В разогретом за день воздухе носились душистые осенние ароматы: мокрой земли, сухой травы, кисло-сладкой, тронутой первым заморозком антоновки — и все это с горьким привкусом дыма от костров.
Неспешный, недосказанный сюжет, пронизанный захолустной деревенской атмосферой и разбавленный легкой мистикой. Осенние нюансы, оживающие на страницах этой книги, окутают пряным духом опавшей листвы и прохладой утреннего тумана, а аромат остывающего крепко заваренного чая смешается с табачным дымом примы и сыростью старых изб. Абсолютно простая незаурядная, но вместе с тем по-осеннему уютная книга, где детективная составляющая ненавязчиво переплетается разговорами о российской действительности.
— Я не жулик, дед. Если кого на бабло кидаю, так никому не мешаю меня в обратку кинуть. Это как спорт: кто сильнее. По тем правилам, которые нам наши любимые власти обеспечили. Думаешь, меня не разводили? Да сколько угодно! В том году чуть не прогорел, связался с одними… И ничего. Умнее стал.
— Хитрее, не умнее, — поправил старик. — А в остальном ты прав: у нас в стране сейчас только сволочь красиво зарабатывать наловчилась. Ну разве что, если еще повезет, случайно. Но тоже, понимаешь, сомнительно.
— Знаешь, почему на Руси буржуев не любят? Потому что большие деньги трудно зарабатываются, через грех. У нас по-другому нельзя, условий нет. Да и у них, за границей, по сути, тоже не особо разгуляешься. Гением надо быть. Или подлецом. Подлецов в разы больше. У буржуя душа сатанеет, привыкает ко злу. Черт стоит за его спиной, черт нашептывает, что делать.
— Деньги — зло?
— Деньги — потенциал. Добра или зла, это уже от человека зависит.
Знаешь, отец Димитрий, — Иваныч обернулся, — я всю жизнь прожил без Бога. Хорошо пожил, от души. И Берлин брал, и заводы строил, и баб щупал. Помирать не страшно. Но вот сейчас, веришь, иной раз жалею, что лет десять назад не загнулся. Похоронили бы меня вон там, на склоне, звездочку на памятник приколотили, и лежал бы я в полной уверенности, что пионеры на моей могиле торжественные клятвы приносят. И всего этого дерьма не видел.
— Логичней тебе тогда было у Рейхстага от счастья застрелиться. — Отец Димитрий, подобрав шинель, уселся на порог. — Только нечестно это. Дерьмо никуда не исчезает от того, что ты его не видишь. Да и про паренька одного, детдомовца, ты сейчас не забыл?