V

Из садика, из огорода,

Природы благородный пар,

Несется свежесть кислорода

Решений омоченных дар,

Луна так весело сияет,

И в полном блеске выплывает,

Бросая милостивый луч

Сироткам убежавших туч,

И вот очей его отрада

Блистает множеством крестов,

По скату берега, ограда

И в ней селенье мертвецов.

Тот под чугунною плитою,

Другой под сводом кирпичей,

Иным дерновою землею

Простой воздвигнут холмами,

Крестов отбрасывая тень,

Луна, роскошными лучами,

Распростирает полу день.

«Благословенное селенье!

Так рассуждает Леонид:

«У всех бесспорное именье, —

Усадьбы сажень, где лежит;

Все размежеваны судьбою,

Довольство, мир приобрели

И более, между собою

Не спорят за клочек земли;

Не то, что в жизни беспокойной,

Где алчность, – общества кумир

Раздор заводит непристойной,

Соседов нарушает мир.

Иной всю жизнь шумливо вздорит,

И тяжбы лестницей идет,

Горсть глины из – за глины спорит,

Земля за землю бой ведет:

Межою многодесятинной

Мирской пленяется пришлец

И вот – саженью трех-аршинной

Он кончит мирно наконец.

Когда, какой могучий гений

Все эти вздоры прекратит,

Отчизну миром подарит,

Сожжет огнем плевелы прений?

Он памятник соорудит,

Себе, крепчайший пирамид,

В сердцах грядущих поколений.»

Так рассуждая, наш герой,

Заполуночную порой,

Гулял в безжизненной жилище,

Сказать прямее, на кладбище.

И вдруг, среди плачевных мест,

Рукой опершийся на крест,

Старик, с седою бородою,

В уединении стоит

И зорко на луну глядит;

Ступая тихою стопою

К нему подходит Леонид:

Так вот, он мыслит, приведенье

Ну, точно, чудное явленье!

Еще однакож не мертвец,

А мира здешнего жилец.

Блуждает он непроизвольно,

Он, как поэзии сыны,

Идет, не оставляя сны,

Влиянью подчинясь невольно,

Подруги пламенных – луны.

«Андрей!» – Лунатик содрогнулся

Навзничь на землю полетел

И озираясь закряхтел;

Потом невольно улыбнулся

И с удивлением сказал:

«Кой чорт! Как я сюда попал?»

– Тебе конечно слишком спится;

А от меня так сон бежит»

Ему заметил Леонид:

И нам с тобою не лежится. —

«Все так, да-только, иногда,

С моей ходьбой плохие шутки,

Они мне, барин, больно жутки

И с ними право мне беда:

Случалось мне залезть на крышу,

В подвале ночью побывать,

Затылком лестницу считать,

Лишь только имя я слышу;

Нет видно сыну мне велеть

Построже за собой смотреть.»

– Не худо; – вместе мы ходили,

Дремали оба, я и ты;

Но мы друг друга разбудили

И ото сна и от мечты;

Тебя боится все селенье

И суеверные кричат,

Что ходит ночью приведенье,

Лихой колдун и супостат.

Не редко в жизни так бывает,

Что даль предмет усугубляет;

А подойдешь, да поглядишь,

Гора тотчас рождает – мышь. —

VI

Теперь Морфеевых явлений,

В деревне, с утром прекращон

И с труппой легких сновидений

В столицу перебрался он.

За ним взвились и полетели

Актеры всего его толпой:

Прислужников крылатый рой

Его волшебной колыбели.

Он там заботы гонит прочь,

Восходом солнца презирая

И ставни дома затворяя

Творить искусственную ночь;

Но труд, с зарею пробуждает

Ему покорное село,

И враг Морфея поднимает

Свое потливое чело.

Он здесь господствует, он дани

Сбирает верно каждый день,

К себе воздвигнутые длани

Здесь редко повстречает лень;

Жрецов ей мало; но в столице

Она пленяет красотой

И носится по мостовой

В своей покойной колеснице.

Там рукоплещет ей народ,

Ей раболепствует невольно,

Она с него самодовольно

Дань изобильную берет.

