Много лет Розамунд моталась по судам, пытаясь раскрыть настоящую причину смерти дочери: нанимала адвокатов, подавала иски и апелляции. В декабре 2020 года она наконец выиграла после повторного расследования. Эксперты постановили, что смертельный приступ астмы случился из-за накопления токсинов из воздуха, которым Элла дышала всю свою слишком короткую жизнь. Таким образом, девочка вошла в юридическую историю Великобритании как первый человек, причиной смерти которого было признано загрязнение воздуха. Коронер Филлип Барлоу заявил, что «не существует безопасного уровня содержания твердых частиц» и призвал снизить предельно допустимую концентрацию. Пока я писала это введение, Палата лордов одобрила проект «Закона Эллы». Теперь он возвращается в Палату общин, где его тщательно изучат члены парламента. Спустя 71 год после Великого смога, унесшего жизни около 12 тыс. лондонцев, Великобритания может наконец заявить, что чистый воздух – это право человека^[16].

Стоит отметить, что городская пыль – нечто гораздо большее, чем просто углеродная сажа от горения. На каждом шагу между людьми и окружающей средой возникает трение. Взять автомобили, автобусы и поезда: колодки трутся о тормозной диск, а колеса – о дороги и рельсы. Это происходит много миллионов раз в день. Поперечная сила давит на материалы и отслаивает крошечные частички металла, резины и асфальта. Мне как велосипедистке эта «дорожная грязь» знакома до боли. Когда я протираю лицо после того, как весь день провела в центре Лондона, ватный диск заметно темнеет.

В 2019 году журналисты Financial Times провели расследование и признали лондонское метро «самым грязным местом в городе». Они выяснили, что на участках Центральной линии между станциями Бонд-Стрит и Ноттинг-хилл Гейт уровень содержания частиц PM2.5 в воздухе в восемь с лишним раз превышает лимит, установленный ВОЗ. Пыль метро отличается высоким содержанием оксида железа из-за металлических тормозов и рельсов, но она бывает не только механического происхождения. «Значительная часть пыли здесь – от самих пассажиров», – рассказывает Financial Times Ално Леш, менеджер по уборке путей. Он достает из-под платформы черный клубок: это человеческие волосы.

По ночам в подземных туннелях работает более тысячи человек. Пока поезда стоят в депо, они пылесосят и моют поверхности от пыли, а потом распыляют специальный фиксатор. Но это не всегда помогает, поскольку при уборке в воздух поднимаются частички, которые до этого спокойно лежали. Именно поэтому произошло следующее: когда компания Transport for London очистила линию Бейкерлоо от 6,4 тонн грязи и пуха, уровень содержания PM2.5 на девяти из пятнадцати станций не снизился, а повысился!^[17]

Как не раз покажет эта книга, наведение порядка редко сводится к изящным технологическим коррективам. Например, от электрических автомобилей дорожной пыли не меньше, чем от бензиновых. Да, количество тормозной пыли от них ниже примерно на 75 % благодаря рекуперативному торможению. Но при этом электромобили создают и разносят больше пыли шинами, а также сильнее изнашивают дорогу, потому что они в среднем тяжелее обычных машин из-за массы батареи^[18]. Дорожная пыль – главный мировой источник микропластика, то есть крошечных пластиковых частиц размером менее пяти миллиметров. В последние десять лет они становятся все более серьезной проблемой в контексте загрязнения. Каждый год от износа шин образуется 6,1 млн тонн пластика – это, на секундочку, 1,8 % мирового производства пластика. Добавим к этому еще полмиллиона тонн частиц от износа тормозов^[19]. Реальность такова, что дорожная пыль – источник целой трети микропластика в мировом океане. Это такая же проблема, как синтетические текстильные волокна, линяющий флис или искусственный мех, но внимания СМИ к ней куда меньше^[20].

