– Вы хотите сказать, что несколько банкиров способны влиять на правительства? – наивно удивляется Штайнберг.

– Ну, эти фамилии – акулы, вокруг которых вьются прилипалы помельче – Варбург, Томпсон, Рокфеллер, Перкинс, Райан, Вандерлип, Дэвисон, Ламонт и так далее. Им наплевать на всё, кроме прибыли. И любое правительство любой страны им не помеха. Кто-то из Ротшильдов сказал: «Дайте мне управлять деньгами страны, и мне нет дела, кто будет устанавливать там законы». – Сказано это будет немного позже, но смысла абсолютно не меняет. – Сейчас они делают ставку на революционеров всех мастей. Своих социал-демократов вы смогли до поры до времени стреножить, но в условиях постоянного ухудшения условий жизни из-за тягот войны и в Германии могут набрать силу наиболее радикально настроенные борцы за справедливость, которые вдруг захотят свергнуть германского императора, не справившегося с бременем власти. Что же касается России, у нас этот процесс идет еще с тысяча девятьсот пятого года. И финансирование революционеров из-за границы – тоже. Причем ваша страна, Генрих, принимает в этом очень активное участие. Вам знакомо имя – Израиль Гельфанд? Он же – Александр Парвус?.. Нет? Данный господин от социал-демократии явился в ваш Генеральный штаб с подробным планом развала Российской империи путем денежной подпитки революционных и националистических партий. Самого его отодвинули в сторонку, но идею взяли на вооружение, не сумев победить нашу армию в открытой борьбе.

– Простите, Деннис, но в данный момент наши войска находятся на вашей территории, а не наоборот. И вспомните весну прошлого года. – Генрих пытается аргументированно ткнуть меня носом в очевидное.

– Не всё так просто. Давайте тогда уж вспомним наступление в Восточной Пруссии в четырнадцатом, когда ваши дивизии раскатывались в тонюсенький блин «русским паровым катком». И только преступная бездеятельность, если не сказать хуже, одного генерала превратила победу в поражение. А что касается нашего Великого отступления, оно было обусловлено в большей части специально созданным дефицитом боеприпасов, нежели слабостью русского солдата.

– Это тоже действия пресловутых революционеров? – Фон Штайнберг снова демонстрирует ироничную усмешку. – Или всё же ваш знаменитый русский… э-э-э… «бардак»?

– Ну, это смотря с какой стороны глянуть. Кто-то, пользуясь бардаком, набивает свои карманы, а кто-то, получая гораздо большие преференции, этот самый бардак организовывает.

– Почему же ваш царь не прекратит это?

– Потому что эту информацию ему подают под абсолютно другим соусом. Не улыбайтесь, у вас дела обстоят точно так же, может быть, размах чуть меньше. Ни наш царь, ни ваш кайзер не получают стопроцентно правдивую информацию. Задача монархов – декларировать общее направление, а расставить акценты и проработать детали – это уже работа министров и их подчиненных. Чем, кстати, они очень хорошо пользуются.

– Так что, ничего нельзя с этим поделать? Не найдется ни одного честного человека, который смог бы открыть глаза…

– А его подпустят близко к августейшему уху? Я очень сомневаюсь… Хотя другой путь есть, пусть и не вполне законный, но тем не менее достаточно эффективный. У нас на Руси есть поговорки типа «Сколь веревочке ни виться, всё равно конец известен» или «Все мы под Богом ходим». Был у нас один известный парламентский деятель, Александр Иванович Гучков. Почти открыто выступал против императора, любил называть себя его личным врагом… – Дальше делаю многозначительную паузу и, насколько это возможно на немецком, перехожу на эзопов язык: – Да вот беда, любитель был за чужими женами поухлёстывать, да еще и заявил недавно, что у наших эсеров нет будущего… Выходил как-то из ресторана, да и получил пулю, для него отлитую. Говорят, то ли революционеры на него сильно обиделись, то ли муж его спутницы оказался чересчур ревнивым…