Самовластительно владея

Толпой огромною, она,

Как благодетельная фея,

Вознесена, упоена;

Ее лелеют и ласкают

Враги занятий и работ,

Они личину надевают

Служебных, будто бы, забот:

Друзья одной тревоги вздорной

И бестолковой суеты,

Они под маскою притворной

Обильно рвут ее цветы;

Забавы разные роями

Им производят каждый день,

Дарит их новыми плодами

Изобретательная лень;

Но говоря чистосердечно,

Не все ей ставят алтари,

Ей грубиянят бесконечно

Судебных мест Секретари;

Военный, в службе, на параде;

Ученый, при своей лампаде,

И неусыпный стихоплет,

Когда недуг его берет.

Но полно, яркими лучами

Играет солнце в небесах,

Крестьяне, светлыми косами,

Природу бреют на лугах;

Зефир порхает перелетный,

Слегка шумит между кустов,

Умолкнул в тишине болотной

Нестройный хор ночных певцов.

Из-за реки несутся трели,

Пастушьей утренней свирели

И поселяне на луга

Кладут душистые стога.

Поближе к мирному селенью

Бежит сиротка – ручеек

И, под решетчатою тенью,

Уныло воет одинок.

Ветвистым кленом осененный,

Неподалеку от корней,

Там в тишине уединенной

Стоят печальный мавзолей.

Над жертвой алчного Сатурна

Белеет мраморная урна

И в наказанье за грехи

Плохие в золоте стихи.

VII

На посох опершись кленовой,

Безмолвно, на скамье дерновой,

Старик, знакомец наш, сидит,

Играя веткою дубовой

Пред ним вертится Леонид:

– Скажи мне, начал он – давно ли

Воздвигнут этот мавзолей

И кто, наперсник общей доли,

Под ним скоромил злых червей? —

«Его при самой колыбели,

Сказал Священник, я узнал,

Его я принял от купели

И в землю я же провожал;

В ее несытную утробу

Он сердце пылкое унес,

И много в жизни перенес

Собратий укрощая злобу;

Он в мире чудаком прослыл

За правду чистую страдая,

Он этот плод Святого рая

Всем без изъятья подносил.

Он в чаше не хотел коварства

Сыропы лести предлагать,

Но правду – горькое лекарство

Советывал употребляет;

Гонимый злобную судьбою,

За дар судьбы он пострадал,

Он не был близорук душою

И маску хитрых проникал;

Во что бы ни была одета

Прибежище лукавых, ложь,

Но для открытия секрета

Он презирал сокрытый нож;

Ее магнитную одежду

Рукою смелою снимал,

И тем не редко избавлял

Ей привлеченного невежду.

Писал, печатал, говорил,

Пронырливость разоблачая,

Пружины лжи уничтожая,

Он жертву правде приносил.

Источника Махиавелизма,

Противного Иезуитизма,

Он гнал благоуханный чад,

Притворной ласки сладкий яд;

Он не любил их обаянья,

Их гордости смиренный рог,

Иуды светского лобзанья

В душе своей терпеть не мог.

Ему судьбы дары благие

Служили истинно во вред,

Любил он чистой правды свет

И рвал лукавых сети злые;

Усердно предварял обман,

Слепцу указывал капкан;

Но изнемог в борьбе неровной,

Толпа лукавая сильна!

Давно Европа передана

Заразе язвы хладнокровной;

Себялюбивая чума

Убийство сердца и ума;

Она господствует издавна

Над жалким обществом людей

И производит своенравно

Рабов усердных и друзей;

Но все наемники, из платы

Они трудятся для себя,

Все чувства сердца истребя,

И дружбы истинной догматы.

Что жизнь их? Вечный маскарад:

Они уверились из-детства,

Что мир слабейшими богат,

Что цель оправдывает средства.

Вперед рассчитаны их дни,

Вперед затвержены морали,

Они с слезами, без печали;

Без сердца с чувствами они,

Смеются вовсе без веселья,

И все изящное, для них,

Произведение безделья

И средство уловлять других;

Рассудок их всегда в работе,

Но совесть им подавлена,

Как вещь пустая в их расчете,

В отставку выгнала она.

Внимая ближнего несчастья

Они жалеют без участья,

Руки без цели не дадут,

Без цели дружбы не ведут;

Советы их всегда лукавы,

Они кидают их для славы,

Чтобы вернее обмануть,

Иль навести на тот же путь.

