После школы мы шли снимать значки с дорогих машин – модное в то время развлечение. Сначала ты создаешь коллекцию, затем продаешь какому-нибудь ценителю. Но мы делали это не из выгоды – просто нам нравился легкий заряд адреналина, который несколько отрезвлял после всего, чем нас одурманивали в школе. Один снимал значок с капота, другой – с багажника тупым лезвием ножа. Важно было найти тихое место, сделать все быстро, смотреть по сторонам и не поцарапать машину. Но бывали моменты, когда буквально из ниоткуда появлялись владельцы. На немецких машинах в то время ездил достаточно сложный контингент. Нам приходилось очень быстро бегать, и тут, как в футболе, был важен рывок – как быстро ты можешь сорваться с места и набрать скорость. Но вскоре мы забросили это занятие, научившись все делать настолько быстро и слаженно, что ощущение опасности притупилось и удовольствие от процесса исчезло. Оставалось только чувство, что кто-то, блядь, очень сильно расстроится.

Уж не помню, как нас занесло в секцию по легкой атлетике во Дворец пионеров. Но тренер сильно удивился, когда мы с Маусом пробежали кросс быстрее, чем ребята, с которыми он занимался уже год, – для него это был удар. Когда он увидел, как мы, особо не напрягаясь, пришли к финишу первыми, присели покурить и даже сделали попытку устроить тотализатор, он подошел и сказал, что теперь мы должны делать подъем корпуса из положения лежа. Остальные ребята отдыхали, а мы сделали по сотке, после чего он перевел нас в секцию футбола в юношеский клуб «Торпедо». Правда впоследствии выяснилось, что Маус не проходил по росту (он был не такой высокий, как я), и поэтому взяли меня одного. В общем-то, к тому моменту это была уже сплоченная команда неплохо физически развитых парней. Маус во Дворце пионеров больше не появлялся, а меня на первых тренировках встретили довольно прохладно – во время игры никто мне не пасовал, разве только в самых невыгодных ситуациях: когда ты в окружении в зоне одиннадцатиметрового удара и, в принципе, понятно, что сейчас будут жестко фолить. После таких игр оставался неслабый осадок. Оно и понятно – у меня даже не было бутсов, и домой я шел один. Бутсы я украду, но сразу после этого интерес к футболу ослабеет.

Не надо было мне тогда заходить в этот спортивный магазин. Мне все еще 12, и я вошел в только что открывшийся, в глубине нашего района магазин спортинвентаря в новом торговом центре. Он только начал функционировать, часть товара еще не разложена, и молодые продавцы, пребывая в состоянии эйфории, еще занимаются оформлением витрин и перегружают товар в кладовку. Первая половина дня, посетителей нет, а я прогуливаю последний урок. Девушка в темной форменной рубашке сразу обращает на меня внимание. Мне это не нравится, потому что я уже вижу приоткрытую коробку с кожаными бутсами «Адидас» и знаю, что у меня не предвидится денег. На моем плече висит сумка, она почти пуста. Я стою спиной к продавцам, и мне кажется, они уже чувствуют, что я слишком долго разглядываю ассортимент на полках. Спиной я словно ощущаю их взгляды и начинаю противопоставлять себя им. Темные форменные рубашки, аккуратные прически, готовность за нищенскую зарплату с утра до вечера искусственно улыбаться каждому входящему и быть начеку, дабы он ничего не спиздил, – если бы не все это, возможно, я не воспринимал бы их настолько чуждыми себе. И, если бы я не чувствовал пропасти между ними и собой, я не смог бы украсть. Но меня уже охватил азарт – кража бутсов представляется мне актом противостояния этим чужакам. Я почему-то вспомнил про разведчиков, работавших в фашистском тылу, и болезненно чувствовал необходимость реванша. Тогда я уронил баскетбольный мяч с верхней полки, что вызвало цепную реакцию, и оттуда попадали все мячи. Когда парень с девушкой наперегонки бросились их поднимать – бутсы уже лежали в моей сумке. Мне казалось, что сейчас продавцы обнаружат, что коробка пуста, но уходил я неспешно, на выходе даже остановился закурить. И только когда я дошел до дворов, я почувствовал неописуемую легкость, затмившую все другие чувства.

