– Николай Павлович! Не сочтите за труд, поставьте оценку в экзаменационную ведомость: что-то руки совсем не слушаются.

Удивленные абитуриенты стали медленно расходиться. На их глазах свершилось чудо: математическая Золушка стала прекрасной принцессой. А ведь такое бывает не каждый день: куда как чаще ленивцы и бездельники, одержимые слепой верой в счастливый случай, выигрывают в "Русское лото".

Вероятность выигрыша в лотерею Марина просчитала уже давно: в уме, ей даже не потребовались ручка и бумага. По ее прикидкам выходило, что скорее она угодит под машину в тихом Александрийске, чем сорвет джек-пот. Ну, а поскольку попадать под машину она не собиралась, то и тратить деньги на азартные игры было ни к чему.

Она вообще не думала, что с ней должно что-нибудь случиться. С какой это стати?

В своих расчетах она руководствовалась теорией вероятности, то есть – оценивала случайные события. Но то, что потом с ней произошло, было совсем не случайным событием. Она попала в число ИЗБРАННЫХ, и потому была обречена.

Сейчас она вприпрыжку бежала обратно в общежитие и, если бы где-нибудь по дороге увидела "классики", то не удержалась бы и обязательно немножко поскакала. Хотя бы полчасика.

* * *

Ночь уже вступила в свои права, накрыв город долгожданной прохладой. Раскаленный за день асфальт медленно остывал, напитывая воздух тягучим запахом нефтяных смол, пыльные газоны покрылись блестящей россыпью росы. Шесть часов темноты, тишины и покоя. Можно открыть окно; свежий воздух помогает думать.

Несмотря на поздний час, в "четверке" (женском общежитии университетского кампуса) мало кто собирался спать. Не то сейчас время, чтобы спать. Все силы отданы борьбе. Девушки из разных районных городков, поселков и деревень, приехавшие поступать в университет, готовились к экзаменам. Александрийским проще. К их услугам свободная квартира, мама, гневно шикающая на домочадцев: "Девочке надо заниматься! А ну – тихо!", холодный бодрящий душ, учебники и репетиторы, связи и знакомства, сытный обед и легкий ужин. Они уже заняли удобные плацдармы для наступления на филологический, медицинский, юридический и экономический. Они идут на шаг впереди – а кто и на целых два – по сравнению с простушками, заполонившими общежитие своими чемоданами и баулами, певучим говорком и слезами в телефонную трубку: "Мама! Я хочу домой! Как только поступлю – сразу приеду! До самого сентября".

Юля Рубцова, медсестра из Ковеля, освоившая в родной больнице искусство ладить с пациентами и угождать молодым высоким ординаторам, уткнулась в учебник биологии. Ей было необходимо еще раз прочитать про половое размножение: облечь то, что она давно уже знала, в научные термины. Письменный экзамен – это не переложение "Кама-сутры" вольным стилем; тут приходится оперировать заковыристыми словечками, вроде "мейоз", "митоз", "зигота" и "трофобласты". Хорошо бы еще запомнить, что есть что. По крайней мере, она уже знает, чем сперматозоид отличается от яйцеклетки. И на собственном опыте знает, что их встреча не сулит в девятнадцать лет ничего хорошего: особенно когда твоя мать любит выпить, а дома сидят два брата, и младший ждет, пока старшему станут малы его старые зимние ботинки. Вот вам и половое размножение. Вот вам и "зигота".

Она повернула настольную лампу и придвинулась ближе к окну. На кровати, что стояла рядом с дверью, расположилась Оксана – девочка из такой глухомани, по сравнению с которой Ковель казался центром Вселенной. Оксана непременно хотела стать экономистом и "устроиться на работу в какую-нибудь солидную фирму". Правда, она боялась квадратных уравнений, как черт – ладана, а при слове "дискриминант" ее начинало слегка подташнивать – как это бывает после встречи сперматозоида с яйцеклеткой – но Оксана свято верила в чудо; например, в заступничество молодого и симпатичного профессора, который обязательно поможет ей выкрутиться. И не останется внакладе. "Ну да черт с ней, – решила Юля. – После первого же экзамена она отправится домой, так и не успев съесть все домашние пирожки, которыми снабдила ее мать". Юля знала, что заводить дружбу с Оксаной – бессмысленное дело; уж она-то точно недолго пробудет в общежитии.