Лукавца хитрому совету

Не должно слепо доверять,

Но все вниманье обращать

Как на фальшивую монету,

Которая, хотя блестит,

Но может подорвать кредит.

Им нужны ласки, угожденья,

И за ничтожность лестных слов

С услугой будь для них готов, —

Иначе дружбы измененье,

Потом и вечное забвенье.

Блажен избранник из людей,

Кто прозорливостью владеет,

Проникнуть хитрого умеет

И избежать его когтей;

Но тот счастливее, кто любит

Своим собратьям помогать,

От козней ближнего спасать

Талант он взятый усугубит:

Благословения слепых

Руководителю отрадны,

Он им глаза, он водит их

Как нить известной Ариадны.

Но мой знакомец уступил,

Не мог снести врагов напоры;

И пламень брани погасил.

Сокрылся он в уединенье,

И здесь незнаемый никем,

Кляня противных озлобленье,

– Напрасно! Действуя за правых,

Имел он в сердце верный щит,

Заметил старцу Леонид,

Имел оплот против лукавых! —

«Но, друг мой, не всегда тот глуп

Кто гнет уступчивую спинку».

– Я в баснях не люблю тростинку

Сломи меня, но я был дуб! —

Старик качая головою

С усмешкой юноше сказал:

«Еще ты бури не видал,

Посмотрим позднею порою,

Что скажешь ты, под сединою;

Но между тем, не ждет ли нас

Что в эти дни тебя пленяло,

Наш царь говаривал бывало,

Что для потех довольно час».

– Согласен с правилом Петровым;

И так довольно нам гулять,

Вооружась терпеньем новым,

Пойдем премудрость изучать. —

Они отправились к селенью,

А мы, чтоб не мешать ученью,

Одни, с читателем моим,

О том о сем поговорим.

VIII

Любовь, заманчивой отравой

Повсюду смертному грозит,

Клокочет яростною лавой

И мощная чудотворит,

Однакожь чад ее душистый

Каким-то дымом очернен,

Огонь ослабевает чистый,

С угаром страсти смешан он;

Когда же, ярко пламенея,

Зажжется факел Гименея,

Смолистый сочит он поток:

Противный ревности порок;

Но тихий, будто звон гитарный,

Пленительный, как цвет янтари

Небес, при утренией заре,

Огонь горит на алтаре.

Блистает сладостный, приветный,

Благоуханьем окружен,

Как будто пламень разноцветный

Из радуги похитил он!

Чей тот алтарь, кому кадила

Льют благовонный аромат,

К кому игривые ветрила

Немногих ласково манят?

Твоей приветливой лампады

Я скромный пламень узнаю,

О дружба, лей бальзам отрады

На душу скорбную мою!

Как часто, шумною толпою

Амура жертвенник стеснен

И как недолго пред тобою

Народ коленопреклонен!

Кого любви поток могучий

В свои невольники завлек,

Кто сердце бедное изжог,

Питаясь лавою кипучей;

От чада страсти угорел,

Тревожным газом напитался,

Кто от травы одурел

И ярким блеском ослеплялся:

Твоим живительным огнем

Ты прогоняешь чад волшебный,

Мы здесь найдем бальзам целебный

Перед пустынным алтарем;

Но почему, тебя спрошу я,

В пустыни дикой ты живешь,

За чем, от юности тоскую,

Тебя едва, едва найдешь?

С тобою люди не сживутся,

Тебя изгнал коварны свет:

Друзья у каждого найдутся,

А между тем все друга нет!

Но говорят хоть редковато

Однакожь водятся друзья,

(Слыхал об этом как-то я),

Но отыскать их трудновато,

Порукой – каждая семья:

Между родных взаимной службы

Обязанность соблюдена;

Но пить любви не скреплена

И все-таки он без дружбы;

Заглянем ли в семейный круг,

Любовь является наружу,

Жена, при каждом слове, мужу

Кричит приветливо: мой друг!

Но друг ли он? о том ни слова,

Не будем говорить пустова,

Сознаемся на этот раз,

Что это милое названье:

Одно обычае созданье,

Дочь политических проказ.

