– Полиции необходимо убедиться, что между вами и Джеммой Хаиш нет никакой связи, только и всего, – продолжает доктор Паттерсон так, будто она тут совершенно ни при чем. – Ведь Джемма Хаиш какое-то время проживала в доме Лауры и Тони.

– Это вы забили тревогу? – тихо спрашиваю ее я.

Удивленная моим вопросом, доктор Паттерсон останавливается и смотрит на меня в упор:

– Я только предупредила их и ничего больше, – пожимает она плечами.

– Я не сделала ничего плохого, – выпаливаю я, поддаваясь внезапному порыву высказаться. – Я – не Джемма Хаиш. И в той могиле похоронена не моя мать.

– Уверена, что так оно и есть, – во взгляде доктора Паттерсон отражается нарастающее беспокойство. – Но поскольку у вас амнезия…

– Возможно, я и не знаю, кто я такая, но я никогда не смогла бы убить подругу. Я никогда никого не смогла бы убить.

В небе над нами кружит красный коршун; легкий ветер разносит вокруг его жалобный крик. Мы обе провожаем птицу взглядом.

– Конечно, вы бы не смогли, – произносит наконец доктор Паттерсон.

Похоже, она добрая женщина, хотя и позвонила в полицию.

Мое дыхание становится частым и поверхностным. Смогу ли я отнять у другого человека жизнь, если до этого действительно дойдет? Смогу ли я перерезать кому-нибудь горло? Непроизвольно я тянусь к запястью и дотрагиваюсь до своей татуировки.

– Я не хочу сдавать ДНК-тест, – говорю я, отворачиваясь от доктора Паттерсон.

– Это не больно. Один мазок изо рта, – твердит она. – Но тест сделать необходимо. Он поможет установить, кто вы такая и откуда.

– Я отчаянно хочу это знать, но… – запинаюсь я.

Доктор Паттерсон подает сигнал детективам. Она поднимает ладонь, словно хочет сказать им: «Повремените! Оставайтесь на расстоянии».

– Я не сделала ничего плохого, – повторяю я.

– Дайте мне переговорить с полицейскими. Мы подыщем вам хорошее место в специализированном центре. Или в нашей больнице.

– Только не в больнице, – быстро реагирую я.

Доктор Паттерсон переводит на меня взгляд и замечает, что я все еще держусь пальцами за запястье.

– Прелестная татуировка. Что это? – спрашивает она.

– Цветок лотоса.

– Могу я его рассмотреть?

Я поднимаю к ее глазам запястье, словно ребенок, застигнутый за разрисовыванием себя в школьном классе. Мы обе разглядываем девять пурпурных лепестков лотоса.

– Очень красиво. Когда вы сделали это тату?

– Не знаю, – внезапно я заливаюсь слезами. Если бы я только могла вспомнить все те подробности – почему мы с Флер обе выбрали лотос и что случилось потом… Но это все равно что плавать в темной морской пучине… – У нас обеих была такая, – признаюсь я.

– У вас?

– У меня и у моей подруги, – говорю я и, помолчав, добавляю: – Она умерла.

– Простите меня, – сочувственно говорит доктор Паттерсон и после почтительного молчания уточняет: – Когда это произошло?

Я качаю головой.

– А имя своей подруги вы помните? Это может быть важно.

Я собираюсь с силами. В голове мелькает надежда: а вдруг мне действительно поможет, если я назову ее имя вслух?

– Флер… Ее звали Флер, – повторяю я, наблюдая за тем, как доктор Паттерсон записывает это имя.

И у Флер была такая же татуировка, как у меня.

20

Тони запаздывает с открытием кафе. У дверей в надежде выпить кофе толчется парочка приезжих, проплывавших по каналу вдоль деревни. Он просит их прийти через десять минут – когда заработает его кофемашина. Она оказалась с характером. И с тех пор, как он установил ее, все время показывает свой норов. Возможно, поэтому ее продали на eBay по дешевке.

Он мог бы, конечно, не отводить Джемму в больницу. Но после звонка из полиции Лаура оказалась не в состоянии сделать это сама. Она плохо отреагировала на появление Джеммы. Очень плохо.

– Как все прошло? – раздается за спиной Тони голос.

Обернувшись, Тони видит на пороге кафе Лауру. На ней костюм для занятий йогой. И похоже, она держит путь в свою школу.

– Полицейские хотят взять анализ ее ДНК, – говорит Тони. – Я уверен, что скоро все прояснится.