Гауптман долго и пристально смотрит на меня, вникая в смысл сказанного, затем возражает:

– Это незаконно, это – преступление…

– Согласен, но есть два пути решения вопроса. Или признать преступлением и осудить, или поменять законы. Один мысленный эксперимент… на основе вышеупомянутого вами русского бардака… Допустим, командиру дивизии приказано атаковать противника всеми силами. В первом случае он при неудаче будет отстранен от должности и откомандирован в резерв дожидаться следующего раза, чтобы «отличиться». Во втором – по некоему гипотетическому закону он подлежит суду военного трибунала, невзирая на чин, а его всё имущество – конфискации в казну. Более того, все детали процесса будут активно освещаться в прессе и очень негативно скажутся на реноме семьи. Вопрос: будут ли действия дивизионного командира одинаковыми в обоих случаях?.. Ответ очевиден?

– Конечно. Но ведь ситуации могут быть разными. Еще фон Клаузевиц ввёл понятие «туман войны»…

– Ну, а для этого нужно будет создавать, к примеру, Военный арбитраж, куда войдут честные и грамотные офицеры. Именно честные, а не преданные кому-либо… Но вернёмся к парламентариям. Принцип тот же: если его деятельность наносит вред стране, он – преступник. Или по некомпетентности, или по злому умыслу. Что на суровость приговора не повлияет…

Ну, хорошо, еще один пример. Представьте себе некий механический прибор, состоящий из шестерёнок, болтиков, шайбочек и прочих мелких деталей. Он работает, пока все они исправны и выполняют свои функции. Но если какая-то деталь ломается, прибор не действует. Следовательно, детальку изымают и ставят на её место новую… А старую – или ремонтируют, если это возможно, или выбрасывают за ненужностью…

С Майером беседа была гораздо короче и скучнее. Кто о чём, а вшивый – о бане… Единственное, что гордый тевтон соизволил сообщить русскому варвару, так это то, что наш поединок не отменяется, а переносится на неопределенное время. Пришлось заверить беднягу, что, мол, да, any time, any place, всегда к вашим услугам. Была бы вместо фуражки шляпа, как у д’Артаньяна, расшаркался бы в реверансах… Ну, и хрен с ними, будем заниматься текущими делами. Конец августа, надо Лесечку в гимназию пристроить, а то у наших медиков, взявших над ней плотное шефство, что-то туго это получается, везде вежливо посылают подальше. И проконтролировать, как втянется в учёбу новый поток фронтовиков. Приехал там один индивидуум – так я чуть на пятую точку не сел, когда фамилию услышал!..

Глава 22

– Ну и загонял ты меня сегодня, Сидор Артемьевич! – лихого вида вояка с щегольскими «кавалерийскими» усами, добродушно улыбаясь, обращается к сидящему рядом в курилке худощавому унтеру. – Совсем никакого почтения к старшому по чину. Где это видано, штоб цельный фельдфебель и Георгиевский кавалер, как мальчонка какой, по деревьям в чужом саду за яблоками лазил? И на што ето нам, така учёба?

– Так тебя ж, Василий Иванович, одразу предупредили, шо здесь вы все курсанты и должны делать то, шо инструктора накажут. Вот, к примеру, начнет тебя какой ефрейтор на кулачках учить биться, так ему шо, на погоны твои глядеть и во фрунт становиться? А крестов и у меня достанет не меньше твоего. Ты краще помиркуй: когда по лесу ходишь, много поверху глядишь? Вот то-то и оно, шо нет. И гансы тако же под ноги больше смотрят. Бредут себе, к примеру, парочкой в патруле, а тут на одного с дерева кто-сь прыгает, а второго – кочка иль кустик какой уже на травке разложил. От и нету патруля-то. И быстро, и тихо. Мы в роте давно так делаем…

– Эт-та хто ж такое придумал?