В принципе, микропластик можно рассматривать как еще один тип пыли – в конце концов, он порождается человеком, он широко распространен и токсичен, а еще от него трудно избавляться, как и от прочей пыли в этой книге. Частицы пластика, как и сажа, переносят разные вещества, тоже загрязняющие окружающую среду. Например, 6PPD-хинон – это антиоксидант, который добавляют в резину шин. Именно из-за него, как выяснили исследователи, массово гибнет кижуч в северо-западной части Тихого океана^[21]. Еще микропластик часто относительно темный, то есть поглощает солнечное тепло и, как следствие, ускоряет таяние льда в полярных регионах планеты.

Большая часть выбросов черного углерода – это тоже дело рук человека: последствие сжигания древесины и ископаемого топлива. Это же касается и загрязняющих воздух сульфатов и нитратов, которые иногда принимают форму твердых частиц. (Но сульфаты и нитраты – ртутные соединения. Они также могут быть газообразными в зависимости от температуры, влажности и других химических веществ в атмосфере. Так что они – не совсем «пыль», поэтому в книге не рассматриваются.) Четверть минеральной пыли – тоже антропогенного происхождения ^[22]. Ветер в пустыне и так развевает пыль, но из-за действий человека этот процесс во многих местах усугубляется. Вырубка лесов уничтожает растительную жизнь, скрепляющую землю корневыми системами. Может показаться, что в засушливых районах и пустынях растительности почти нет, но на самом деле почва там покрыта хрупкими криптобиотическими корками из водорослей, грибов и микроскопических цианобактерий. Они разрушаются из-за расширения сельского хозяйства, вспашки или строительства. Выкачивание воды – еще один значимый источник минеральной пыли. Понижается уровень грунтовых вод, из-за чего страдают поля и луга, которые от них зависели. В засушливых ландшафтах одно-единственное растение способно удерживать почву в радиусе нескольких метров, поскольку далеко простирает корни в поисках влаги. Как только падает уровень грунтовых вод, эти растения умирают (так, например, происходит в калифорнийской долине Оуэнс – увидим в главе 9). И тогда поднимается пыль.

Я до сих пор так и не добралась до комнатной пыли, которая много лет назад привлекла мое внимание и побудила заняться этим проектом. Список ее огромен. Ко всему вышеперечисленному можно добавить чешуйки кожи, перхоть домашних животных, волосы, текстильные волокна. А еще частицы мебели, например из ДСП, или полиуретанового наполнителя, а также химические вещества, которые могут в мебели содержаться: к примеру, антипирены со зловещими аббревиатурами ПБДЭ и ТФФ и хлорированные органофосфатные антипирены. Эти химические вещества призваны обеспечивать нашу безопасность, но в то же время они вызывают рак, снижают фертильность, негативно влияют на когнитивные способности и вызывают заболевания щитовидной железы ^[23]. Дорожная и строительная пыль залетает к вам в дом через окна и заносится на подошвах обуви. А вместе с ней – фрагменты минеральной пыли из далеких пустынь и, возможно, даже радиоактивные частицы, давным-давно высвободившиеся после испытаний и аварий. В пыли под диваном – весь мир.

Тем временем мы, как бы абсурдно это ни звучало, продолжаем поджигать дома всякие вещи: готовим на газе, жжем свечи и благовония ради «создания атмосферы», зажигаем уютный камин зимними вечерами. В отличие от внешнего мира, где (после многовековых усилий) установлены стандарты качества воздуха, воздух в помещениях недостаточно исследован, не измеряется и не регулируется. А горение есть горение: может, газ и чище древесины с углем, но при сгорании углеводородов все равно неизбежно образуются сажа и PM2.5. Ученые выяснили, что при готовке концентрация PM2.5 дома может превышать 250 мкг/м³. Это в семь раз выше безопасного суточного уровня воздействия, установленного Агентством по охране окружающей среды США. Да, готовим мы обычно недолго, но все же 250 мкг/м³ – нехороший показатель. Особую опасность представляют жареные блюда. Подгоревший тост – тоже. Эксперимент показал, что во время празднования Дня благодарения человек может вдохнуть 149 мкг мельчайших частиц ^[24]. Мы проводим в помещении 90 % времени, но, увы, дом – это не всегда безопасное место. Пока я пишу эти строки, в Европе и Великобритании бушует энергетический кризис: у миллионов людей не хватает денег на отопление, а ведь на дворе бывают снегопады и морозные ночи. В холоде и сырости начинает цвести плесень. Она проникает через окна и расползается по стенам. Ее споры попадают в воздух в виде пыли – они вызывают и обостряют астму, особенно у детей ^[25].