Высокий кудрявый парень похожий на цыгана – это Киля. Мы стоим в подъезде и ждем Савраса, у которого сегодня есть деньги. Киля вечно поплевывает и подпирает стены. Раньше он учился с Саврасом в одном классе, но Саврас теперь учится дома, а Килю перевели в школу для отсталых в развитии из-за того, что как-то он упал с дерева и веткой пробил селезенку. Теперь у него инвалидность, и он вынужден учиться в одном классе с дебилами. Но он не унывает – уроков меньше. Единственный способ его общения с миром – это подъебка всех и всегда. Может просто молча смотреть на тебя и ждать, когда ты ляпнешь какую-нибудь фигню, тогда наступит миг его торжества. Но я молчу, мы ждем Савраса. Киля рассказывает, что однажды его как самого вменяемого попросили нарисовать стенгазету на Новый год. Он не отказался и нарисовал. На плакате был изображен Дед Мороз с мешком подарков и надпись: «Скоро, скоро Новый год… До него кто не доживет?» Его умственно отсталых одноклассников это нисколько не напрягло, а учителя оценили творческий подход и плакат повесили в коридоре. Но Киля никогда не смеялся над уродством своих новых одноклассников – как поступал бы тот, кто хотя бы на время хотел позабыть о собственном несовершенстве, – а Киля был красив и полноценен почти во всем.

Это он придумал на Саврасовы деньги купить пол-литра водки, пять литров пива и пойти в бильярдную, которую открыли в конце улицы. (Кстати, меня всегда забавляло в уличной жизни, что все происходило согласно первоначальному плану, продуманному до мелочей, и выполнялось безукоризненно.) Через полчаса мы втроем уже сидели на заплеванных ступеньках подъезда недалеко от бильярдной. В пластиковые стаканчики с пивом Саврас доливал водку. Я никогда так не пил – мне казалось, что я чувствую, как вращается земля под моими ногами, и, когда мы все выпили, устоять на ней было достаточно проблематично, но пацаны все равно потащили меня в бильярд. По дороге меня стошнило на Саврасовы кроссы и только после того, как Киля купил жетоны, а Саврас пива, меня уложили на одну из лавочек, что стояли возле стен. Комната со столом для пула, низкой лампой, в клубах дыма от дешевых сигарет, с двумя пьяными отморозками, играющими на сто долларов, которых у них нет, и вкус блевотины во рту – все это крутилось, как адская карусель, и было лучшим аттракционом в моей жизни. Я слышал удары шаров и рассуждения Кили о том, как он будет бить ебало Саврасу, если тот не отдаст ему денег в случае проигрыша, и издевательскую ответную фразу Савраса: «Вы бы сняли пиджачок, гражданин начальничок». На меня они редко обращали внимание, как будто все, что со мной происходит, – это нормально. Тогда они представлялись мне проводниками в загробный мир, а их спокойствие подкупало. «Классные парни», – подумал я и уснул.

