и лично передать озабоченность президента»^{110}.

Встреча Роберта Кеннеди с советским послом Анатолием Добрыниным дала толчок историческому заявлению Хрущева о выводе ракет. Хрущев написал в своих мемуарах о том, что, по его мнению, Роберт Кеннеди сказал Добрынину и что тот передал Хрущеву:

«Президент находится в сложном положении, – сказал Роберт Кеннеди, – и не знает, как из него выйти. Мы находимся под сильным давлением. На нас давят военные с призывом применить силу против Кубы… Мы хотим попросить вас, г-н Добрынин, передать слова президента Кеннеди председателю Хрущеву по неофициальным каналам… Хотя сам президент очень не хочет начинать войну против Кубы, необратимая цепочка событий может привести к этому помимо его воли. Именно поэтому президент обращается напрямую к главе Советского Союза за помощью в урегулировании этого конфликта. Если ситуация слишком затянется, то президент не уверен, что военные не свергнут его и не захватят власть»^{111}.

После распада Советского Союза МИД России рассекретил телеграмму посла Добрынина от 27 октября 1962 г., где говорится о его переломной встрече один на один с Робертом Кеннеди. Отчет Добрынина содержит менее драматическую версию, чем воспоминания Хрущева о словах Роберта Кеннеди относительно давления военного командования на президента Кеннеди: «тянуть время в поисках выхода из ситуации очень рискованно. (Здесь Р. Кеннеди упомянул, как будто невзначай, что среди генералов и не только генералов много горячих голов, у которых “руки чешутся”.) Ситуация может выйти из-под контроля с необратимыми последствиями»^{112}.

Роберт Кеннеди в собственном изложении обстоятельств этой встречи в книге «Тринадцать дней» не упоминает о том, что говорил Добрынину о давлении военных на президента. Однако его друг и биограф Артур Шлезингер говорит, что независимо от сказанных Добрынину слов, Роберт Кеннеди сам считал тогда, что многие стремятся развязать войну. Роберт полагал, что ситуация может полностью выйти из-под контроля^{113}.

В любом случае, Хрущев почувствовал серьезность давления на президента. Он ответил выводом с острова своих ракет.

Существуют ли какие-либо доказательства того, что военное руководство США, воспользовавшись ракетным кризисом, пыталось не свергнуть Кеннеди, а обмануть его? Пыталось ли оно развязать войну в предчувствии возможности победить?

Как пишет политолог Скотт Саган в своей книге «Пределы безопасности» (The Limits of Safety), ВВС США запустили межконтинентальную баллистическую ракету с военно-воздушной базы Ванденберг 26 октября 1962 г., за день до того, как был сбит самолет-разведчик U-2. Испытательная ракета без боеголовки после запуска упала на атолле Кваджалейн (Маршалловы острова). Советский Союз легко мог предположить другое. За три дня до этого испытательная ракета на базе Ванденберг получила ядерную боеголовку и была приведена в полную боевую готовность. К 13 октября девять «испытательных» ракет на базе Ванденберг были оснащены для использования против Советов^{114}. В разгар ракетного кризиса пуск ракеты ВВС США 26 октября мог быть расценен Советами как начало нападения. Это была опасная провокация. Если бы Советы отреагировали на эту ситуацию, продемонстрировав какие-либо признаки запуска собственных ракет, вся громада ракет и бомбардировщиков США могла быть направлена для нанесения превентивного удара. Они уже были приведены в максимальную боевую готовность для начала ядерной войны (уровень боеготовности DefCon-2)^[13] и были способны в любой момент нанести массированный удар.

Кроме того, в разгар кризиса, как узнал писатель Ричард Роудс из беседы с командующим ВВС в отставке, «стратегические бомбардировщики во время боевого дежурства сознательно пролетали мимо своих обычных разворотных пунктов в направлении Советского Союза, что представляло собой недвусмысленную угрозу, которую советские ПВО, безусловно, распознали и о которой доложили»^{115}. Обладая значительным превосходством по количеству ракет и бомбардировщиков, ВВС США были готовы нанести упреждающий удар при обнаружении малейшего признака реакции Советского Союза на их провокацию. К счастью, Советы не стали огрызаться.

У президента Кеннеди были все основания считать, что военные его провели, чтобы выиграть в вопросе приостановки ядерных испытаний. Кеннеди, возможно, также вспомнил, что Хрущев в своем втором тайном письме президенту от 9 ноября 1961 г., где говорилось о Берлине, дал понять, что давление на него сторонников военного решения вопросов в Москве делает затруднительным компромисс с его стороны. «Вы должны понимать, – взывает он к Кеннеди, – мне некуда отступать, за мной уже пропасть»^{116}. Кеннеди не дал ему упасть. Теперь Кеннеди стоял на краю пропасти, и Хрущев понял это.

Хрущев вспомнил слова Роберта Кеннеди в конце доклада Добрынина: «Я не знаю, сколько еще мы сможем продержаться против наших генералов»^{117}. Поскольку Хрущев также получил срочное сообщение от Кастро о том, что нападение США на Кубу «почти неизбежно»^{118}, он поспешил ответить: «Мы поняли, что нам нужно незамедлительно скорректировать нашу позицию… Мы послали американцам сообщение о том, что согласны вывести наши ракеты и бомбардировщики при условии, что президент гарантирует нам, что Куба не подвергнется вторжению со стороны Соединенных Штатов или кого-либо еще»^{119}.