Я не один и нас не двое,

Монтань о друге говорит,

Иначе кто определить

Душ сочетание святое?

Оно супружества оплот,

Фундамент крепкий Гименея,

С ним благодарная Астрея

Свой век в семейство ниспошлет

Блажен, кого дитя Цитеры

Своей стрелой не пронизал,

Кто брал спасительные меры

И страсть рассудку подчинял:

Ее порыв, дыханье бури,

Перегрохочет и пройдет,

И на безоблачной лазури

Опять луч солнечной блеснет;

Но тот, Гименова кто дара

Как воду для себя просил,

И этот дар употребил

Для потушения пожара:

Несчастлив бедный, жалок он,

Надолго в цепи заключен,

Мученье вздохов бесполезных,

Источники потоков слезных,

Утехи сердцу не дадут

И слабые, не раскуют

Оков невольника железных:

Он погружен в пучину мглы,

Свободе сделана граница,

Для сердца создана гробница,

Душе тюрьма и кандалы,

Тут сплин невольно обуяет,

Невольно рано отцветешь,

Бряцанье цепи убивает,

А злой металл не разорвешь.

Страсть разлетается сначала,

Как лист весеннего цветка,

Потом ее как не бывало,

Лишь язва в сердце глубока

Так, с возрастающею силой

Валы пронизывая вод,

Гремя над влажнею могилой,

Летит чрез море пароход;

Морскую пенит он пучину;

Внутри его горит пожар,

Но что же двигает ее? – пар!

Теперь по морю он несется,

Когда же к пристани придет,

Зальют огонь и все уймется

На рейде сядет пароход.

Благословен залив прибрежной

И прочные твои скалы,

В тебе под бурею мятежной

Не страшны более валы!

Достигнув берега крутого,

Смеемся мы усилью вод;

Но, час спокойствие святого

Под вечер жизни настает:

Не верю я пустым воззваньям,

Поэтов модных модный бред,

Не верю разочарованьям

Во цвет юношеских лет;

Бывает, что вода на море

Утихнет, но не верьте ей:

Морочат изстари людей

Погода, женщины, и горе,

И время жизненной весны

Еще не время тишины;

Что тигр уснул, в том толку мало,

Седой наш опыт говорит,

Что возмущаемо бывало

И дуновенье возмутит

Конечно, иногда невольно

Как будто станешь утихать;

Но класс окончился, довольно,

Пойдемте к старику опять,

IX

При входе нашем мы заметим

Еще прибывшее лицо

Явился отрок на крыльцо

И первые его мы встретим;

Он не надолго посетил

Уединение селенья,

На летний месяц от ученья

Его директор отпустил.

Ктожь этот первый чужестранник,

Пансионер, семинарист?

Нет, он Губернский гимназист,

Отца Иосифа племянник.

Я согрешил немного тут,

Простите, часто забываю,

Насилу вам я объясняю

Как старца нашего зовут.

По детским шалостям и видам

Они сошлись между собой,

В приязни дети? Точно так!

Поверьте мне, что дружба эта

В душах, е менее никак

Иного взрослого согрета;

Не с ними ли она растет

Без хитрости и без обмана?

Тут нет ни прелести кармана,

Не руководит их расчет;

Тут нет лукавых уверений,

Они корысти не полны,

Ни мест, ни чина, ни решений,

Ни привлекательных имений,

Ни привлекательной жены!

Тут просто истинные чувства,

Авроры дружеской рассвет,

В невинности и тени нет

Притворства ложного искусства.

Алеша; но не Алексей:

Еще он молод для частей,

Вошел в знакомую светелку

И восхищенный Леонид

Навстречу милому бежит;

«Как ты подкрался втихомолку

Здорово, друг мой! – как я рад!

Со мной отец, со мной и брат.»

Антон, с извощиком Иваном,

Тащится в избу с чемоданом.

Старик кричат: подайте чай!

Но Маргариту не толкай,

Они давно набрала жару

И брюхо чинит самовару.

Пошли распросы о делах,

Учителях, учениках;

Старик, при этом, от знакомцев

С десятков писем получил

И от родных и от питомцев,

От тех, кто мил и кто не мил:

Иной, слуга нелицемерной,

При сей оказии столь верной,