Мы стояли друг против друга, я улыбался и смотрел ему в переносицу, как учил меня отчим, а он смотрел мне в глаза. И пока его что-то сдерживало, он не бил. Я был готов нанести удар в любую секунду, хотя твердо знал, что у этого чеченца больше шансов выйти победителем. Он был диковат, хорошо физически подготовлен, умел даже садиться на шпагат на двух стульях и мало понимал по-русски. Его взяли в наш класс неделю назад, как раз когда я слег с температурой, и за это время он успел закошмарить весь класс. Его звали Магомед, он был из нас самым крупным, со дня на день у него должна была начать расти борода, и глаза его всегда были «в кучку». В общем, казалось, что еще вчера где-нибудь под Грозным он ставил растяжки и отрабатывал лоу кики на пленных. Его все боялись, и это доставляло ему удовольствие. Когда я вновь пришел на занятия, я просто не понял его юмора, и стрелка была забита. И вот теперь мы – собрался почти весь класс, в котором я не был самым смелым, – стояли за школой. Я чувствовал, что этот парень настроен серьезно. Ненависти как будто не было, про сто вопрос принципа. Так получилось, что я был единственным, кто не засрал и не отшутился от драки с ним. Но для меня избежать драки было против всякой логики, по скольку тогда существенная часть моей жизни состояла из борьбы с собственным страхом. И если бы отказался – мне попросту нечем было заняться. Глядя на Магомеда, я, наконец, понял значение слова «акселерат», иногда употребляемое по отношению к нам педагогами. Этот акселерат сверлил меня взглядом. Единственное, что мне оставалось, это сказать: «Магомед, я не хочу с тобой драться». Мне повезло, он на секунду задумался, и в этот момент я пробил ему в нос со всей дури. Я неделю сидел дома, и во мне накопилось много нерастраченной злобы, которую я вложил в этот удар. Его повело. Все в нем вызывало во мне отвращение – его прыщавая рожа, стрижка горшком, спортивный костюмчик и в особенности тупой агрессивный взгляд, которым он смотрел на меня, когда встал в проходе между партами, ожидая, что я попрошу разрешения пройти. Он был воплощением чьей-то издевки надо мной, как раз тем недостающим штрихом в моей жизни, чтоб я задался вопросом: «С какого рожна?» Теперь Магомеда повело, и я бро сился его добивать. Я слышал, как кто-то орал: «Убей его нахуй!». Магомед схватил меня за ворот кофты, пытаясь удерживать равновесие. Надо признать, что другой бы на его месте уже упал. Но тут сквозь плотное кольцо зрителей прорвалась его мать, женщина в черном платке со стеклянным глазом. Она растащила нас и увела Магомеда, крича: «Почему вы не можете дружить?» До этого в нашем классе уже был парень-чеченец, его звали Мамед. За полгода он не нашел себе друзей и начал замыкаться в себе, иногда он начинал разговаривать на своем непонятном языке. Мы смеялись, а он что-то рычал в ответ, по степенно все к этому привыкли и перестали воспринимать его враждебно, но он куда-то исчез, дружбы так и не сложилось. Нашим героем был Данила Багров, который говорил: «Не брат ты мне, гнида черножопая».

Но на этом список акселератов в моем классе не заканчивался. Был еще Юрик, реально огромный для своих 13 лет и габаритами напоминавший боксера-тяжеловеса – белобрысый, со скошенным лбом, узкими глазами, массивной челюстью и торчащими вперед зубами. Если бы не его спокойный, добродушный нрав и низкая скорость принятия решений, то мы бы его хоть немного опасались. Но в его случае природа поскупилась на толику агрессивности, которая необходима для выживания в коллективе, где ты не такой, как все. А Юрик сильно отличался. Иногда мы ради смеха нападали на него втроем. Наверное, со стороны это было похоже на то, как обезьяны дразнят слона. Я держал его за шею, Леха пытался выкрутить руку, а Маус прыгал на него с парты, ударяя локтем по хребту. Но все же и для него существовал предел, после которого он переставал рассчитывать силу, и тогда, дико смеясь, мы разбегались в разные стороны. На наших глазах с каждым днем он становился все злее и злее. Это именно он в первом классе пробил мальчику голову железным стулом, когда тот попытался отобрать у него миниатюрные копии болидов «Формулы 1». И теперь Юрик, как и я, оказался в 120-й школе. Последнее, что я о нем слышал, что он пырнул ножом караульного в армии из-за того, что тот не захотел выпустить его за водкой. Но я помню времена, когда Юрик был немного добрее. Меня, Мауса и Леху он все же опасался. Мы действовали слаженно и организованно, и поэтому Юра по возможности не смотрел в нашу сторону. Особенно после того, как мы курили с ним одну сигарету на троих, и он обслюнявил фильтр. «Вафлер ебаный», – сказал Леха, и это окончательно выстроило между нами стену непонимания. Но в какой-то момент один ущербный парень из параллельного класса признался, что после уроков они ходят пить пиво и хавать в нехило заряженную Юрикину трешку через два дома от школы, где тот живет с мамой – владелицей ночного клуба на окраине Москвы и дома бывавшей крайне редко. Пацаны знали их дом, и после уроков мы решили проводить Юрика, чему тот был крайне удивлен. «А ты вроде нормальный пацан, Юрец. Че сегодня, какие планы?» – поинтересовался Маус. Но Юра насторожился и, когда мы плавно подвели его к теме: «Давай у тебя затусим, раз у тебя такая малина», – Юра наотрез отказался. Мы проводили его до квартиры на пятом этаже, но он резко захлопнул за собой дверь. Тогда мы немного побили в нее ногами, но Юра притаился и сделал вид, будто ничего не слышит. Поздно вечером Юрина мама позвонила моей и стала жаловаться, что я ключом на их дорогой железной двери выцарапал большими буквами слово «хуй». Но мама по привычке сказала, что она в это не верит и посоветовала позвонить родителям Мауса, а те предложили позвонить родителям Лехи, которые, наверное, тоже что-то посоветовали. А что им оставалось делать? Мы все уже давно вели себя, как члены какой-нибудь «Коза Ностры»: «Ни слова о делах». Через некоторое время Юра все же перестал сопротивляться и, забыв прошлые обиды, стал нашим другом. Именно тогда началось по-настоящему беспечное время, к которому мы быстро пристрастились и в какой-то момент вообще перестали посещать занятия – особенно мы с Юрой: хорошие оценки нам и так не грозили. По утрам я сразу шел к нему, его мать уходила рано, оставляя немного денег на карманные расходы и заряжая холодильник едой из ночного клуба, в основном кастрюлями салатов. Правда, ее слегка удивляло, что Юра все съедал.

