«На минувшей неделе о Ванине говорили не только в Хаба­ровске, но и в Москве, причем добрые слова. Все мы помним, какой резонанс вызвал репортаж “Пасха для братвы”, опубликованный в газете “Мое побережье”. Речь в нем шла об инциденте, который случился в ванинском храме на прошлую Пасху. Криминальный авторитет из Октябрьского поселка ворвался в церковь и на глазах у клириков и мирян учинил там погром. Законопослушные прихожане вызвали полицию, но вместо того, чтобы скрутить беспредельщика, стражи порядка предпочли играть роль наблюдателей. И вот теперь нам стало известно, что эта публикация была по достоинству оценена: Татьяна Седых стала лауреатом одной из самых почетных журналистских премий страны — премии Артема Боровика “Честь. Мужество. Мастерство”.

— Честно говоря, я отправляла на конкурс публикацию в последний момент и даже анкету не стала заполнять, потому что была уверена: ничего не выйдет, — рассказала нашему корреспонденту сама Татьяна. — Когда меня пригласили на церемонию вручения, я тоже еще не поняла, что происходит. Боялась одного — как бы не упасть на сцене: после того как сожгли мою машину, увеличилась нагрузка на позвоночник, часто стали полностью отказывать ноги.

Когда Татьяне вручали премию, зал встал. В том числе и журналисты, поэты, общественные деятели, которых знает вся страна. Между тем в самом Ванинском районе это событие вызвало смешанные чувства. Очень многие считают, что премия, тем более подкрепленная внушительной денежной суммой, — это, конечно, хорошо, но из-за этой победы Ванинский порт снова “прославился” на всю страну как криминальное гнездо и рассадник бандитизма».

* * *

— Татьяна? — Новый глава района Николай Ожаровский задумывается, и в этот момент у него появляется очень редкое выражение лица — блаженное недовольство. С таким лицом немолодые уже мужчины, как правило, думают о женщинах, которые им всю жизнь испортили, но которых они все равно любят. — Ну что вам сказать про Татьяну? Наверное, если бы завтра газета «Мое побережье» закрылась, нам стало бы скучно жить. Мы ее выписываем, она для нас такой барометр настроений, не дает расслаб­ляться. Но все-таки очень часто Таня перегибает палку, огульно критикует что-то, даже не попытавшись войти в положение. Ведь районные власти не всесильны. Мне вообще кажется, что это у нее не столько профессиональное, сколько личное. Ну, нравится ей быть героем, вечным оппозиционером, жить в состоянии постоянной обороны. Наверное, если бы завтра она проснулась в другой стране, где все идеально и все счастливы, она тут же впала бы в депрессию. Мы бы уже могли сто раз подать на Татьяну в суд и выиграть, но мы ее бережем и вообще — она для нас вовсе не персона нон грата. Мы даже на планерки ее приглашаем, но она не ходит.

— Знаете что, — заочно отвечает главе района Таня Седых, — вот я с ужасом вспоминаю те годы, когда правил Мусянович, но иногда мне кажется, что при нем было лучше, чем теперь. Он нас давил, но зато по каждой публикации устраивал своим подчиненным разнос — я чувствовала, что каждый текст реально работает. А теперь нас не трогают, но и реакции никакой — что ты пишешь, что не пишешь.

— Но ведь есть же у нас и достойные люди, даже во власти, и почему бы их не прославлять? — парирует из своего кабинета бывший физрук Ожаровский. — Надо же как-то думать и о том, чтобы поднимать планку района, улучшать его имидж.

— Ага, вот и на том выездном заседании Общественной палаты хабаровские чиновники только и говорили: «Имидж края, имидж края». Сколько денег тратится на этот имидж — страшно подумать! Да вы сделайте на эти деньги хотя бы безбарьерную среду в нашем поселке — я же первая об этом положительную статью напишу.

* * *

— Папочка вредничает, папочка вредничает, — вздыхает Ольга Перминова, врач-фтизиатр, многодетная мать с высшим образованием.

— Отстаньте от меня, голова болит! — стонет папочка, не отрывая лица от подушки.

Бывший инспектор лесхоза на 88-м году жизни окончательно понял, что больше никому не верит. Последней, кому верил, была Татьяна Седых.

— Не обижайтесь, Павел Васильевич, — почти про себя говорит Таня, сжимая в руке допотопный крупнокассетный диктофон. — Я сделала все что смогла.