«Общее между нами в том, что все мы – жители этой маленькой планеты», – сказал однажды Джон Фицджеральд Кеннеди. Мы и правда живем на одной планете, но вот воздухом дышим разным. Пыль (как внутри помещения, так и снаружи) – фактор внушительной экологической несправедливости.

* * *

Как раз этому посвящена книга. Частицы могут быть крошечными, но проблемы, которые ими порождаются, носят поистине планетарный характер. Мое внимание сосредоточено на пыли, созданной человеком. Антропоцентричный подход, но как еще рассматривать антропоцен? Сегодня, в этой новой геологической эпохе, творцы мира – мы. Деятельность человека изменила мировые биогеофизические системы: циклы углерода, азота и фосфора; круговорот пресной воды, огромные эрозионные потоки песка и почвы; воздух, воду и скалы по всему земному шару. Постепенно, а затем внезапно (и совсем не равномерно в плане распределения) наш вид превратился из бездеятельных космических пассажиров в современных Прометеев, которые поджигают планету, и убеждаются, что она действительно горит.

Масштабы этого сдвига и его последствий (как существующих, так и потенциальных) даже трудно вообразить. Нам легче всего представлять вещи, не превышающие по размерам части тела – чтобы их можно было измерить сантиметрами или футами. Плюс желательно, чтобы их было не больше десятка – ведь тогда получится пересчитать по пальцам. У большинства людей восприятие масштаба ограничивается миллиметрами с одной стороны и километрами с другой. А вот со всем, что за этими границами, уже возникают сложности.

Это одна из причин задуматься о пыли: бросить вызов самим себе и попытаться увидеть мир в масштабах, выходящих за рамки нашего ограниченного воображения.

Пыль, которую мы обсуждаем в этой книге, почти всегда меньше миллиметра размером. Очень часто – в сотни или даже тысячи раз меньше, то есть от 1 до 10 микрометра (мкм). Частицы пыли неизменно сравнивают по размерам с человеческим волосом. Его средний диаметр – 70–90 мкм в зависимости от происхождения владельца ^[26]. А пылинка зачастую в сотни раз меньше. Пыль – прямо на границе нашего видения. Вернее, остроты зрения, то есть способности невооруженного человеческого глаза воспринимать объект как отдельный. При ярком освещении нам проще различать пылинки – например, когда солнце падает на гладкую поверхность, обнажая ранее невидимый пушок. Но в большинстве случаев мы воспринимаем не отдельные частички, а их общий эффект (к примеру, облако дыма). Среди самых крошечных пылинок в этой книге – урановая нанопыль, которую сдувает с незащищенных отвалов горнодобывающей промышленности в индейской резервации Лагуна-Пуэбло, штат Нью-Мексико. Это вещество измеряется уже даже не миллионными долями метра (микрометр), а миллиардными (нанометр). А вот доктор Клэр Райдер, специалист по аэрозолям из Редингского университета, утверждает, что важнейший фактор моделирования климата, который часто игнорируют, – это «гигантская пыль». Тут, впрочем, надо понимать, что «гигантская» – это от силы 20 мкм, так что все относительно.

Так или иначе, сквозь нечто крошечное мы можем рассмотреть что-то огромное и очень древнее. А вместе с тем – заглянуть в будущее собственной планеты^[27]. В первой половине книги рассказывается о разных местах и явлениях: к примеру, Лос-Анджелесе начала XX века, Пыльном котле 1930-х годов или высохшем Аральском море. Любая из этих историй показывает, что образование пыли – сложный механизм ответственности. Часто бывало, что пыль появлялась и вызывала проблемы в одном месте, а причина ее возникновения располагалась совсем в другом, где-то далеко. Например, в столицах или колониальных центрах, где решалось, куда вода должна течь, а куда нет. В главе 6, посвященной ядерным испытаниям, мы пройдем по следам радиоактивных осадков. Период полураспада радиоактивных ядер – тысячи лет. Это заставляет задуматься и помогает понять истинные последствия облучения для жителей пустынь и островов в Тихом океане. Затем, в главе 7, мы рассмотрим пыль как средство датирования ледяных кернов, которое позволяет заглянуть как в прошлое, так и в будущее. Изучая пыль и воздух внутри льда возрастом миллион лет, исследователи получают данные о былом климате Земли и на их основе строят предположения о динамике нагревания планеты.