– Надеюсь, – бормочет Лаура, входя в кафе. – Они считают ее…

– Психотической убийцей? Я не спрашивал. Это не она, мой ангел. Точно не она.

Тони достает из холодильника миску киноа с корицей и несколько баночек цитрусового парфе с гранолой и ставит их в шкаф-витрину.

– Почему ты так в этом уверен? – спрашивает Лаура.

Он вовсе не уверен.

– Я поговорил с народом, – поясняет Тони, засыпая в мельницу зерна без кофеина. Ему хочется сменить тему. – Они примут Джемму на несколько дней, пока ей не подыщут место в больнице. Сьюзи вроде не против. Она считает, что помещать ее прямо сейчас в иное место не годится. Деревня явно имеет для нее какое-то значение.

– Ну да, конечно. Мне кажется, ты не вполне сознаешь, кто эта женщина, Тони. Она больна!

– И нуждается в помощи, – говорит Тони. Лаура не часто повышает голос. А сейчас она еще и плачет. Тони обходит прилавок. – Сьюзи права, – говорит он тихо, нежно сжимая руку жены.

– Я не спала прошлой ночью, – отворачивается от него Лаура, отводя взгляд на главную улицу. – И ты тоже спал плохо. Ты снова кричал во сне.

А он-то надеялся, что Лаура не слышала. Похоже, кричал он громко, раз она уловила его крики, лежа на диване внизу. Интересно, Джемма их тоже слышала?

В последнее время его стали чаще мучить кошмары, в которых он просыпается только за тем, чтобы осознать, что все еще грезит. Тони смахивает со стола крошечную соринку кухонным полотенцем, перекинутым через плечо. Он ненавидит грязные столы.

– И вряд ли я буду спать лучше сегодня ночью, – продолжает Лаура, – зная, что эта Джемма находится неподалеку.

– Думаю, ты преувеличиваешь, – говорит Тони, стараясь не нагнетать обстановку. Они не привыкли спорить, оба предпочитают избегать конфликтов.

– Я преувеличиваю? – поворачивается Лаура к Тони лицом. – Тогда почему эта Джемма выбрала наш дом? Она могла постучаться в любую другую дверь в нашей деревне. Но она заявилась в наш дом, в котором якобы жила когда-то. Тебя это совсем не беспокоит? А вот меня пугает. И сильно пугает, Тони. А ты ничего с этим не делаешь.

У входа в кафе останавливается какой-то мужчина, идущий на станцию. Чертова Лаура! Почему нельзя было поговорить об этом дома?

– Открыто? – спрашивает мужчина, нервно оглядывая их обоих. Наверное, он слышал их ругань. – Мне нужен с собой в поезд бутерброд с беконом.

– Темпе^[9] с веганезом? – предлагает гостю Тони самым любезным тоном, благодарный за то, что гость отвлек его от тяжелого разговора с женой.

– Пожалуй, – нерешительно отвечает мужчина.

Встав за прилавок, Тони готовит бутерброд, время от времени поглядывая на Лауру. Та стоит неподвижно у окна со сложенными на груди руками. Ему нужно стараться и угождать посетителям. Местные жители воспринимают его вегетарианскую пищу с поразительной непредвзятостью, учитывая то, что на месте его кафе раньше была деревенская пекарня. «От ларди до фалафеля» – так ее описывали «Приходские новости».

– Извини, мне нужно приготовить еду, накормить посетителей, – говорит Тони Лауре, когда мужчина уходит. За прилавком, отделяющим его от жены, он чувствует себя гораздо комфортнее.

– Тебя действительно ничего не волнует? – спрашивает Лаура; в ее голосе звучит, скорее, печаль, чем раздражение или гнев.

– Что именно?

– Джемма, то, что я думаю. Мои опасения.

– Не говори ерунды. Конечно же, меня все это беспокоит, – на этот раз Тони решает не подходить к Лауре и не пытаться ее утешить. Что бы он ни сказал или сделал – ничего не поможет. Он начинает протирать полотенцем стеклянные бокалы.

– Не похоже, – бормочет Лаура.

– Мы пережили несколько напряженных недель, переезд и все такое, – Тони поднимает бокал к свету и проверяет, не осталось ли на нем разводов и пятен. Он ненавидит грязные бокалы. – А теперь к нам заявилась еще и эта таинственная женщина. Не удивительно, что ты удручена и взвинчена.