Другое дело – Алена Шилова, их третья соседка. Вот она обязательно поступит. Умница, красавица, история с географией от зубов отскакивают, а уж такие ровные и белые зубки не встретишь даже в рекламе зубной пасты.

– А где Алена? – спросила Юля, отложив учебник.

– Да где? За хлебом пошла. Сегодня же – ее очередь, – Оксана ходила за хлебом вчера. Ей почему-то казалось, что домашнюю выпечку надо экономить – хотя бы для того молодого профессора, который поможет ей написать математику. Будет прекрасный повод – пригласить его, худого и бородатого, попить чаю с пирожками и плюшками.

– За хлебом? – медленно повторила Юля, словно пробуя эти слова на вкус. Она вдруг вспомнила, что чайник уже дважды успел остыть, и она дважды ставила его снова. Она поднялась из-за стола и подошла к кровати. На подушке лежали часы – единственный подарок того олуха, что так неосторожно натравил свой сперматозоид на ее несчастную яйцеклетку. Потом она хотела продать часы, чтобы на вырученные деньги сделать аборт, но оказалось, что этих денег не хватило бы и на презервативы. Ей, как сотруднице больницы, пошли навстречу и все сделали бесплатно. А часы так и остались – на долгую память. И, что самое странное, они ходили почти точно. Убегали на пятнадцать минут вперед за сутки – это ерунда. Сейчас часы показывали половину одиннадцатого. – Хотела бы я знать, какая булочная работает так поздно, – пробормотала Юля.

– Действительно, что-то задерживается. Давно пора уже пить чай. А то живот от голода подвело, – капризным голоском сообщила Оксана.

Юля смерила ее невидящим взглядом. "Откуда тебе знать, что такое голод?" – подумала она с презрением, но тут же мило улыбнулась – сказалась выучка постовой медсестры! – и прощебетала:

– И у меня тоже, Ксюша. И у меня. Ты не знаешь, в какую булочную она пошла?

– Ну, в какую… В ближнюю – кирпичный дом рядом с почтой. Я бы на ее месте не стала бегать по всему городу ради двух булок, когда экзамены на носу. Если только… – Оксана лукаво улыбнулась.

– Что?

– Если только она не познакомилась с каким-нибудь молодым человеком. А? Что думаешь?

"Что думаю? Думаю, что ты – тупая корова, перезрелая толстуха, и твои мысли выдают тебя с головой. Нет…".

– Нет, Ксюша. Какой молодой человек? Алена выбежала только на минутку, она даже не накрасилась и не причесалась. Оставь ты эти глупости, – Юля хотела еще добавить, что александрийская булочная – место, куда прекрасный принц забредет в самую последнюю очередь; да и то не от хорошей жизни – только если белый конь сдохнет на ее пороге, но передумала и промолчала.

Сама тоже хороша: соседка, называется. Алены нет уже три часа, а она только хватилась. Господи, а если с ней что-то случилось? Но что может случиться? Ее собственный жизненный опыт: пусть не такой уж большой, но довольно богатый – подсказывал, что нехорошие вещи случаются обычно с нехорошими людьми, с теми, кто любит бездельничать и закладывать за воротник. Да, в Ковеле так и бывало: кражи, драки, поножовщина, – все это происходило под воздействием паров зеленого змия. Поэтому она и стремилась поскорее вырваться из родного городишки, окутанного самогонным облаком подобно Лондону, покрытому густым смогом.

Наверное, в этом было их главное отличие: если Юля стремилась вырваться, то Алена – напротив, хотела ворваться в новый, неизведанный мир. Мир Истории и приключений. Она даже произносила это слово – История – не иначе, как с большой буквы. Юля прекрасно понимала превосходство подруги. Нет, пока еще не подруги – просто хорошей соседки по комнате в общежитии. Алена была одержима своей мечтой; а одержимость – она, видите ли, очень украшает человека. Заставляет сердце учащенно биться, а глаза – блестеть. И в конечном итоге украшает саму жизнь. А идею стать хорошим врачом и переехать из полуразвалившегося деревянного барака, где не было ни ванны, ни туалета, ни водопровода, Юля при всем желании одержимостью назвать не могла. Скорее, это была необходимость.

