– Что за тон, Генри?

– Перестань уже меня так называть! Я – Георгий!

– А раньше тебе нравилось.

– Раньше мне много чего нравилось, даже ты!

– Вот как? А сейчас?

Я стиснул зубы и сжал пальцы в кулаки. Это все плохой день, завтра станет лучше. Извинись, ты же неправ!

– А сейчас я хочу побыть один.

Слова выскочили быстрее, чем я успел их остановить. Соня вспыхнула, резко повернулась и, высоко подняв, голову ушла. Я должен был ее остановить, но вместо этого отвернулся и зашагал в противоположную сторону.

Может, дело не в болезни? Может, мы просто не должны быть вместе? Соня слишком много из себя воображала. Она до сих пор жила за счет родителей и совершенно не умела зарабатывать на хлеб.

Я хотел измазать ее образ чем-нибудь отвратительным, грязным и вонючим. Чтобы спустить на землю и рассмотреть свой идеал под другим углом. Но Соня летала в небе, порхая, словно фея. Я же брел через темный серый город, слушая бесконечные гудки и доносящиеся из машин песни.

И тут что-то изменилось. Звуки подхватили меня, понесли, закружили в неведомом танце. На этот раз перед глазами возникла пустыня и заостренные пирамиды. Сотни пирамид под жарким солнцем. Караван путников на верблюдах и длинные шпили черных обелисков, замершие в воздухе.

Звуки скрипки звенели, разгоняя осеннюю тоску. Марина замерла, вытянулась спицей, и только смычок порхал в ее руке. Совсем немногие следили за игрой, остальные шли мимо, слишком поглощенные своими мыслями.

Когда Марина закончила, я захлопал. Громко, не обращая внимания на недовольные взгляды окружающих, не боясь выглядеть глупо. Ее музыка… она что-то сделала со мной, дала защиту от зудящей головной боли.

Марина испуганно на меня посмотрела, убрала скрипку и попыталась слиться с людским потоком.

– Стой, погоди, пожалуйста, – я схватил ее за руку.

– Пусти, мне больно.

– Прости, я… прости. Марина, твоя музыка, она… я никогда такого не слышал. Моя голова не болит, понимаешь?!

– Нет, отпусти меня, – попросила она гораздо тише, оглядываясь по сторонам.

– Да, да, конечно, – я постарался успокоиться и перевести дух, – давай пройдемся.

Она неуверенно пожала плечами и вошла в сад. Я шел рядом и пытался все объяснить. Марина выслушала и нахмурилась.

– … и когда ты сегодня играла, все как рукой сняло.

– Плохо.

– Но почему?

– Мало кто может… услышать мою музыку.

– Эм… тебя вообще-то весь Невский слышал.

– Да, – сказала она и понизила голос до еле слышного шепота, – слышали все, но услышал только ты. Я не ожидала… мама говорила…

Она замотала головой, словно спорила с собой и не соглашалась с чем-то.

– Где ты так научилась играть?

– Нигде… я сама поняла, как надо… неважно.

Она все чаще оглядывалась. Вокруг снова шумели деревья, воздух сгущался, а небо заметно потемнело. Мы почти дошли до конца сада, когда совсем рядом с нами громко зашевелились кусты. Что-то противно зачавкало и заурчало. Мне снова привиделась тварь с одним глазом.

Марина испуганно вздрогнула и достала скрипку. Звуки были другими. Едкими, скрежещущими, словно пиликал ребенок, впервые добравшийся до инструмента. Шуршание прекратилось, даже деревья вроде бы успокоились.

– Пойдем, – шепнула Марина, не прекращая играть.

Мы медленно отступали и, только выйдя за ворота, Марина убрала скрипку и устало сгорбилась. Она словно пробежала марафон. На лбу проступил пот, а возле глаз осели паутинки морщин.

– Мне надо идти.

– Марина, – я преградил дорогу, – что это было? Я что схожу с ума? Сначала деревья, потом кусты… мне показалось, что вижу что-то…

Она еще больше побледнела и нервно захрустела пальцами.

– Я должна была… успокоить его. Закрыть проход…

– Какой нафиг проход? О чем ты?!

Она толкнула меня и побежала. Запетляла как заяц и скрылась из вида, оставив меня в полной растерянности.

Сны о городе и саде все чаще заглатывали меня по ночам. Я бродил между деревьями, бежал от рычания, шелеста травы и ярких желтых глаз неведомых созданий. Где-то впереди спасательным кругом звучала музыка. Я бежал на нее, как на свет, спасаясь от тьмы. Скамейки, ограды и статуя в центре расслаивались, растворялись, а сквозь них наружу проступали шевелящиеся отростки и нечто огромное, пульсирующее, походившее на орган, свитый из стрекозиных крыльев.

Просыпаясь от собственного крика, я чувствовал себя изможденным и уставшим. В голове гудело и скреблось все сильнее, заставляя колотить себя по ушам. Я мечтал оглохнуть, чтобы не слышать звука даже собственного голоса и однажды даже упал в обморок, когда рядом слишком громко говорили по телефону.