– Кто придумал – не ведаю, а в обучение наш командир ввёл. Как и всё остатнее. Хлопцы казали, шо у командира не только солдаты обучались, а и господа офицеры, да и не один десяток этую науку проходили.

– Это батальонный ваш, што ль? Какой-то он… С приба-бахами. Моё фамилие услыхал, так аж в лице переменился. А потом имя, да еще и с отчеством слёту угадал. А еще и спрашивает так с усмешкой, мол, а ты, фельдфебель, хорошо плаваешь? К чему бы?..

– А хто ж его ведает, Василь Иваныч? Хотя, как ты говоришь, прибабахов у него хватает… Ты-то хоть сам сюда вызвался ехать, а я… Знаешь, как сюды попал? Нет, то послухай мэнэ. Служил себе в своем родном 186-м Асландузском, к нам как-то раз дохтуры какие-то приехали, один из них мне пилюльку дал, мол, кашлять не будешь. Я и заснул, а проснулся уже в поезде. Хотел было бучу поднять, а мне прапорщик сопровождающий приказ за подписью аж командующего армией под нос тычет, мол, переведен ты, ефрейтор, в другое место… А командир, когда ему представился, тогда еще смеялся, мол, Ковпак есть, осталось Чапаева, Жукова, Малиновского и ешо кого-то там найтить. Вот тебя он уже нашел.

– Да откель ему про меня знать? Я ж не персона какая важная, простой плотник… И зачем я ему сдался?

– Не знаю, то его дела странные. Тут, в батальоне, всё поначалу необычным казалось, а щас – ничего, уже пообвык.

– И што тут такого странного?

– Да много чего… То, што сюда попал, ешо ничего не значит. Вот присягу государю все давали, вроде и равны должны быть, а здесь покуда обряд не прошел, будешь чужим. Гнобить, само собой, никто не будет, но и близко к себе не подпустят, будут за дитё малое считать, хоть и грудь вся в крестах и сам ты из себя весь герой.

– Да што за обряд такой?..

– А должон кажный сходить через нейтралку и ганса в окопе одним ножом кончить и евонную винтовку забрать. Она-то его личным оружием опосля становится. Оно понятно, не один идешь, хлопцы рядом. Но горло режешь сам, и, если сплохуешь, могут и не успеть помочь. Ежели смог, ты – уже свой, за тебя весь батальон горой станет, любого порвут. Тока и сам будь любезен, чуть шо, то ж самое сделать. И офицеры нам – как братья старшие. Поначалу в диковинку было, шо никто из благородий на солдата не материт, рук не распускает. Потом тока докумекал, тут война другая, и офицер с простым солдатом должны друг друга с полувзгляда понимать, иначе – труба.

– И што, их благородия тоже обряд проходили?

– А то як же ж! Вона ротный наш, Сергей Дмитрич, пока не обучился всему наравне с солдатами, тока дневальными, считай, и командовал. А уж потом казаки его на ту сторону сводили. И другие – так же… А вообще, у нас больше половины офицеров из нижних чинов вышли, сами лямку тянули. От хоть того же Котяру возьми. То бишь прапорщика Ермошина. Полтора годика назад простым солдатом был. Глянулся чем-то командиру, тот его к себе и взял. За етое время до зауряд-прапорщика дослужился. А недавнось экзамены в гимназии сдал, и – на тебе офицерские погоны.

– А пошто его Котярой зовут?

– Хлопцы казали, были они с командиром как-то там… Ну, понимаешь, о чем я. И получилось, что патруль германский што-то заподозрил там, где они залегли, а шум поднимать нельзя было. Вот Федор тогда и выдал. Котом как заверещал и булыгой в кусты запустил. Ну, гансы и подумали, шо кошки там шуры-муры крутят. От с тех пор у него позывной «Кот».

– И нашто вам етии… как его… позывные, имен мало?

– На задании, когда вражина рядом, друг друга так называем – тихо и коротко. Я вот Сидом стал по имени своему, Боря Сомов – Бором, Мишка Пилютин – Усом, казаки из первого состава, ну, те, шо с командиром с самого начала начинали, так те вообще – Рэмба, Шварц, Зингер, Гор, Змей, Гунн.

