Устроили купцы и дополнительную подписку среди тех, «кому заблагорассудится пожертвовать сверх помянутого процента с капитала».

Жертвовали, надо сказать, активно: газеты того времени пестрят фамилиями не только купцов, но и аристократов, изъявивших готовность ударить по холере рублем. Придворный банкир барон Людвиг фон Штиглиц – 20 000 рублей, камер-юнкер двора Анатолий Николаевич Демидов – 10 000, его брат Павел Николаевич – 2000, британский посол лорд Хейтсбери (Heytesbury) – 2000, купцы братья Котомины – 1000. И это только скромнейшая часть длинного перечня! От неизвестной особы тогда же поступило «полотна 100 и льняного холста 103 аршина». Не деньги, конечно, но в больницах вещь вполне потребная.

Пора теперь сказать еще об одном решении комитета, самом скорбном: «Отвести особые кладбища, огородить их и назначить к ним Смотрителей, сторожей и рабочих». Дело здесь было не только в том, что власти ожидали большого числа смертей и полагали, что обычные кладбища не справятся с таким наплывом. Предыдущие эпидемии послужили к выработке особых правил погребения жертв холеры – и говорилось в них, как о том, что гробы следует смачивать раствором селитры с серной кислотой и засыпать древесным углем, а только уже потом землей «с значительною насыпью сверху» – так и о том, что «могилы должны быть огорожены на 20 саженей вокруг и доступ к ним воспрещен».

А как воспретишь доступ к могилам на обычном городском кладбище? Вот и решено было устроить специальные холерные некрополи в отдаленных, глухих углах столицы:

– «близ Тентелевой Удельного ведомства деревни» (позже оно стало известно как Митрофаниевское);

– на Выборгской стороне на Куликовом поле;

– близ Смоленского кладбища;

– на Волковом поле, близ Волковского кладбища.

Создано было чуть позже и свое холерное кладбище на Охте.

Все эти холерные некрополи были загружены работой без особого промедления. На холерном участке у Смоленского кладбища первой уже 19 июля 1831 года похоронили Екатерину Тимофееву. На кладбище «близ Тентелевой Удельного ведомства деревни» одним из первых предали земле тело действительного статского советника и камергера двора князя Сергея Ивановича Голицына, умершего 20 июня. На Волковом поле в числе первых похоронены – видный историк, профессор Петербургского университета Трофим Осипович Рогов и Назлухана Григорьевна Долуханова, рожденная княгиня Мадатова, сестра героя Отечественной войны 1812 года князя Валериана Мадатова.

На Выборгской стороне в те же июньские дни – купец Михаил Иванович Пивоваров и его супруга Анна Матвеевна. Историю этого семейства со слов кладбищенских служителей рассказывал полвека спустя сын знаменитого актера и достаточно популярный в XIX столетии литератор Петр Петрович Каратыгин – с некоторыми живописными преувеличениями: «В исходе 1830 года, пользуясь понижением цены на деревянное масло, бывшее в привозе, он начал скупать его на бирже большими партиями. Знакомые смеялись ему, он же им в ответ сам усмехался, прибавляя, что они в коммерческих делах ничего не смыслят. Покойному И.В. Буяльскому, с которым он был очень дружен, Пивоваров сказал в откровенную минуту, что от оборота с деревянным маслом ожидает в будущем году громадных барышей. „Расчет верный и безошибочный, – сказал он. – Холера непременно пожалует к нам: в приходе кораблей будет немного, а запрос на масло усилится; оно и на лекарство понадобится, да – гром не грянет, мужик не перекрестится – и люди богомольнее сделаются: чаще лампады теплить станут“…

Расчет Пивоварова был верен: масло было распродано с большими барышами, до последней бочки… но холера за выгодную игру на бирже сыграла с купцом злую шутку, взяв с Пивоварова страшный куртаж… она сразила его самого, его жену, старшего сына, невестку и кухарку, бывшую у них в услужении».

Не на шутку разыгралась эпидемия!

В те июньские дни горожане постепенно переходили от тревоги к напряженному ожиданию, от оптимизма к страху. Петербургский почт-директор Константин Яковлевич Булгаков, человек весьма осведомленный и имевший к перлюстрации переписки самое прямое отношение, сообщал брату 18 июня свежие городские новости: «Холерных еще несколько припадков было. В Большой Морской возле генерал-губернатора умерла Француженка Маркет и у каменного моста в трактире, по крайней мере с признаками».

Княгиня Надежда Ивановна Голицына позже вспоминала с куда большей экспрессией: «Холера надвигалась быстро, словно бурный поток, сначала она ворвалась в предместья, а после охватила все кварталы столицы. Доктора, полиция были подняты на ноги, карантины были предписаны в каждом доме, где случится больной».

«Северная пчела» успокаивала: «При неусыпных попечениях Государя Императора, получающего дважды в сутки подробные донесения о ходе сей болезни и о состоянии столицы… должно ожидать неминуемого в преодолении сей болезни успеха» – однако горожанам покой только снился. Вот и Александр Васильевич Никитенко в своей записи от 19 июня эмоций не скрывал: «Холера со всеми своими ужасами явилась и в Петербурге. Повсюду берутся строгие меры предосторожности. Город в тоске. Почти все сообщения прерваны. Люди выходят из домов только по крайней необходимости или по должности».

