Я швыряю визитку на пассажирское сидение.

– Можешь дать мне свой номер? – спрашивает Даррен.

– Я опаздываю. – Я поднимаю стекло. Даррен смотрит на меня, и в его взгляде я читаю что-то вроде «парень, ты сильно ошибаешься», хотя я и без него об этом прекрасно знаю.

Кислая отрыжка опаляет мое горло, когда я еду с парковки к дому Блейка.

* * *

Блейк Ллойд определенно единственный студент в истории Художественной академии Нэшвилла, снискавший признание благодаря тому, что не стеснялся громко портить воздух на публике. Нет, конечно, не только этим, но это качество было самой популярной частью его творчества.

Блейк стал чем-то вроде знаменитости на YouTube. Он снимал комедийные видео – пародии, наблюдения, имитации и прочее. Он специально подчеркивал свой акцент, однако больше привлекал внимание именно своей готовностью публично выставлять себя на посмешище. Он отправлялся в магазин и устраивал демонстрацию коробок с кашами, во время которой с него сваливались штаны (но он всегда ликвидировал учиненный им беспорядок). Он наступал босыми ногами на собачье дерьмо. Он являлся в «Грин Хилл Молл», самый шикарный торговый комплекс в Нэшвилле, без рубашки (и не выглядел неестественно).

И, конечно, пуканье на публике. В кинотеатрах. Во время долгой паузы. Пуурп. Затем пауза. Затем еще один звук. На этот раз дольше. Прииииип. При этом он всегда сохранял невозмутимость. В одном из своих самых популярных видео он надрывает задницу в библиотеке и продолжает это делать даже в тот момент, когда библиотекарь взывает: «Прошу вас!».

Однако за несколько месяцев до аварии он поднял планку и принялся пукать на публике во время разговора. Предположим, разговаривает он с чопорной сотрудницей магазина «Сделай сам», изображая безупречного юного джентльмена, и вдруг прямо посреди разговора выдает громкую трель. Леди старается вести себя вежливо, потому что все мы иногда совершаем ошибки, но не может сдержать непроизвольной гримасы. Однако затем он издает новую трель, звучащую как поросячий визг. Бррррп. И тогда служащая понимает, что это вовсе не ошибка.

– Вам надо в туалет? – холодно спрашивает она.

– Мэм? – отвечает Блейк.

Теперь это никак не тянет на портфолио, которое поможет поступить в престижный колледж искусств (пожалуйста, обратите внимание: если вы быстро произносите слова «престижный художественный колледж», это звучит как «приходите в школу пердежа»). Но Блейк был умен. Он изучал комедию. Он слушал, что люди говорят об этом, и разбирал информацию на части, анализируя ее в подкастах и в эссе. Он хорошо знал свое дело и серьезно подходил к нему. Он знал, как подать это в интеллектуальном свете и оформить таким образом, чтобы сделать привлекательным для приемной комиссии. Так что он не был скучающим юнцом, пукающим на публике, чтобы потом для смеха выложить свое видео в Интернет. Он был истинным актером, откровенно попирающим социальные стереотипы, и активно противостоял этим устоям в общественных местах с помощью физиологических функций своего тела. Он бросал вызов окружающим, вынуждая их подвергать сомнению искусственные преграды, которые мы выстраиваем между собой и своим организмом. Он не оправдывал ожиданий. Он жертвовал собой, ставя на кон все. Он творил искусство.

Кроме того, давайте признаемся, что пуки всегда смешат. Даже членов приемной комиссии.

Я подъехал к дому Наны Бетси и вошел внутрь. Около входа стоит включенный ноутбук, и на экране мелькают кадры из видео Блейка. Так что посреди мрачного гула голосов из колонок ноутбука время от времени слышатся громкие трели кишечных газов, вслед за которыми раздаются смешки в небольших группах людей, поочередно собирающихся около ноутбука.

Фотография Блейка, стоявшая на крышке гроба, перекочевала на журнальный столик. В доме тепло, как бывает, когда в замкнутом пространстве собирается множество людей. Пахнет едой, лосьоном после бритья и духами, которые люди обычно получают в подарок от внуков.

Я на мгновение останавливаюсь посреди гостиной, не зная, что делать дальше. Никто не обращает на меня внимания. На меня вдруг накатывает такая мощная волна вины, что я ощущаю, как ноги начинают мелко дрожать. Ты наполнил этот дом скорбью. Эта беда случилась из-за тебя. Возникает чувство, будто все взгляды прикованы ко мне, хотя никому нет до меня дела.

Я замечаю Нану Бетси в кухне – она разговаривает со своими братьями. Наши взгляды встречаются, и она жестом приглашает меня войти. Я вхожу, и Нана Бетси, не прерывая разговора, указывает мне на примыкающую к кухне столовую, где на столе громоздятся дымящиеся мультиварки, кастрюли и одноразовые алюминиевые сковородки. Холодный жареный цыпленок из магазина. Помятая кастрюля, доверху набитая солеными галетами «Риц». Листья репы с ломтями окорока. Маленькие копченые сосиски, плавающие в соусе барбекю. Макароны с сыром с запеченной золотистой корочкой.

