3

Детство вспоминалось мне как череда быстро сменяющих друг друга, как в телетропе, картинок. Я никогда не могла вспомнить его целиком: ни первого слова, ни запаха. Только первую измененную мной вещь – это воспоминание приходит ко мне яркой вспышкой.

Дюбарри приводит нас в солярий в северном крыле, чтобы провести урок. Мы с сестрами рассаживаемся вокруг стола. Благоухают цветы. Садовники суетятся рядом, подрезая, поливая растения, делая из них вытяжки для наших снадобий. Солнце палит сквозь изогнутое стекло потолка, нагревая платье и превращая меня в горячий пирожок. Дюбарри раздает нам птичьи клетки, в каждой из которых цветок, и просит изменить их форму и цвет. Я так волнуюсь, что мой цветок взрывается. Лепестки растения лезут сквозь прутья клетки и, сбрасывая клетки моих сестер на пол, растягиваются между нами гигантским осьминогом.

Теперь я лучше себя контролирую и совершаю меньше ошибок, но до сих пор чувствую этот зуд под кожей. Он означает, что магия совершила именно то, что я и задумала.

Я открыла глаза. Лепестки камелии стекли с тела маленькой Серой, как воск, явив ее толпе. Раздались удивленные возгласы и крики восторга:

– Браво!

– Великолепно!

– Невообразимо!

– Блестяще!

От рева толпы затряслось стекло. В голове перестает стучать, сердце успокаивается, щеки бледнеют.

На девочке маленькая копия моего розового платья, сделанного из цветков камелии. Кожа точно такого же оттенка, как и у меня: золотисто-шоколадная, блестящая в свете фонарей, как хрустящее сахарное печенье, только что вынутое из кипящего масла. Я сделала девочке небольшую ямочку на левой щеке, как у себя. Темные кудри убраны в традиционный высокий пучок Прекрасных – такой носим только мы.

Она – мой маленький близнец. Между нами лишь одно различие: ее глаза кристально-голубые, как воды Королевской Гавани, а мои – янтарно-коричневые, как и у всех моих сестер.

Другие девочки показывают на нее пальцами, приоткрыв рот от восторга. Я назвала свою маленькую подопечную Холли, в честь остролиста, чьи цветы могут пережить самые холодные орлеанские морозы и остаться такими же прекрасными. Над площадью раздался гром аплодисментов. Восторженный рокот заполнил каждую клетку моего тела.

Девочка уставилась на собственное отражение, разинув рот. Она крутилась, разглядывая свои руки и ноги, трогала лицо и волосы. Ее изображение появилось на экранах аэростатов. Новая внешность продержится всего месяц, прежде чем серость снова поглотит ее, но сейчас это никого не волнует.

Я искренне надеюсь, что какая-нибудь бездетная леди удочерит Холли после того, как ее изображения появятся в газетах и в новостях. Я хочу, чтобы ее жизнь полностью изменилась. Жители Орлеана любят всё красивое. И эта малышка достойна занять почетное место в их сердцах.

Холли смотрит на меня изумленными глазами и приседает в реверансе.

Я опускаю взгляд вниз, на сестер. Блики лунного света падают на кареты. Они наблюдают за мной уставшими глазами, едва приоткрыв веки, но машут и хлопают вместе со всеми. Все мы разные. Эдель белая, как окружающие ее цветы, черный пучок Падмы отражает свет, уголки ярких глаз Ханы красиво приподняты, медные волосы Амбер выглядят как бушующее пламя, а фигура Валерии напоминает латунные песочные часы, которые Дюбарри переворачивала, засекая время наших упражнений с магией. В Орлеане только мы рождаемся уникальными, яркими.

Толпа принялась скандировать девиз Прекрасных: «Красота – это жизнь».

Королева подняла золотую подзорную трубу и стала разглядывать нас с Холли, словно жуков под стеклянным колпаком. Все стихло. Дыхание застряло у меня в горле. Я сцепила руки в замок.

Королева положила трубу на колени и захлопала. Драгоценные кольца, зажатые между ее изящными пальцами, засияли, как маленькие звезды. Мое сердце забилось в такт ее аплодисментам и, казалось, разорвется от восторга. Наклонившись вправо, она зашептала что-то на ухо Министру Красоты. Придворные потянулись к слуховым трубкам в надежде подслушать хоть словечко. Жаль, я не могла сделать то же.