Шесть лет назад у Павла Иванченко, ветерана всего что только можно, выключился свет. Оказалось, что всю свою жизнь он прожил неправильно — злостно питался электричеством от железнодорожной линии, к которой его улицу Встречную подключили еще большевики в мохнатом году. Год назад выиграл суд. К нему даже пришли электрики и даже включили свет. Но тут же выключили, объяснив, что их дело — подключить, а теперь должны прийти те, кто будет эту линию обслуживать. А те, кто должен обслуживать, не идут и не идут, потому что формально никто за эту линию не отвечает, а фактически — никто и не хочет. После таких объяснений у Павла Васильевича выключилось сердце — дочка еле выходила отца после инфаркта.

— Когда я была маленькая, он все рассказывал про японскую войну и приговаривал: «Это ужас, что там японцы творили, это ужас, что японцы творили…» — говорит дочь-фтизиатр. — А теперь рассказывает про свои дела и приговаривает: «Это ужас, что тут русские творят…»

В доме у Павла Васильевича с его супругой Анной Ефре­мовной давно выполнены заветы президента по части энергосберегающих лампочек: другие от автомобильного аккумулятора долго не горят. Вместо холодильника — холодный ручей, который протекает мимо дома.

— Танечка, ты не расстраивайся, все у нас получится, я ведь тоже пробивная, да-да-да, — тараторит многодетная мать. — Вот у нас в отделении одно время вообще ничего не было, медикаментов не хватало, а я взяла и в «Поле чудес» написала.

— Куда?!

— Ну, Якубовичу. Вы не думайте, я не дура, я до этого и в Минздрав писала, и президенту — бесполезно. Дай, думаю, в «Поле чудес» напишу. И что вы думаете, проходит три месяца — и нас снабжают медикаментами. Мне потом на телевидении по телефону сказали, что они переслали мое письмо в Минздрав с пометкой: «Ну пожалуйста!» А тем, наверное, стыдно стало — все-таки Якубович.

Через час Татьяна решит для себя, что нет, все-таки она сделала не все, что смогла. Через два сядет писать двадцать первый репортаж про ветерана без света. А завтра утром понесет на почту очередную пачку телеграмм и заказных писем во все нужные и ненужные министерства и ведомства страны. После типографии это вторая часть расходов ее маленького бизнеса — такое ощущение, что прибыль для нее выражается не в деньгах, а в хороших новостях. На почте Таню уважают особенно, и не только как постоянного клиента. Пару лет назад она их тоже «опозорила» в своей газете: вы посмотрите, в каких условиях работают наши почтальоны?! После этого почту стремительно отремонтировали.

— Слушай, Таня, но ведь так не должно быть, — говорю я, пока мы ждем из типографии очередной «белый куб». — Журналист не должен помогать людям — в смысле, это не должно быть его целью. Наше дело — информировать, расследовать, вносить ясность в умы, а помогло это кому-то или нет — дело десятое. Я даже в чем-то понимаю тех великих московских журналистов, которые тебя футболили. Правозащитная деятель­ность — это совсем другая профессия, разве нет?

— Я раньше тоже так думала. Ты посмотри, что у меня написано под шапкой газеты: «Информационно-просве­тительский еженедельник». Знаешь, где происходят события, о которых писать мне приятней всего? В районной библиотеке и краевед­ческом музее. Но это в Москве можно написать про то, как погорельцы на улице живут, и забыть. А в маленьком городе ты этих погорельцев каждый день видишь, и они спрашивают: «Ну как?» И ты начинаешь долбить серьезных людей, ты уже не можешь иначе. А они начинают долбить тебя. И если ты не совсем сволочь, то постепенно помощь людям становится главной частью твоей работы.

— Ты ощущаешь себя четвертой властью?

— Наверное, это слишком красиво звучит, но после той истории с «Востоком России» я по-настоящему это осознала. И еще я поняла, что мне тоже нужна своя вертикаль, иначе съедят. В Хабаровске есть несколько приличных изданий, и я с ними сотрудничаю. Они перепечатывают мои тексты, тема попадает в интернет, ее аудитория стремительно растет. Таким образом я расширила сферу своего влияния за пределы района, и с тех пор эффективность моих публикаций возросла в разы. Теперь мне уже никто не говорит: ну чего ты мечешься, все равно ничего не получится. Теперь уже все понимают: получится!