Экофилософ Тимоти Мортон называет глобальное потепление «гиперобъектом». Это нечто настолько массивное и настолько широко распространенное во времени и пространстве, что оно становится уже слишком огромным для понимания ^[28].

Другие примеры гиперобъектов – пандемия коронавируса или капитализм. Их невозможно воспринять целиком и полностью, но это, впрочем, не мешает нам говорить о них как о явлениях. Да, мы можем попытаться понять их последствия с помощью данных и статистики или использовать кучу замысловатых абстрактных существительных, чтобы хотя бы попробовать показать масштаб концепций, с которыми имеем дело. Но сделать это получается не всегда. В такие моменты мы судорожно пытаемся нащупать свое место среди таких гигантских проблем – и, что особенно важно, найти в себе способность к действию, к переменам.

А вызовы эти и правда гигантские – не только для воображения, но и для политики или правосудия. Гуманитарный эколог Роб Никсон пишет, что «изменение климата, таяние криосферы, дрейф токсичных веществ, биомагнификация, вырубка лесов, радиоактивные последствия войн, закисление океанов и множество других медленно разворачивающихся экологических катастроф создают значительные характерные препятствия, которые могут помешать нам мобилизоваться и действовать решительно»^[29]. Последствия этих «научно запутанных катаклизмов» наступают не сразу, а «откладываются, часто на несколько поколений». Когда государственная политика формируется вокруг четырех- или пятилетнего избирательного цикла, а временной горизонт у СМИ – всего пара дней, как вообще заинтересовать кого-то тем, что Никсон называет «анонимными катастрофами, в которых нет главных героев»? Как нам сделать видимым наносимый вред – даже если это, как выражается Роб, «медленное насилие», то есть «насилие, которое происходит постепенно и незаметно; насилие отложенного разрушения, рассредоточенное во времени и пространстве; истощающее насилие, которое обычно вообще не рассматривается как насилие»?

Именно поэтому я и пишу о пыли. Я надеюсь, что через столкновение масштабов – микроскопического и планетарного – выражу историю человеческих размеров, доступную для восприятия.

Мой рассказ основан на личном опыте. Это мои путешествия и интервью, а также устные и письменные свидетельства многих других людей, живших и живущих в тесном контакте с пылью. Судьбы некоторых переплелись с ней трагическим образом. Я не хочу просто писать о том, как происходит пыльная буря. Я хочу рассказать, какова она на вкус, как от электричества в воздухе гудит проволочная изгородь, как напрягаются ваши лопатки, когда от грязи чернеет небо. Я пишу о том, как пыль каждый день, год за годом, попадает в человеческие тела; как мельчайшие частички проникают из легких в кровоток и клетки и постепенно их разрушают. Я пишу о сообществах, которые осознают, что им вредит пыль, ищут ее источник и начинают бороться за собственные права. Эти процессы – болезни и борьба за экологическую справедливость – протекают очень медленно: проходят не годы, а десятилетия, за которые сменяются поколения. Мы начнем с конкретных мест: не с «Америки», а с долины Оуэнс в Восточной Сьерре, штат Калифорния; не с «бывшего Советского Союза», а с Муйнака – рыбацкого поселка на берегу теперь уже высохшего Аральского моря. А дальше, следуя за серой нитью в глубь времени и пространства, мы попробуем подступиться к таким обширным явлениям, как «современность» и «экологический кризис», и увидеть, найдется ли внутри них место для объединения, активной деятельности, сопротивления и перемен.