Министр Красоты поднялась, чтобы занять место возле Дюбарри, и заговорила с ней. Я была слишком далеко, чтобы прочесть по губам. Веер принцессы замер перед ее лицом. Ее пристальный взгляд мог бы прожечь дыру в моей груди.

Дюбарри жестом приказала мне поклониться. Я склонилась до самого пола, чтобы поблагодарить королеву, Министра Красоты и публику за просмотр моего выступления. Напрягая спину, я ждала традиционную минуту, демонстрирующую высочайший уровень уважения. Должно быть, королева прошептала про меня что-то хорошее, убеждала я себя.

– И снова аплодисменты Камелии Борегард, – объявила Дюбарри. – А также всем новым Прекрасным. По традиции имя фаворитки станет известно завтра до восхода первой звезды. До этого момента не забывайте делать прогнозы и ставки. Да пребудет с вами красота.

Мужчины и женщины размахивали в воздухе токенами. Королевские лотереи старались извлечь выгоду, первыми узнав имя фаворитки, уговаривали женщин купить токены от королевы, обменять их на шанс посетить ужин, светский раут или даже пройти процедуру трансформации во дворце у новой королевской фаворитки.

С аэростатов полетели карточки с нашими портретами, падая с неба, как дождь. Кажется, все мое тело улыбалось. Я поискала глазами свою карточку, но не смогла различить в этом хаосе ни единой детали.

Платформа опустилась. Малышки проводили меня глазами, подпрыгивая и размахивая руками. Королевские слуги отнесли шар со мной назад, на основание кареты. Свист толпы все усиливался. Фейерверки расцветали в ночном небе изображением эмблемы Прекрасных – золотой геральдической лилии с красной розой, закрученной вокруг центра кроваво-красной лентой.

Над головой поплыли новые объемные изображения, напоминая будущим клиентам наши лица и имена. На мгновение я замечаю и свое лицо. Глаза светятся умом, улыбка кажется лукавой. «Отличная работа, лисенок», – сказала бы Матушка, если бы увидела меня сейчас. Я почувствовала себя одной из тех известных придворных, изображениями которых пестрят бьютископы и плакаты на проспектах и приморских улочках Трианона.

Предыдущее поколение Прекрасных поднялось на сцену и бросило розы вслед нашим каретам. В полете цветы развернули лепестки размером с фарфоровые блюдца. Я машу публике.

«Вот бы остаться здесь навсегда».

4

Когда-то я верила, что мы с сестрами – принцессы, живущие во дворце, в Красном Доме Красоты. Мне нравились четыре крыла здания, остроконечная крыша, бесконечные балконы с позолоченными перилами на посеребренных стойках, высокие потолки, увешанные домашними фонариками, кораллово-розовые гостиные, комнаты с винно-красными стенами, залы оттенка шампанского и легионы служанок и нянь.

Но все это не шло ни в какое сравнение с королевским дворцом Орлеана.

Кареты стояли перед южными воротами, как гранаты в меду, лежащие на подносе в ряд. Стеклянные кабины прятались под покрывалами из красного бархата. Медные ручки и блестящие колеса мерцали в свете ночных фонариков. Я прижала лицо к воротам. Вдалеке сияли величественные контуры дворца, простираясь во все стороны, словно у них нет ни начала, ни конца.

Я не спешила присоединяться к сестрам. Пока Дюбарри суетилась вокруг Эдель, я задержалась около своей кареты в конце процессии, чтобы хоть минутку побыть наедине с собой. Ощущение праздника обволакивало меня, как любовь. Мамина любовь.

Королевский стражник, патрулирующий всего в нескольких метрах от меня, марширует кругами, как заводной солдатик в нашей детской игровой комнате. У меня дрожат руки и трясутся ноги. Я слишком устала или возбуждена, но скорее всего, и то и другое.

Шум толпы на Королевской площади постепенно стих, как буря, уходящая в море, за горизонт. Аэростаты и праздничные фонари уплыли, оставив в небе яркие полосы, как будто обещая новое, еще более захватывающее представление.

Мы проведем ночь здесь. Королева объявит фаворитку завтра во второй половине дня, и тогда все изменится.