– А с их благородиями тако же? Вроде как не по уставу обращеньице-то.

– Так это на задании. Вот Остапец – Батя, это у него, ещё когда он сотней погранцов командовал, прапорщик Горовой – Хим… Хто там ешо?.. Поручик Стефанов, он щас со своими под Питером, – Ян, таму, шо свою роту «янычарами» зовет…

– А у командира вашенного какой позывной?

– Гур. Это от фамилии евонной. А так – командиром и зовём… Хотя есть у него ешо один позывной, но это – так… Ребята его промеж собой Бешеным зовут.

– Чего так?

– Сам не видал, но в казарме гутарили… Как-то разведка возверталась с языком, да гансы заметили, тревогу подняли. Один казак остался отход прикрывать. А командир их на нашей стороне ждал. Как узнал про это, говорит, мол, мы своих ни живых, ни мертвых не оставляем. Свистнул нескольких человек, взяли у местных окопников лопатки и – обратно к германцам. Отбили того казака, он контуженый оказался, и обратно приползли… Так ребята говорили, командир, когда в окоп спрыгнул, с ног до головы кровищей был весь заляпанный. Лохматка, сапоги, руки, лицо… а глаза такие – смотреть страшно… Вот потому и стал Бешеным. За своих хоть перед германцем, хоть перед кем не отступится.

– А с виду – вежливый такой, весёлый, улыбается всё время. Я было подумал, што и вояка он не очень штобы.

– Ага, ты наших поспрошай, они тебе много чего интересного расскажут. У него тока личный счет – под две сотни гансов. А весёлый – так дочка у него недавно народилась, вот и улыбается.

– Это когда по чарке на ужин дали?

– Ты, Василь Иваныч, об этом и сейчас потише, и опосля никому не рассказывай. У нас в батальоне, считай, сухой закон, но вот по особым случаям… Ну, там, Георгия кто получит аль медаль. И, опять же, дитёнка обмыть надобно было с господами офицерами, никак без этого. А штоб нам обидно не было, он Батю и попросил угощеньице всем устроить. Ну, как бы мы сами тихонько надыбали, а командиры вроде и не заметили. Опять же с провиантом, сам же бачив, кормят от пуза. И побачь, харчуются и солдаты, и офицеры из одного же котла. Эта тож командир постановил.

– Хороший-то он у вас хороший… До поры до времени. Вот, например, прикажут ему генералы, и выведет он в случае чего ваш батальон демонстрацию аль забастовку усмирять. Как в девятьсот пятом было… Што тогда делать будешь, Сидор Артемич, в простой люд стрелять аль штык супротив своего командира повернёшь, а?

– Послужишь, Василь Иваныч, у нас поболе, поймёшь, што он не тока не поведёт нас супротив простых людей, а ешо и другим не даст того сделать… Вот ты у себя в полку слыхал о гуровцах?

– Дык хто ж не слыхал-то? И про дочку царскую знаем, и про Нарочь, и про Барановичи… Да ты меня с толку-то не сбивай. Он што, приказа не выполнит? Да за ето ж его…

– Не-а! Штоб ты знал, командир помимо прочего ешо и офицером по особым поручениям у регента служит. По каким таким особым – понимаешь? И миркую я, шо великий князь Михаил Александрович к нему прислушивается… Вот и прикинь, коль такая катавасия начнется, выйдет наш командир перед солдатами, коих выведут стрелять в народ, и скажет, мол, вот он я, капитан Гуров, хотите в своих стрелять, с меня начните. А то и по-другому можно… Как думаешь, трудно нам будет в чужой полк пролезть, караулы возле ружкомнат поставить, всех на плац согнать и офицеров в отдельной комнате запереть? Вона, рядом с нами донцы квартируют, бачив? Как сюда перевелись, они с нами прям через губу разговаривали. Оно понятно – казаки, не то што мужики в шинелях, пусть и гуровские. Как-то человек десять пошутить хотели, ночью пытались наших дневальных скрасть… Потом ротного чуть ли на коленях умоляли обратно по всей форме отпустить, а не в одних подштанниках. А через недельку наши к ним в гости сходили, то ж самое сделали да на всех дверях записочки повесили со словом «Бомба»…