В этом смысле пыль – метод. В новой научной области «Исследование отходов» изучают всякие виды мусора (бытовые отходы, токсичные вещества, грязь), чтобы лучше понять, как действительно работают социальные и экономические системы. То есть ищут ответ на вопрос, сформулированный учеными Максом Либойроном и Джошем Лепавски: «От чего необходимо избавиться, чтобы появилась и продолжала существовать та или иная система?»^[30] Очевидный пример – богатые страны, перекладывающие на других ответственность за переработку пластика. Несмотря на все потребительские усилия, договоренности и пламенные речи о благих намерениях, до сих пор никуда не делось Большое тихоокеанское мусорное пятно. Впрочем, подход применим и к людям, которых на обочину жизни выбросил капитализм. К вещам – тоже. Изучая то, что в обществе обычно перестают учитывать или отвергают, ученые из области «Исследования отходов» стремятся напомнить нам всем, о ком и о чем нельзя забывать, если мы стремимся к истинной экологической справедливости.

В этом контексте я воспринимаю пыль как тень современности. На нее не обращают внимания, но она все равно всегда рядом и будто бы преследует наши слишком чистенькие и аккуратненькие мечты о прогрессе и совершенстве. Я убеждена: если мы хотим понять, что значит быть современными (а лично я хочу), то недостаточно просто восхищаться плодами современности вроде iPhone и автомобилей Tesla и ошеломляющим изобилием потребительских развлечений. Надо проследовать от пышных ветвей этого дерева до корней: природных ресурсов и тяжелого человеческого труда, благодаря которым оно выросло. Добыча полезных ископаемых, строительство, производство, глобальная транспортировка – все это пыльная работа в прямом и переносном смыслах.

В начале 2010-х десятки рабочих погибли на заводах по производству iPhone в Китае из-за взрывов пылевоздушной смеси. Частицы алюминия отслаивались при полировке корпусов и накапливались в воздухе плохо вентилируемых цехов. Это привело к трагедиям ^[31]. Тем временем растущий мировой спрос на аккумуляторы приводит к перекачке огромных объемов подземных вод в так называемом «литиевом треугольнике» Боливии, Чили и Аргентины для извлечения минерального лития из солевых растворов. При производстве одной тонны карбоната лития два с лишним миллиона литров воды просто растворяются в воздухе. Уровень грунтовых вод падает – высыхают реки, озера и водно-болотные угодья. Причем настолько стремительно, что защитники природы предупреждают: литиевый бум грозит превратить и без того хрупкие местные экосистемы в пустыню. А где пустыня (и особенно высохшие водоемы), там непременно образуется пыль.

В процессе написания книги я поняла, что это заодно и история исчезновения воды. Некоторые из описанных экологических катастроф обычно рассматриваются именно как вопросы водной политики. Самый вопиющий пример – строительство акведука в Лос-Анджелесе в начале XX века, из-за которого долина Оуэнс высохла и превратилась в пыль. Но лишь немногие в таких случаях задаются вопросами. Что случится, когда воды не станет? Что будет с людьми, которые до сих пор там живут?

Легко поставить на таких местах клеймо «разрушенных» или «мертвых», но подобные формулировки не учитывают, что земля живет дальше. Природа вовсе не пассивна: она не принимает молча все, что мы в нее швыряем, она реагирует и адаптируется. Экосистемы – это странные и растяжимые миры. Да, у природной адаптации тоже есть пределы, но бросаться словами о том, что люди «разрушили» то или иное место, значит приписывать себе слишком большую свободу воли. Разные места от нас страдают, спору нет. Но в ходе работы над книгой я посетила уголки, которые вы, наверное, назвали бы самыми мрачными на Земле, – и обнаружила, что они на удивление живые. Как выразилась историк архитектуры Самия Хенни, «пустыни не пусты»^[32]. Описание засушливых земель как необитаемых – колониальный заговор с целью завладеть ими и потом эксплуатировать. Например, проводить там ядерные испытания. Те, кто вырос на глобальном Севере, возможно, со временем научатся смотреть на такие земли иначе. Нужно развивать в себе дисциплину надежды; представлять, какими могли бы стать эти земли, и бороться за это светлое будущее.

«Я бы не назвала его разрушенным, – говорит активистка Тери Красная Сова (Teri Red Owl