– Мама, я расту, – отвечал он ей.

Хотя дальше этому ученику 7-го класса расти было просто опасно, наверное, он уже и так напоминал ей Гаргантюа и Пантагрюэля, вместе взятых. Он открывал мне дверь, заспанный и в халате на голое тело, с торчащей изо рта неприкуренной сигаретой. Я был уверен, что с тех пор, как он проснулся, что случалось за 20 минут до моего звонка в дверь, он стоял перед зеркалом в маминой комнате и изображал из себя гангстера. Первое, что мы делали – это подсчитывали ресурсы.

– У тебя сколько?

– 40, кажись, и еще полпачки «Золотой Явы», – отвечал Юрик.

– И у меня полтинник… нормально живем. После шести еще Маус и Тоха с Лехой хотели подтянуться. Сегодня «Спартак» играет.

– Не, а че мы их ждать будем? – говорил Юрик и пытался скорчить что-то вроде таинственной улыбки, но у него это плохо получалось.

Было и так понятно, что сейчас мы пойдем за пивом и ждать никого не будем. Ведь полностью игнорируя занятия, мы рискуем значительно больше и нам просто необходимо снимать стресс. Из трехкомнатной квартиры с кожаными диванами, большим телевизором и видеомагнитофоном, мы выходили, только когда заканчивались выпивка и сигареты, а это случалось примерно к концу учебного дня. И тогда мы шли к железным воротам в школу, чтобы отжать немного денег по методу «добрый – злой» у тех, кто оттуда выходил. Я был «добрым» и вел разговор, а Юра к тому моменту уже был пьян и смотрел с высоты своего роста на потенциальную жертву, скрипя зубами. «Жертва» даже не догадывалась, что в этот момент Юрик скорее всего думал о бабах. Это было постоянным предметом его размышлений, он уже в течение года каждый день смотрел одну и ту же видеокассету с садомазохистским порно – другой он не нашел. Поначалу он проматывал сцены, где латексные тетки из 80-х отливают связанным мужикам на лицо, а потом привык.

– Сейчас она сперва поссыт этому усатому в рот, затем выпорет, запрет в железную клетку, затем будет долго вертеть жопой у него перед носом и только потом даст, – комментировал фильм Юра.

– Блядь, все как в жизни, – отвечал ему Леха.

Хотя, как оно в жизни, никто из нас не знал, потому-то мы и собрались впятером зырить этот фильм после школы.

Но отбирать деньги у отличников было не самым приятным занятием, в большинстве своем они были не очень-то богаты и такие же, как мы, – просто у них был кто-то дома, кто заставлял их учиться. Поэтому мы никогда не прибегали к насилию, если кто отказывался делиться.