Девушки часто засиживались за учебниками далеко за полночь, и, когда "грызть гранит науки" становилось уже невмоготу, поверяли друг дружку в свои маленькие тайны. Вероятно, Ксюша была бы разочарована, узнав, что в свои девятнадцать лет Алена ни с кем не встречается. И даже не думает об этом. Ее мысли и чувства были полностью заняты Мечтой; места для чего-то еще попросту не оставалось. Алена по секрету поведала, что знает "одно местечко", раскопки которого сулят немыслимый успех. В свое последнее школьное лето она гостила у бабушки в деревне, но привлекали ее отнюдь не свежий воздух и сочная клубника на огороде. Старинные предания и легенды – вот что собирала Алена Шилова: аккуратно, ягодку за ягодкой, укладывая в толстый рабочий блокнот. Этот блокнот был всегда при ней; на ночь она прятала его под подушку. Какие молодые люди? Все они, вместе взятые, не стоили и пары исписанных мелким почерком страничек, скрепленных синим дерматиновым переплетом.

Юля слушала ее, затаив дыхание: Алена умела интересно рассказывать. Они выходили на пожарную лестницу, где Юля тайком курила, рассеивая клубы табачного дыма маленькой крепкой ладошкой, а Алена, забравшись с ногами на подоконник, рассказывала ей о таинственном городе, скрытом глубоко под землей.

– В этот город можно попасть, но невозможно вернуться, – говорила она, откинув голову и мечтательно глядя в темное ночное небо.

– Откуда же тогда про него известно? – удивлялась Юля.

Алена пожимала плечами и, увидев Юлину недоверчивую улыбку, горячилась:

– Но он есть! Точно есть! И я найду его, вот увидишь. Мне бы только поступить и получить доступ в университетскую библиотеку. Там хранятся такие документы – о-о-о! – что значило это "о-о-о!", Юля не понимала, но верила, что это действительно так. Верила так же твердо, как и в существование подземного города.

И вот сейчас Алена исчезла: ушла за хлебом и не вернулась. Пропала. Отсутствовала без уважительной причины целых три часа, хотя с удовольствием посвятила бы их "Истории средних веков" – толстенной книге, лежавшей на ее кровати.

– Пойду прогуляюсь, – сказала Юля. Она набросила на плечи тонкий свитер и завязала рукава узлом на груди.

– Хочешь курить – выйди на улицу, – ехидно пропищала Ксюша. – Комендантша приходила утром, ругалась, что на нашей лестничной клетке воняет дымом и полно окурков.

– Я окурки на пол не бросаю, – отрезала Юля. – А насчет комендантши не беспокойся – как-нибудь сама разберусь.

Ксюша хмыкнула и снова попыталась углубиться в учебник. Однако это занятие давалось ей с большим трудом. Она прикидывала, успеет ли попить чаю с домашними булочками до возвращения соседок.

– Когда ты вернешься? – спросила она.

– Постараюсь недолго, – неопределенно ответила Юля и, увидев нахмуренный Ксюшин лоб, уточнила. – Через полчасика. Не скучай тут без меня.

– Какое тут скучать? Мне еще восемнадцать страниц надо прочитать, а я не понимаю ни черта, словно не по-русски написано, – притворно пожаловалась любительница мучного.

Юля вышла, плотно закрыв за собой дверь. Нарочно громко топая, она прошла по коридору до лестницы и потом тихо, на носочках, вернулась обратно. Припала ухом к двери и услышала возмущенное пение матрацных пружин, и потом – звук выдвигаемого из-под кровати чемодана.

Она приоткрыла дверь и с умильной улыбкой просунула голову:

– Кстати, у меня в тумбочке обалденный вибратор. Можешь воспользоваться, если хочешь – у нас ведь все общее. Только не забудь потом вымыть. Пока, подруга!