Странно, что это самое большое, на что мы способны. У нас даже нет особых ритуальных макарон с сыром, чтобы отметить чей-то уход из этого мира. У нас лишь обычная еда, которой мама кормит тебя каждый день, когда не умирает кто-то из любимых людей.

Я кое-как накладываю еду на бумажную тарелку, беру чистую пластиковую вилку и красный пластиковый стаканчик со сладким чаем и нахожу свободный уголок в гостиной. Кушетка и большинство стульев уже заняты, поэтому я устраиваюсь на пуфе и принимаюсь за еду, стараясь сделаться невидимым, а стаканчик с чаем осторожно ставлю на ковер. В горле у меня пересохло, и я с трудом проглатываю каждый кусок. Хотя я ужасно голоден, мое тело дает понять, что я этого не заслуживаю. Кроме того, в голове постоянно прокручивается разговор с Дарреном и от этого становится только хуже.

Люди натыкаются друг на друга в тесноте помещения, словно рыбы в аквариуме. На мужчинах помятые, плохо сидящие спортивные куртки и неаккуратно повязанные галстуки. Они выглядят неуклюже, словно бигли в свитерах.

Я заканчиваю есть и уже собираюсь встать, когда в комнату, прихрамывая, входит Нана Бетси. Какая-то женщина поднимается ей навстречу из кресла-качалки, они с Наной Бетси долго и горячо обнимаются и целуют друг друга в щеку. Нана Бетси прощается с ней, наказывая взять тарелку с едой в дорогу, а затем подтягивает кресло-качалку ко мне и садится в него с тихим стоном. Она выглядит совершенно измотанной. Обычно ее глаза искрятся весельем, но не сегодня.

– Как дела, Блэйд?

Кроме членов Соусной Команды, Нана Бетси была единственным человеком, кто звал меня Блэйдом. Это прозвище ужасно ее смешило.

– Бывало и получше.

– Понимаю, – отвечает она.

– У Блейка были красивые похороны. – В моих словах нет ни тени убежденности. Я даже себя не обманываю. Красивые похороны лучшего друга – это все равно что выпить вкусного яда или попасться в когти величественного тигра.

Но Нана Бетси видит меня насквозь.

– О, какая чепуха, – ласково отвечает она. – Они были бы красивыми, если бы Блейк еще раз заставил всех посмеяться. Если бы на них была его мама.

Я не хотел об этом спрашивать. Нана Бетси произносит эти слова с такой тоской, словно хочет снять груз с души, но ей надо, чтобы кто-нибудь ее об этом спросил.

– Вы знаете, где она?

Она смахивает слезы. И складывает руки на коленях, как перед молитвой.

– Нет, – голос ее звучит мягко. – Обычно мы общаемся с Митци не чаще раза в пару лет. Когда очередной тип бросает ее одну без средств к существованию и ей нужны деньги на ее пагубную привычку. Она звонит из какого-нибудь мотеля в Лас-Вегасе или Финиксе с одноразового сотового телефона. У меня нет ее номера. Нет адреса. Я никак не могу с ней связаться. Думаю, мне придется нанять кого-нибудь, чтобы отыскать ее и сообщить, что Блейка больше нет.

– Черт… – И что еще можно на это сказать?

– Думаю, что это ее убьет, хотя она никогда не была ему хорошей матерью.

Повисает тяжелая пауза. В это мгновение из ноутбука звучит спасительное пуканье. Нана Бетси смеется сквозь слезы.

– Я так по нему скучаю. Не представляю, как без него жить. Я даже не знаю, как теперь стану полоть помидоры со своими больными коленями. Блейк всегда делал это вместо меня. – Она достает носовой платок и вытирает глаза. – Я любила его как собственного сына.

Проходит несколько секунд, прежде чем мне удается заговорить. Я с трудом подавляю рыдания, рвущиеся из моего горла.

– Не думаю, что когда-нибудь снова смогу смеяться.

Нана Бетси наклоняется ко мне и обнимает. Она пахнет сухими розами и теплым полиэстером. Мне кажется, что она абсолютно мягкая. Мы обнимаемся и на пару секунд замираем, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

– Пойду к другим гостям, – наконец говорит Нана Бетси. – Ты хороший друг. Пожалуйста, не забывай меня.

– Не забуду. О, родители хотели, чтобы я передал их сожаления, что не смогли приехать. Они пытались вылететь домой из Италии, но не успели вовремя.

– Передай, что я все понимаю. Пока, Блэйд.

– Пока, Нана Бетси.

Прежде чем уйти, я в последний раз оглядываюсь вокруг. Вспоминаю, как мы с Блейком сидели в этой гостиной, обсуждая его следующее видео. Играли в компьютерные игры. Смотрели фильмы или комедийные шоу.

Я размышляю о том, что наши слова и действия подобны камешкам, бросаемым в пруд: они порождают круги, которые расходятся все дальше и дальше от центра, пока не обрываются около берега или не исчезают.

Я думаю – а что если где-то во вселенной запечатлелся круг, в котором мы с Блейком сидим в этой гостиной, смеемся и дурачимся? Возможно, он оборвется на каком-нибудь берегу где-то в бескрайнем пространстве. И, возможно, исчезнет.

А может, продолжит странствовать вечно.