Кеннеди согласился, и Хрущев начал выводить советские ракеты. Карибский кризис был разрешен^{120}. Ни одна из сторон не упомянула, что в качестве части соглашения Роберт Кеннеди фактически пообещал Анатолию Добрынину относительно аналогичного вывода американских ракет из Турции, что они также будут выведены, но не сразу^{121}. Это невозможно было сделать в одностороннем порядке одномоментно. Обещание было выполнено. Через полгода Соединенные Штаты вывели свои ракеты из Турции.

Спустя четверть века после Карибского ракетного кризиса государственный секретарь Дин Раск рассказал, что президент Кеннеди был готов пойти на дальнейшие уступки Хрущеву, чтобы избежать войны. Раск открыл, что 27 октября, после ухода Роберта Кеннеди на встречу с Добрыниным президент «поручил мне позвонить ныне покойному Эндрю Кордье, тогда [президенту] Колумбийского университета, и продиктовать ему заявление, которое должен был сделать У Тан, генеральный секретарь Организации Объединенных Наций [и друг Кордье], предложив вывести ракеты средней дальности Jupiter [из Турции] и советские ракеты с Кубы. Г-н Кордье должен был передать это заявление в руки У Тана только после нашего дополнительного сигнала»^{122}. Раск позвонил Кордье. Однако, когда Хрущев принял обещание Роберта Кеннеди Добрынину, что ракеты Jupiter будут выведены, дальнейшая готовность Кеннеди к публичным переговорам при посредничестве У Тана потеряла необходимость. Готовность президента пойти дальше в переговорах с Хрущевым ценой тяжелых политических потерь для себя лично повергла в шок бывших членов Исполнительного комитета Совета национальной безопасности, которым Раск впервые рассказал об этом на конференции в Хоукс-Кей (Флорида) 7 марта 1987 г.

Уровень несоответствия готовности Кеннеди к переговорам с Хрущевым по ракетно-ядерному вопросу и правил политической игры того времени можно проиллюстрировать на моем собственном опыте. В мае 1963 г. я написал статью о папе Иоанне XXIII и его энциклике «Мир на Земле» (Pacem in Terris). Она был опубликована Дороти Дэй в ее радикальной пацифистской газете Catholic Worker. В статье говорилось, что в соответствии с развиваемой папой Иоанном XXIII темой укрепления взаимного доверия, как основы для мира, Соединенным Штатам следует разрешить Карибский ракетный кризис с Советским Союзом путем переговоров о взаимной ликвидации ракетных баз. Ни Дороти Дэй, ни я не знали, что наша политически неприемлемая точка зрения совпала с тем обязательством, которое взял на себя президент Кеннеди в разгар этого кризиса, невзирая на высокую политическую цену, и фактически выполнил его в условиях строгой секретности совместными усилиями с Никитой Хрущевым^{123}.

Как близко Соединенные Штаты и Советский Союз подошли к ядерному холокосту?

С точки зрения Объединенного комитета начальников штабов, недостаточно близко. Единственная реальная опасность, по их мнению, была связана с отказом президента от нанесения удара по русским на Кубе.

На встрече президента с начальниками штабов 19 октября, когда генерал Лемей отстаивал необходимость неожиданного удара по русским ракетам, президент Кеннеди скептически спросил: «Как вы думаете, каким будет их ответ?»

Лемей сказал, что никакого ответа не будет, если Кеннеди предупредит Хрущева, что готов воевать и в Берлине.

После того, как адмирал Джордж Андерсон высказал ту же точку зрения, Кеннеди резко ответил: «Они не могут позволить нам просто взять и уничтожить, после всех их заявлений, уничтожить их ракеты, перебить кучу русских, и ничего… ничего не сделать в ответ»^{124}.

После встречи президент пересказал этот разговор своему помощнику Дейву Пауэрсу: «Можете ли вы представить себе, что Лемей сказал такое? У всей этой военной верхушки есть один большой плюс. Если мы послушаемся и сделаем то, что они от нас хотят, никого из нас не останется в живых, чтобы сказать им о том, что они были неправы»^{125}.

Разговаривая со своим другом Джоном Кеннетом Гэлбрейтом осенью того же года, Кеннеди снова гневно высказался о безрассудном давлении на него советников, как военных, так и гражданских, в вопросе бомбардировки кубинских пусковых установок. «У меня никогда не было ни малейшего намерения так поступить», – заявил президент^{126}.

Спустя 30 лет после кризиса министр обороны правительства Кеннеди Роберт Макнамара удивился, узнав из статьи, вышедшей в одном российском издании в ноябре 1992 г., что в разгар кризиса советские войска на Кубе обладали в общей сложности 162 ядерными боезарядами. В ней сообщалось и о еще более стратегически важном факте, о котором тогда не знали Соединенные Штаты, что ракеты находились в состоянии полной боевой готовности. За день до того, как был сбит U-2, 26 октября 1962 г., ядерные ракеты на Кубе были готовы к запуску. В свете такого открытия Макнамара написал в своих мемуарах:

«Со всей очевидностью существовал большой риск того, что перед лицом атаки со стороны Соединенных Штатов, которую, как я говорил, многие в правительстве США, как военные, так и гражданские, были готовы рекомендовать президенту Кеннеди, советские войска на Кубе решат использовать свое ядерное оружие, а не просто лишиться его.

Нам даже не надо пытаться представить, что произошло бы в этом случае. Можно дать абсолютно точный прогноз результатов таких действий… Чем бы это закончилось? Полной катастрофой»^{127}.

В кульминационные моменты холодной войны сопротивление Джона Кеннеди давлению сторонников нанесения первого удара в сочетании с сообразительностью и готовностью к уступкам Никиты Хрущева спасло жизни миллионов людей, а возможно и существование самой планеты.