Она захлопнула дверь и, давясь от смеха, побежала к лестнице. Перед глазами стояла нелепая картина: Ксюша, склонившаяся над чемоданом, черные трико, туго обтягивающие необъятный зад (признак усидчивости – но не письменным столом, а за обеденным), белое испуганное лицо и округлившиеся глаза.

– А как она покраснела, когда я сказала про вибратор! – расхохоталась Юля и запрыгала вниз по лестнице через две ступеньки.

* * *

Он сидел на поваленном дереве неподалеку от "четверки". Не курил, не прихлебывал минеральную воду из бутылочки – просто сидел, почти не двигаясь. Непонятно, кто и зачем спилил этот старый трухлявый тополь: один из многих, растущих вдоль полотна железной дороги. Остальные стояли на своих местах и тихонько шумели клейкой пахучей листвой, но этот лежал уже давно (если судить по успевшему почернеть и дать новые побеги пню), давая пристанище местным забулдыгам и бездельникам, приходившим сюда выпить "на троих" и неспешно обсудить житейские проблемы и мировые новости.

Наверное, он напоминал алкоголика, не дождавшегося компании, хотя более внимательный взгляд сразу бы заметил, что этот человек на алкоголика совсем не похож. Но тем и хорош был поваленный старый тополь: здесь не ходили люди с внимательными взглядами.

За его спиной изредка шумели вечерние электрички, обдавая сидящего бегущим светом, лившимся из мутных окошек. Со стороны насыпи (то есть – тыла) любопытных глаз можно было не опасаться.

А спереди, со стороны женского общежития, его скрывали густые высохшие ветви. Идеальное место для наблюдения.

Задачу, которую поставили перед ним, никак нельзя было назвать простой. С другой стороны, он и не помнил, чтобы перед ним когда-нибудь ставили простые задачи. Нет, такого не случалось: а ведь он СЛУЖИЛ уже тридцать с лишним лет. Тридцать четыре, если быть точным.

Каждый день он просыпался с мыслью: "Сегодня я умру. Значит, надо сделать это достойно". Но пока он выходил победителем из любой ситуации. Все благодаря прекрасной выучке, неутомимым мышцам, острому разуму и совершенно железным нервам.

Правда, седина и глубокие морщины, избороздившие лицо, говорили о цене, которую ему приходилось платить за эти победы, но сидящего это мало трогало: он уже тридцать с лишним лет недоумевал, как это случилось, что он не умер вчера.

Он достал из кармана фотографию и еще раз посмотрел: но не для того, чтобы освежить образ девушки – скорее, чтобы проверить свою память. Так и есть! Он совместил черно-белое изображение с мысленным образом, намертво отпечатавшимся на обратной стороне век, и остался доволен результатом. Все совпадало – до мельчайших черточек.

Фотография была явно вырвана из личного дела: наверху виднелся след от скрепки. Но он не дал своим мыслям развиваться дальше: его совершенно не интересовало, какими путями попала к нему эта фотография. Это была ненужная информация. Ему было достаточно четко сформулированной задачи, уложившейся в пару строк, отпечатанных на белом листе. Время от времени к нему приходили письма с такими вот короткими задачами; иногда к ним прилагались фотографии, а иногда и нет. Он не забивал голову лишними вопросами; просто выполнял то, что от него требовали, и все. Его не тревожил размер гонорара: ведь он не работал по заказу, а СЛУЖИЛ. Служил верно и преданно, как самурай, но лицо его господина всегда было скрыто плотной завесой тайны. Он знал, почему служит, но так никогда и не узнал, кому.

В нагрудном кармане легкой куртки лежала ручка: шприц с быстродействующим снотворным. Для выполнения задачи этого было достаточно. Он никогда не носил оружия: само тело было его оружием. При необходимости он умел использовать спички, карандаши, зубные щетки, расчески, зубочистки и даже плотно свернутые листы бумаги: эти невинные с виду вещи в его руках несли смерть – всегда быструю и тихую. И, наверное, почти безболезненную. Во всяком случае, он так думал. Потому что спросить было не у кого.

Девушка вышла из общежития без двадцати восемь. Она куда-то торопилась. "Наверное, в магазин", – безошибочно понял он. Куда еще может торопиться девушка из общежития? Если живет в общаге, значит, не местная, а за время вступительных экзаменов она вряд ли успеет с кем-нибудь познакомиться. С кем-нибудь, на встречу с которым нужно торопиться. К тому же скоро восемь – время закрытия магазинов. Наверняка она спешит именно туда.