Лаура недоверчиво качает головой:

– Пожалуйста, не надо относиться ко мне с покровительственным снисхождением, – говорит она, направляясь к двери. – И никакой таинственности в этой Джемме нет. По-моему, более чем очевидно, что она собой представляет, разве нет?

Тони ставит на поднос последний бокал и снова перекидывает полотенце через плечо. Разделенные пространством, супруги несколько секунд молча глядят друг другу в глаза. Ему следует быть внимательней к Лауре и больше заботиться о ней – она ведь такая хрупкая!

– Возможно, тебе стоит немного отдохнуть, мой ангел? – нарушает тишину Тони. – Возьми и съезди к своей маме. Вы давно не виделись, и она наверняка успела по тебе соскучиться.

Лаура грустно кивает головой:

– Возможно, – говорит она и выходит из кафе, хлопая за собой дверью.

21

Мы направляемся по кладбищенской дорожке к больнице, и в этот момент у доктора Паттерсон звонит телефон. Она приотстает, чтобы ответить на звонок. Я хочу ее подождать, но Сьюзи взмахом руки велит мне двигаться вперед.

– Я догоню вас, – говорит она.

Я не могу избавиться от ощущения, что этот звонок касается меня. Ведь доктор Паттерсон уже позвонила одному из детективов – Сайласу, так, кажется, его зовут. Попросила дать ей побольше времени, чтобы разобраться со мной. И пообещала, что лично проследит за моим состоянием. Она не собирается упечь меня в отделение экстренной медицинской помощи. Она чувствует мое нежелание туда попадать. И поэтому послала запрос в Кэвелл-центр, местный специализированный психиатрический стационар. Меня там поставили в лист ожидания, и я очень рассчитываю на то, что ждать койко-место в этом стационаре придется мне долго.

Я иду дальше, не упуская из вида Сьюзи Паттерсон. Она следует за мной на небольшом расстоянии. А детективы, еще недавно маячившие впереди, куда-то подевались. Вместо них появился какой-то мужчина с собакой. Он зашел на кладбище с дальнего конца. Правда, прежде чем я успела разглядеть этого человека, он скрылся за большим ветвистым тисом.

Я не останавливаюсь. Мужчина должен был бы уже вынырнуть с другой стороны дерева. Но, проходя мимо, я замечаю только его пса – он сидит на земле, и его худые лапы бьет мелкая дрожь. Такое впечатление, что его хозяин прячется от меня… А в следующий миг раздается оклик на языке, похожем на русский, хотя и с заметным ирландским акцентом:

– Вы скучаете по жизни в Москве?

Я останавливаюсь, не зная, как мне поступить, – зайти за дерево или идти, как шла.

– На кого вы работаете?

Я ускоряю шаг. Это сильно нервирует – когда ты не видишь говорящего. Я почти дохожу до покойницкой, когда мужской голос снова окликает меня. На этот раз он обращается ко мне уже на английском, правда, все с тем же ирландским акцентом:

– Джемма, я – Шон. Мы познакомились с вами вчера вечером в пабе.

Я поворачиваюсь и вижу Шона. Кривя губы в улыбке, он приближается ко мне вместе с псом.

– Вы не слышали там, позади, никаких странных голосов? – спрашивает Шон, озираясь по сторонам в пустынном церковном дворе.

– Нет, – отвечаю я, гадая, как долго он собирается разыгрывать этот нелепый спектакль.

– Забавно – честно говоря, мне показалось, что я слышал, как кто-то здесь говорил по-русски.

Мы оба переводим взгляд на заливной луг, по которому проносится междугородный поезд. За железной дорогой, на лесистом холме, стадо коров неторопливо восходит к небу.

22

– Не думаю, что она готова сейчас к допросу, – говорит доктор Паттерсон, усаживаясь за рабочий стол в своем кабинете. – Это все, что я могу сказать. Извините.

Сайлас жестом призывает Стровер сесть и сам садится в другое кресло. Он может винить в сложившейся ситуации только себя. Ему следовало послать на это дело Стровер и еще какого-нибудь младшего детектива, а не прикатывать в деревню самому. Имя Хаиш заинтриговало его в телефонном разговоре со Сьюзи прошлой ночью, но в действительности оно послужило лишь поводом для того, чтобы повидаться с ней снова. Все довольно прозрачно. Он не должен теперь злиться на нее из-за того, что потратил все утро.

– Нам нужно задать ей всего несколько вопросов, выяснить маршрут ее передвижений после приземления в аэропорту Хитроу, – говорит Сайлас. – Стровер изучает вчерашние списки пассажиров, но было бы неплохо, если бы нам удалось сузить поиск.