Обыкновенное чудо

«Фантастические события произошли в Александрово-Заводском районе нашего Забайкальского края. По крайней мере так считают мать и дочь Аклановы из села Бутунтай. Невозможно описать условия, в которых они живут, проще сказать, что живут они в девятнадцатом веке. И вдруг их проблема выносится на уровень замгубернатора, и в считаные месяцы вопрос с квартирой решается. Что же случилось?

— Однажды я прочитала небольшую заметку о смелой журналистке из Ванина, которая сама инвалид, но помогает людям, — рассказывает Людмила Акланова. — Я не знаю, зачем я это сделала, но я позвонила ей и разрыдалась в трубку. Татьяна обещала, что попытается помочь. И вот — помогла.

— Я написала о беде этой семьи губернатору Забайкаль­ского края и подписалась не просто своим именем, а добавив: лауреат таких-то премий. Делаю это очень редко и лишь для того, чтобы использовать как инструмент влияния, — рассказала нам по телефону сама Татьяна Седых. — И дело сдвинулось с мертвой точки. Мне позвонил замгубернатора, очень вежливо со мной разговаривал, обещал, что все — решение уже принято, деньги выделяются из краевого бюджета, инвалиду купят квартиру в ближайшее время. Надеюсь, не обманет.

— То есть они просто думали, что имеют дело с каким-то большим и влиятельным журналистом из Москвы?

— Ну да. А когда поняли, что это не так, уже было поздно.

— Ну, почему же не так? Людмила и Диана обращались много куда — толку ноль. А вы помогли. Значит, вы действительно большой и влиятельный журналист, и неважно, где вы живете. Кстати, а где вы живете? В смысле, у вас самой-то квартира есть?

— Нет у меня ничего. Но это действительно неважно».

P. S.

Последние новости из газеты «Мое побережье». Квартиру инвалидам Аклановым все-таки дали: на днях справляют ново­селье. Свет Павлу Васильевичу Иванченко коммунальщики наладили окончательно и бесповоротно. А колясочника, который целый час добирался от вокзала до администрации, теперь будет катать персональный социальный работник. Кажется, в администрации района хотели позитива? Получайте!

Профессиональные соображения

Первое соображение очень простое.

Писать репортажи нужно по утрам.

Да-да, я тоже типа сова, но все равно — по утрам. С вечера можно написать начало — знаков тысячу-полторы, а основное усилие лучше совершить с утра пораньше.

Написанные ночью репортажи получаются тяжелыми и вымученными. Кроме того, в это время суток человек подвержен излишней сентиментальности и склонен принимать за «особенности авторского стиля» много всякого такого, что на самом деле является банальной отсебятиной.

Так что будильник — лучший друг репортера.

* * *

Не надо никого жалеть.

Точнее, так — не надо пытаться сделать приятное кому бы то ни было из героев темы. Соображения типа: «Об этом я не буду писать, потому что человек может обидеться» или, наоборот: «Напишу-ка я вот так, потому что человеку это может понравиться», очень сильно портят репортажи.

Это, конечно, не самоцель. Если что-то естественно ложится в ткань сюжета — пусть ложится. Но выворачивать самому себе руки, желая кому-то показаться добрым волшебником, — ни в коем разе.

Причем это «не жалеть» относится не столько к отрицательным персонажам (тут и так все понятно), сколько к положительным. Большинство из «замечательных людей», про которых мне довелось писать, были страшно недовольны тем, какими они в этих репортажах получились. Вон, спросите Юру Огурца из репортажа «Мужик работает» (с. 225) — у него до сих пор дым из ноздрей валит при одном упоминании моей фамилии. Потому что «замечательные люди», особенно в сельской местности, воспринимают журналиста как разновидность медали или почетной грамоты. Они ожидают прочитать про себя что-нибудь типа: «Особенно хочется отметить заслуги такого-то». А в тексте получился настоящий человек. Со всеми его морщинами, прыщами и бородавками. Без прыщей и бородавок эта автор­ская оценка была бы неубедительной. Герою кажется, что он опозорен, а в редакцию идут отклики и звонки — «побольше пишите про таких героев».

Как правило, разгневанные хорошие люди первые два дня после публикации обрывают мне телефон. А я не беру трубку. Потому что знаю — будут обзываться. А вот на третий день беру. Потому что знаю — этим хорошим людям уже обзвонились друзья-родственники и выразили свое восхищение тем, какой он в этом тексте супермен. И хороший человек уже не будет обзываться. Ну разве что повздыхает для порядка.