Он проводил взглядом девушку, неторопливо встал, прислушиваясь к стуку сердца: он не участился ни на один удар. Размял затекшие от долгого сидения ноги и осторожно пошел через сухие ветки, стараясь не наступать на белые пластмассовые стаканчики, разбросанные повсюду.

С самого начала девушка была обречена. Хотя… Как посмотреть. Скорее, не обречена, а ИЗБРАНА.

* * *

Эльвира Латыпова возвращалась в общежитие. Она только что поговорила на переговорном пункте с родной Медынью, рассказала матери о том, как успешно сдала уже два экзамена: оба на "отлично". Оставался третий, незначительный – сочинение. За сочинение Эльвира не беспокоилась. Если уж она сдала письменную математику и устную физику, то сочинение как-нибудь напишет. На физическом факультете, куда она поступала, до сих пор ходили легенды об одном весьма толковом парне по фамилии Пруткогляд. Этот самый Пруткогляд был призером Международной олимпиады среди школьников по физике, проходившей в 86-ом году в югославском городе Портороже. Понятно, что физику и математику он сдал без проблем, но сочинения ужасно боялся. И, тем не менее – написал.

"Татьяна любила Онегина. Онегин не любил Татьяну. Ленский любил Ольгу. Онегин застрелил Ленского…" – и все в таком духе. Бессмертный роман Пушкина он раскатал, как блин, на сковородке одной тетрадной страницы, затратив на это три часа напряженного потения. Говорили, что он даже высовывал язык от усердия, когда писал. Еще говорили, что он никогда не стригся и не причесывался, а мылся не иначе как по особому распоряжению декана. Но, как бы то ни было, четверку за сочинение он получил. И потом шесть лет потрясал весь университет своими выходками. Например, Пруткогляд придумал такую штуку: первого апреля расплачиваться в столовой только металлическими рублями. Он заразил этой фенькой весь кампус. Всю последнюю неделю марта кассирша дрожала мелкой дрожью, ожидая очередного нашествия презренного металла, а первого апреля сбрасывала, наверное, несколько килограммов (что только красило ее), таская заранее приготовленные брезентовые мешки с "картавчиками" – монетами с чеканным профилем вождя мирового пролетариата. Тот же Пруткогляд, вконец охренев от теоретической физики и постоянного шума электричек за окном, вышел однажды вечером из общежития с кистью и ведерком черной краски в руках. Он покрасил участок рельса длиной метров тридцать и с чувством честно выполненного долга вернулся в свою комнату. В тот вечер шум электричек не досаждал ему: машинист, не увидев знакомого блеска рельса, включил экстренное торможение, после чего немедля вызвал путейскую бригаду, сообщив по рации срывающимся голосом: "Диверсанты разобрали пути!". Движение было парализовано до полуночи, а Пруткогляд в блаженной тишине готовился к зачету. И это еще были самые невинные из его шуток.

Эльвира с улыбкой вспомнила эти и подобные байки, которыми старшекурсники – те немногие, что остаются на все лето в кампусе, потому что им некуда ехать – охотно потчуют доверчивую "абитуру".

Но улыбка на ее лице тут же сменилась грустью, едва она вспомнила голос матери: всхлипывающий, прерывающийся.

– Не плачь, мама! Все хорошо, – говорила она, а мать в ответ твердила только одно. – Доченька! Доченька моя!

Эльвира шла по улице Александрийска, именующейся почему-то Дирижабельной, и с интересом заглядывала в загоравшиеся там и тут окна.

"Вот это – кухня. Под потолком натянуты лески в три ряда; стандартные белые шкафы на стенах, потолок чуть закопчен и в углу зарос паутиной. А это, наверное, спальня. Ковер на стене, основной тон – темно-красный. Голубоватое сияние телевизора играет на прозрачных занавесках… Интересно, что они смотрят? Очередной бразильский сериал? Или новости? Неужели в мире что-то происходит? Что-то еще, помимо экзаменов в Александрийский университет?".