О том же и в тот же день писала в дневнике графиня Дарья Федоровна Фикельмон: «Сегодня я вновь чувствую себя отважной, но вчера была охвачена паникой, мне казалось, что все мои близкие обречены заразиться холерой! Сейчас более чем когда-либо, следует уповать на Божий промысел и Его милосердие!»

Cholera morbus явилась: впервые за годы своей истории Санкт-Петербург оказался под властью холеры. Привычный уклад жизни был отодвинут в сторону; теперь уже каждый сколько-нибудь сознательный и образованный горожанин, выходя из дома, совершал целый ритуал сложных действий. Одевался с особой тщательностью, выбирая лишь ту одежду, что строго соответствовала погоде и не заставляла бы зябнуть или потеть. Подойдя уже к двери, тщательно протирал руки, виски и за ушами раствором хлорной извести, а ежели ему не хватало духу на использование этого довольно-таки остро пахнущего химиката – пускал в дело уксус, смешанный с низкосортным оливковым маслом, которое тогда еще именовали деревянным.

Все это – строго по «Наставлению к распознанию признаков холеры, предохранению от оной и к первоначальному ее лечению», изданному Министерством внутренних дел в первые дни петербургской эпидемии. Там многое говорилось о признаках холеры и особенно о ее причинах: «некоторые обстоятельства располагают человека к удобнейшему принятию болезненного начала, или заразы» – сырой и холодный воздух, «а особливо холодные, туманные ночи после теплых дней», пища жирная, сырая, неудобоваримая, скоро приходящая в брожение, питье, в коем не кончилось брожение, неумеренность в пище, «жилища тесные, нечистые», «места низкие, болотные», легкая одежда, неопрятность тела, неумеренно употребление спиртного «и вообще невоздержная жизнь», «излишнее утомление и изнурение тела», ночи без сна на открытом воздухе, «уныние и беспокойство духа, гнев, страх и вообще сильное движение страстей».

В общем, примерно как в наставлениях доктора Мудрова – с добавлением, однако, про необходимость сохранять бодрость духа.

Многое сообщало министерство и о способах предохранения от холеры, и этот раздел наставления, можно не сомневаться, горожане читали с особенным вниманием: не спать на открытом воздухе, не выходить на улицу без обуви и вскоре после сна, не употреблять сырых плодов и кореньев, не пить пива, молодого кваса и кислого молока, «вообще избегать всякого обременения желудка», одеваться по погоде и избегать простуды, срочно менять промокшую одежду на сухую, «стараться поддерживать легкую нечувствительную испарину, употребляя вместо чаю ромашку, мяту, шалфей, мелиссу и другие подобные ароматные травы», «для поддержания действия в кровеносных жилах, на поверхности тела разделяющихся, полезно тереть ежедневно все тело, а особливо ноги, теплыми суконками или обтирать все тело уксусом», в домах соблюдать чистоту, чаще проветривать, «буде погода позволяет», «и расставлять в нескольких местах порошок или раствор хлориновой извести, которые можно получить из каждой Аптеки, а для бедных оные отпускаются без платы из каждой части города», «при сем заметить должно, что хлориновою известью не следует курить беспрестанно, но только до того, пока в комнатном воздухе будет ощутителен запах хлора. Кроме сего, полезно курить уксусом с мятою», «по утрам не выходить на воздух с тощим желудком», не изнурять себя «чрезмерно продолжительным трудом».

В общем, все те же инструкции Матвея Яковлевича Мудрова с некоторыми актуальными дополнениями. Одно из указаний, надо отметить, было заметно ценнее прочих: «по утрам не выходить на воздух с тощим желудком». Холерный вибрион, как сегодня уже хорошо известно, погибает под действием желудочного сока, содержащего в себе соляную кислоту – а вырабатывается сок именно в процессе приема пищи. Стало быть, плотный завтрак с небольшим количеством жидкости (чтобы желудочный сок не разбавлять уж слишком, не ослаблять его действие) – в самом деле хорошая мера профилактики холеры.

Но вот уже наш петербуржец на прогулке, и фразы министерского наставления упорно стучат ему в виски: «Иметь с собою скляночку с раствором хлориновой извести, или с крепким уксусом, которым чаще потирать себе руки, около носа, виски и проч.; кроме сего, носить в кармане сухую хлориновую известь в полотняной сумочке».

Имели, носили. Отчего и стали подвергаться – об этом чуть позже – нападениям разгоряченных простолюдинов.

По возвращении же домой горожанин спешил не только переменить одежду, но и по возможности «прокурить хлориновым гасом или селитрою с солью». Окуривание это предписывалось проводить в нежилой комнате, «наливая на хлориновую известь по нескольку капель серной кислоты».

Если же все принятые меры предосторожности не помогали, если вдруг организм начинал демонстрировать пугающие симптомы заболевания, каждый горожанин мог сличить течение своего недуга с описанием, распространенным МВД: «Кружение головы, давление и жжение под ложечкою и около желудка, тоска, неутолимая жажда, рвота, урчание в животе, внезапный упадок сил, понос. Жидкость, верхом и низом извергаемая, похожа на огуречный рассол, или на пасоку, обыкновенно отделяющуюся из выпущенной крови. Ноги, руки и вся поверхность тела хладеют. Черты лица явственно изменяются: оно делается бледным, выражает крайнее изнеможение. Глаза впадают. Голос слабеет и делается сиповатым. В ногах и руках оказываются судороги. Пульс слабеет и делается почти нечувствительным».