* * *

Все думают, что искусство репортера — правильно отображать действительность.

На самом деле искусство репортера — правильно искажать действительность.

Реальность, которую вы видите на месте события, — это стихотворение на иностранном языке. Если вы его просто дословно переведете — получится подстрочник, который никто читать не будет.

Получится тупой снимок мыльницей, который будет представлять интерес только для семейного альбома.

Чтобы в точности передать читателю то, что вы увидели и почувствовали, надо владеть «искусством косого взгляда». Видеть все не так. Лишь в этом случае реальность отобразится в точности.

Например, там, где читатель ждет от вас охов и ахов, потому что вы описываете нечто ужасное, надо подавить его подчеркнутой нейтральностью изложения — и тогда ужас действительно будет ужасом. Если же читатель ждет от вас последовательного изложения событий, можно выстроить эту последовательность в обратном порядке — от последнего дня к первому, как я сделал в своем репортаже из Беслана («Возвращение в август»). Пусть у читателя закружится голова.

И так во всем.

Читатель — это вообще такая сволочь, которой надо все время ставить подножку и бить морду, чтобы он хоть что-нибудь понял. Репортаж — это драка с читателем. С первых же строк — в табло и не давать опомниться ни на секунду. Как только он опомнится — тут же перестанет читать ваш текст.

* * *

Эмоция в репортаже должна быть предательской.

Вот что я имею в виду. Вы с читателем бежите вместе в одном направлении. Вы точно знаете, что впереди обрыв, а он не знает. Перед пропастью вы прибавляете скорость — читатель думает, что, раз вы ускоряетесь, значит, вам известно, что впереди хорошая прямая дорога. Но вот вы тормозите, а читатель с ходу летит в бездну. У него захватывает дух. Получилось! Это и есть правильная работа с эмоцией.

Никаких фраз типа «у меня зашевелились волосы на голове!», никаких «это было нечто невероятное!», никаких ахов и охов, как бы красиво они ни были выписаны. Все это — воровство эмоций у читателя. Авторский эксгибиционизм. Кричать должен он, а не вы. Потому что это читатель летит в бездну, а вы всего лишь стоите на краю.

Когда работаешь с эмоцией, читательские ожидания нужно самым наглым образом обманывать. Выражать эмоцию через контрэмоцию. Если читателю кажется, что сейчас автор начнет хихикать, надо сделать подчеркнуто серьезное выражение лица — получится еще смешнее. Если же он ждет, что сейчас автор будет плакать и ужасаться, надо выразить этот ужас через безразличие, как будто ничего ужасного и не случилось вовсе. Это пробьет его сильнее, чем заламывание рук и прочие дешевые жесты.

Пример из личного опыта. В моем репортаже о гибели «Курска» была сцена с родственниками погибших подводников. Они ехали в автобусе в гарнизон Видяево и почему-то не плакали, а смеялись. Военные психологи объяснили мне, что это называется неосознанной психологической защитой. Если человек в такой ситуации смеется, значит, он дошел до крайней степени своего горя. Я постарался в одном абзаце передать этот ужас через этот смех. Надеюсь, получилось.

* * *

Для того чтобы писать хорошие репортажи, не обязательно хорошо уметь писать.

Репортаж — это прежде всего решение смысловой задачи. Тут важно уметь выстраивать текст, а не писать его. Хороший репортер не тот, кто литературно одарен, а тот, кто умеет нестандартно мыслить.

Можно написать репортаж подчеркнуто вымороженным языком, без всякой стилистической эквилибристики; это даже лучше — главное, чтобы текстом рулила осмысленная, сбалансированная композиция, отвечающая внутренней логике и скрытому ходу мысли. Если есть этот «маршрут текста», тогда все остальное может быть выстроено каким угодно парадоксальным образом — даже лучше, если парадоксальным. Подбор фактов, эпизодов, деталей, их притяжение, а еще лучше отталкивание — сами по себе должны производить такой искрящий эффект, чтобы не нужно было никакого «искусства письма».

Репортаж должен скорее быть похожим на киносценарий, чем на роман в миниатюре. Репортаж — это вообще не литература, как бы вам этого ни хотелось. Представьте себе, что вы не граф Толстой и даже не Федор Михайлович Достоевский, а Леонид Гайдай, Эмир Кустурица или Ларс фон Триер. Вот увидите — текст от этого только выиграет.