– Ты выступила лучше, чем ожидалось, – раздался вдруг голос.

Незнакомый юноша прислонился спиной к внешней стороне ворот. Пиджак и брюки на нем слились с ночью, и только галстук цвета сочной хурмы пылал в темноте. На его одежде я не увидела герба дома, по которому можно было бы определить его имя. Он почесал макушку, растрепав собранные в небольшой узел волосы. Улыбка – ярче лунного света, и мягкий свет ночных фонарей разглаживает его грубые черты лица.

Я оглянулась в поисках стражника, но его и след простыл.

– Не бойся, он вернется через пару минут. Я тебя не обижу.

– Это ты должен бояться, – ответила я.

Его могут арестовать и посадить в дворцовую тюрьму на годы за то, что он находится со мной наедине. Два месяца назад королева посадила мужчину в голодный ящик на Королевской площади за попытку поцеловать Дейзи, Прекрасную из Чайного Дома Огня. Его портреты были во всех газетах и новостных полосах в телетропах. После смерти стража не стала вытаскивать его труп, позволив морским канюкам попировать.

– Я ничего не боюсь, – ответил он.

Так странно слышать незнакомый голос, к тому же принадлежащий юноше. Под кожей покалывало от любопытства. Единственный мальчик, с которым я разговаривала вне процедурного салона, – сын Мадам Алейн из дома Гастон, которого я застукала в кладовой Прекрасных, когда он пудрил лицо и густо размазывал по губам румяна, ожидая маму с процедур. Он сам мечтал быть Прекрасным. Нам было одиннадцать, и мы чаще смеялись, чем разговаривали.

Этот же больше похож на взрослого мужчину. Дюбарри учила нас быть начеку с такими за пределами наших процедурных комнат. Но я не испугалась.

– Кто ты такой? Я не вижу на тебе герба, – спросила я.

– Да никто. – Уголок его рта приподнялся в улыбке. Незнакомец подался вперед, сократив расстояние между нами. Он пах океаном и смотрел на меня с таким нескрываемым любопытством, будто хотел потрогать. – Но если тебе так приспичило узнать мое имя, то смотри, не стесняйся. Я даже рубашку расстегну, чтобы тебе было лучше видно чернила.

Мое лицо запылало от стыда. При рождении жителям Орлеана делают татуировку вечными идентификационными чернилами, стереть которые не под силу даже Прекрасным. Если порежешься, чернила вернутся на место из крови. Большинство носят гербы на одежде, рядом с меткой на теле.

С непривычным для себя любопытством я разглядывала веснушки у него на носу, наблюдая, как он поправляет выпавший из-за уха локон и одергивает пиджак.

– Откуда ты?

– Линкс.

– Я никогда не слышала о таком месте.

– Должно быть, тебя плохо учили.

Я усмехнулась.

– У меня превосходное образование. Это на юге?

– Это в порту, – ответил незнакомец с ухмылкой. – Мое судно.

Значит, он хочет, чтобы я почувствовала себя дурочкой.

– Ты грубиян.

Я развернулась, чтобы уйти. Вдали затихал спор между Эдель и Дюбарри.

– Погоди! Я просто хотел узнать, правду ли сказали репортеры.

Цвет его кедрово-карих глаз напомнил мне о деревьях, растущих дома в Розовой Заводи. Флотские эмблемы блестели на его пиджаке, словно новенькие монетки, только что выпущенные Имперским Банком.

– Правду о чем?

– Говорят, что ты можешь создать человека из глины при помощи магии, как волшебница.

Я засмеялась.

– Думаешь, я вроде придворного фокусника, которому платят за то, чтобы показывать королевским детишкам трюки и фейерверки?

Репортеры часто называют наше ремесло волшебством, но Матушка говорила, что природа магии куда сложнее.

– Так можешь или нет?

Юноша возился с галстуком, пока узел не поддался и струящийся шелк цвета апельсинового шампанского не упал на его грудь.

– Это не так работает.

– А как? – В его глазах горело любопытство, и он сделал еще один шаг в мою сторону.

Сердце в груди пропустило удар.

– Ближе не подходи.

– А то ты меня убьешь? – приподнял он бровь.

– Существуют законы, – напомнила я. – Может, и стоило бы.

– А ты все их соблюдаешь?