Ведь за редким исключением все были свои, и мы предпочитали со всеми дружить, как дружили с Люсей. Она была самой умной в классе, почти все учителя вообще не понимали, что она делает среди нас. Она была в меня влюблена, но без взаимности – я был влюблен в минибар ее отца, в котором постоянно пополнялись запасы вискаря, коньяка и ликеров, и в Люсину игру на гитаре, когда мы с Юрцом уже нажремся. После школы мы ходили к ней. Я был единственным человеком, с кем она могла поговорить о музыке. Она любила «Sonic Youth» и «The Smashing Pumpkins». Мы слушали музыку в ее комнате, а Юрик на кухне взламывал замок у шкафчика с алкоголем. Ее отец уже не раз его менял, а Люся отмазывала нас, ссылаясь на хахалей старшей сестры. Я знал, что Юра сейчас ломает замок, и делал музыку погромче.

Так длилось год. В конечном счете, меня выгнали из школы. Оставалось только одно – пойти в вечерку, что я и сделал, а Юра завис на второй год и еще сильнее выделялся своими размерами на общем фоне. Для его матери это будет нелегко, и она начнет принимать меры. Сначала она подселит бабушку, чтобы та будила его в школу и следила, чтобы он никого не приводил. Но бабушку Юра полностью подчинит. По утрам она вставляла сигарету ему в рот, прикуривала и шла готовить завтрак. Днем Юра отправлял ее домой на другой конец Москвы, чему она была искренне рада. Мать начала закрывать на замок свою комнату, где стояли телевизор, компьютер и видак, без которого Юра уже не мог обходиться, и со словами: «А нахуй!» – он выбивал дверь ногой. Благодаря бабушке и своим маленьким одноклассникам, которые называли его «лордом», доходы Юры сильно увеличились, и он действительно был почти счастлив. Пока мать не привела жить с ними своего охранника. Может, это была любовь, может, отчаянье, но в первый же вечер этот, перекрашенный в блондина двухметровый качок, пробил Юре голову железным тазиком. Теперь Юра не прогуливал школу, делал уроки и занимался спортом. Его отдали в секцию бокса, где довольно быстро он начал делать успехи. Очень скоро он уже участвовал в трехраундовых поединках. Юра валил всех, кого бы против него ни поставили. Сначала он не делал ничего, затем пропускал пару ударов и взрывался, обрушивая на соперника град сильнейших ударов. Но он так и не выиграл ни одного боя в конечном счете, поскольку с него снимали очки за неспортивное поведение: когда Юра бил, он непременно выплевывал капу и орал на соперника отборным матом – так повторялось из раза в раз. Однажды я встретил Юру в морозное зимнее утро, он нарезал круги на лыжах вокруг школы. Еще даже занятия не начались, а он уже напялил эту уебищную лыжную шапочку, которая окончательно выдавала в нем человека, способного на крайнюю жестокость.

– Хуйли ты тут делаешь? – спросил я.

– Тренируюсь.

– Зачем?

– Хочу убить отчима, – спокойно ответил Юра с видом человека, который уже все тщательно спланировал.

Юля и Саша – две брюнетки, самые взрослые девочки из нашего класса. Саша жила рядом с Юриком, а Юля – в высотке (так мы называли двенадцатиэтажку в глубине района). Они приехали из Ростова, мы дружили с ними. Но они немного побаивались Юру из-за его плохо скрываемой сексуальной озабоченности, поэтому в тот день попросили меня не брать его с собой. «Говно вопрос», – подумал я. Наш путь лежал на крышу Люсиного девятиэтажного дома. Был очень жаркий день, и девчонкам хотелось загорать. Они купили пива, я – портвейн. Вечером родители Люси должны уйти в гости, и мы пойдем к ней, а пока мы будем жариться на крыше, покрытой рубероидом, возле будки лифтера, и пить теплый портвейн. Саша с Юлей постепенно пьянеют, смеются и обсуждают остальных девочек в классе. Суть обсуждения сводится к тому, что те совершенно пло ские на их фоне. Я не возражаю, курю и пускаю бутылку по кругу, мы выпиваем. Этот день мне нравится все больше и больше. Девочки спрашивают меня, почему я такой, почему я ничего не делаю, зачем я связался с Юриком, который только и может, что жаловаться, как у него болит член от постоянного онанизма. Я стараюсь перевести разговор в более мягкое русло, но в какой-то момент понимаю, что Саше не хило дало по нагретым на солнце мозгам.