– Ну, может, оно и так. В окопах мужики щас о многом талдычат, да и в стране, вишь, што деется…

– Ага, талдычат, да всяких брехунов-агитаторов слушают… Ты сам-то, случаем, не из партейных будешь, а, Василь Иваныч? – Ковпак насмешливо глядит на собеседника. – Да не боись, не побегу жандармам жалиться.

– Да и не боюсь я ничего!.. Я – за то, штоб по справедливости для всех, особливо для простых людей. А так, было у нас много болтунов всяких, есеры там, анархисты всякие. Последние вроде толковую мыслю предлагают. Надо государство поуничтожить, народ сам в общины соберётся, а там и оне промеж собой договариваться будут. Вот захотел портки новые, пошёл к портным, оне их и пошили. А ты им взамен там табуретку какую иль стол сделал.

– Общины, говоришь? Дык те ж крестьяне давно так живут, и шо, щастливы? С хлеба на воду перебиваются. А то и до лебеды доходят.

– Ето потому, што над ними куча всякой шушеры стоит. Чиновники там, помещики, буржуи, полиция… А не будет их – по-другому народ заживёт.

– Да не заживёт, Василь Иваныч. Вот гутарили мы как-то с командиром, он нам и разложил всё по полочкам. Вот какой-то мужик ему сказал, шо мог бы больше хлеба там, да и всего другого нарастить, да община не дает. Кожный год наделы по-новому раздают, и нет у мужика того интереса за землицей ухаживать, мол, всё одно, уйдёт она к соседу, а тот даж спасиба не скажет, ешо и посмеётся.

– И он с вами про такое разговоры разговаривает?

– Сейчас-то командир в отъезде, иногда на пару дней заедет, и – всё. А раньше частенько по вечерам с ним за жисть говорили. Он нам свою идею и обсказал. Надо, мол, торговлю хлебом у купцов-дармоедов забрать в государственную власть, штоб цены не взвинчивали, крестьянам дать землю, но и штоб оне оговоренный хлебушек сдавали, а не на самогон переводили. Рабочим на заводах – условия человеческие, учить их специяльностям, штоб не было «подай, принеси, пошёл отсю-дова», больнички опять же при кажной фабрике штоб были…

– Да хто ж на такое согласится? Это ж для заводчика чистое разорение.

– А хто его спрашивать-то будет? Хочешь быть заводчиком – делай что сказано, тогда тебе и почёт с уважением, и заказы всякие от государства. Не хочешь – вот те штрафы за то, што работники у тебя живут хреново. А будешь с другими недовольными супротив власти умышлять, заводики в казну, а самих – на каторгу. В Сибирь там иль ешо куда. Лес валить, дороги строить… Да и щас люди посредь них есть. Тут до нас часто академик приезжает, ну генерал, только штатский. И от него нам польза великая выходит: консервы там новые, сладости, как он там их… витаминами кличет. Палатки опять же…

– Ну да, так царь и согласится. Он-то первый против народу…

– Да не против он народу, просто те ж богатеи через министров ему толкуют, што, мол, от водки да от нечего делать русские мужики бунтуют. Вона его сицилисты «сусликом царкосельским» обзывали, а он сам оружие новое да огнеметы проверял, там его и поранило жутко як.

– А командир ваш, значицца, ему правду расскажет, и всё хорошо будет, так?

– Так я ж тебе сказал, Василий Иваныч, и про него, и про регента. Думаешь, просто так всё у них?.. Ладно, пошли-ка в казарму, скоро поверка уже. Потом договорим…

Глава 23