Сьюзи его довод не убеждает. И, похоже, она слишком смущена, чтобы посмотреть в глаза Сайласу. А ему предельно понятно, что происходит. Она больше не считает незнакомку Джеммой Хаиш. Прошлой ночью весь разговор вертелся вокруг одного: как бы ей не допустить еще одну большую ошибку в своей карьере.

Когда Сайлас познакомился со Сьюзи, она работала в больнице под Девицесом. Но была вынуждена уйти оттуда после трагической ошибки в диагнозе, раздутой донельзя центральной прессой. Она поставила семилетней девочке гастроэнтерит и отправила маленькую пациентку домой, наказав ей пить больше воды. А через два дня девочка умерла от острого аппендицита.

– Я понимаю, это я забила тревогу и вызвала вас сюда, – продолжает Сьюзи, пытаясь оправдаться за то, что так быстро переменила свое мнение. Но я вынуждена учитывать ее интересы и права, рассматривать, что для нее будет лучше. И сейчас она слишком слаба, чтобы подвергаться допросу. Еще раз извините.

Сайлас косится на Стровер, бесстрастно молчащую в своем кресле. Должно быть, она считает его идиотом – примчался сюда лично только для того, чтобы получить отлуп.

– Может быть, ты сможешь взять для нас хотя бы ее анализ ДНК, – предлагает инспектор Сьюзи, стараясь говорить как можно более примирительным тоном. Ведь все так хорошо шло – до того, как она вспомнила про свои обязанности перед Гиппократом. Если Сьюзи так озабочена правами пациентов, тогда какого черта она позвонила ему прошлой ночью по поводу Джеммы? Единственное, что он может предположить, – так это то, что она стушевалась и испугалась, что опять может потерять работу, если не сделает все по правилам.

– Она не хочет сдавать ДНК-тест, – говорит Сьюзи. – Она непреклонна.

Сайлас знает: Джемма не обязана соглашаться и сдавать этот анализ, пока она не под арестом. А для ее ареста пока нет никаких оснований. Вчерашних подозрений для этого мало.

– Это немного странно, ты не находишь? – говорит Сайлас. – На ее месте я бы пошел на все, лишь бы установить свою личность.

Сьюзи избегает смотреть на него:

– Тут еще один момент. Во время вчерашнего осмотра я намерила у Джеммы повышенное давление. Возможно, у нее артериальная гипертензия белого халата. Впрочем, я не уверена.

– Страх перед врачами?

– Ятрофобия. И она уж точно не рвется на больничную койку.

– Не стоит винить ее за это.

Сайлас часто проходит мимо Большой Западной больницы по дороге в свой полицейский участок на Гейбл-Кросс. И это здание не вызывает в нем добрых эмоций: год назад там умер его отец.

– Я сейчас работаю над гипотезой, согласно которой причиной амнезии может выступать страх, встревоженность, обусловленная эмоциональной травмой, – продолжает Сьюзи. – В случае с Джеммой это мог быть стресс на работе. Но, возможно, диссоциативную фугу у нее вызвало и какое-то реальное событие, травматический инцидент. Она рассказала мне о своей подруге, которая умерла.

– Как ее звали?

– Флер – это все, что она смогла вспомнить. Джемма не знала, ни где, ни когда умерла эта ее подруга. Начальный период вспоминания имеет решающее значение – ее мозг начинает обрабатывать происшедшее. Это может послужить ключом к разблокировке других воспоминаний. И осознанию, кто она. Я бы не хотела предпринимать ничего, что бы могло нарушить этот процесс.

– Может быть, мне попробовать с ней поговорить, – предлагает Стровер. Она тоже не смотрит на Сайласа. Женский подход. Что ж, он – Сайлас – не гордый. Пускай себе…

Сьюзи колеблется, глядя в свой монитор.

– Сегодня у нас кавардак, – бормочет она. – В девять часов Джемма должна была побеседовать с медсестрой психиатрической службы, но эта медсестра заболела.

– А где сейчас Джемма? – спрашивает Сайлас.

– С коллегой в соседнем кабинете. Все, что ей сейчас нужно, – это попасть в профильное учреждение. Лучше всего – в Кэвелл-центр. Но в данный момент у них нет мест. В этом вся проблема. Сколько времени вам необходимо для беседы с ней? – спрашивает Сьюзи, демонстративно обращаясь исключительно к Стровер.