Врачи разводили руками. Предположили эпилепсию, но анализы ничего не выявили. Постепенно я научился немного сопротивляться боли, словно расщепляя звуки на составляющие. Иногда я чувствовал, как людей окружает что-то темное, злое и пульсирующее. Порча, которая проникала внутрь крошечными дозами и влияла на поступки и эмоции.

Выйдя из больницы, я отпросился на работе и отправился искать Марину. Я жаждал ее музыки. Жаждал спасения от круговерти хаоса, царящего вокруг.

Возле сада Марины не было, зато от памятника исходило глухое биение, словно стучало невидимое сердце. А может, мне только казалось? Может, мне вообще все кажется, а на самом деле я давно сошел с ума? Шелест волн в Фонтанке, такой тихий, словно кто-то шлепает мокрыми ладошками о гранит? Вязкий дождь, ползущий каплями по коже, словно слизняк? Ветер в кронах деревьев, нашептывающий тарабарщину?

Хотелось бежать. Прочь от звуков, от людей и их мыслей. От теней, которые меня преследовали и от низкого серого неба. Соня оставила мне с десяток смс, несколько раз звонила. Мельком я прочел пару посланий. Она просила прощения, волновалась за меня. Но сейчас мне не было до этого никакого дела. Я шагал, стиснув голову. Где-то там должна была звучать музыка, которая могла успокоить боль. Умоляю… где же ты? Где?

Пульсация прокатилась волной, заставляя сильнее работать невидимые молоточки в ушах. Величественная ограда Летнего сада возникла перед глазами. Я прошел через ворота и оказался на длинной аллее. Памятники смотрели на меня с легкой усмешкой, словно что-то знали, но скрывали. Головы прекрасных дев и юношей окружали клубившиеся тени. Как живые они скользили по мраморным плечам и торсам.

Я не выдержал и побежал. И тут снова прокатилась волна. Огромные мышцы сердца сократились и чуть не сбили меня с ног. Впереди звучала музыка. Я вышел к фонтану. Марина стояла и, закрыв глаза, играла на скрипке. Не знаю, почему ей никто не запретил, не знаю даже, мог ли ей кто-то запретить? Людей вокруг не было, и я стал единственным слушателем. Мелодия кружила, танцевала, успокаивая боль и даруя новые видения: небо с миллионами звезд и далекие планеты. Страшные планеты, где все было по-другому, где на меня смотрели желтые глаза, и неведомые твари тянули извивающиеся конечности.

Я хотел закричать, заставить ее прекратить, но не мог. Стоял и смотрел, как все вокруг меняется, бледнеет, стирается, являя другую… настоящую личину.

Марина остановилась, и видение исчезло.

– Что ты тут делаешь?

– Я искал тебя. Твою музыку.

Марина снова испуганно оглянулась, покосилась на фонтан.

– Уходи, – попросила она.

– Я не могу. Твоя музыка помогает мне. Боль уходит. Пожалуйста, сыграй еще.

– Нельзя, – она убрала скрипку.

– Нет! Не убирай!

Я вырвал футляр из ее пальцев, вытащил скрипку и всунул ей в руки.

– Пожалуйста! Пожалуйста!

– Нельзя… я не могу… уходи.

– Играй!

Небольшая передышка вернула боль десятикратно. Я слышал пульсацию, слышал шелест и шепот теней. Я не мог… не хотел контролировать себя. Марина должна была играть. Я должен заставить ее. Если не помогут просьбы и мольбы, то я пущу в ход кулаки. Сломаю тонкие косточки, но заставлю ее играть!

– Играй! – рычал я. – Играй!

– Нет… – она отступила на шаг, – ты должен сопротивляться… уходи…

Она задрожала всем телом. Губы шептали обрывки слов:

– Так нельзя… отец отпусти его… он еще может… нет… нет… пожалуйста уходи…

Я ударил ее. Мне показалось не сильно, но Марина оступилась и рухнула на землю.

– Встань и играй! Играй, твою мать, играй!

Я бил ее ногами, яростно, злобно, пытаясь передать как мне больно. Каждый удар грохотом отдавался в голове. Казалось, череп покрылся сотнями трещин, которые едва держались, чтобы не рассыпаться в труху.

И тут Марина поднялась. Ее лицо было испачкано кровью вперемешку с грязью. Красновато-оранжевая с какими-то зелеными вкраплениями, кровь не капала, а вязко скользила по серой коже. Глаза запали, будто провалились внутрь, а им на смену явились другие. Не бледные голубоватые, а яркие холодные очи. Холодные и мертвые. Ее взгляд мигом вышиб из меня всю злость. По коже пробежал мороз, я отступил. Кажется, мои зубы застучали, а желудок ухнул куда-то в пропасть.

Марина дьявольски ухмыльнулась, поднесла смычок к скрипке и заиграла. Больше не было соленого бриза океана или жара пустыни. Не было сотен пирамид и летающих обелисков. Только небо. Черное бездонное небо и звезды. Злые, далекие, населенные неведомыми тварями, следящими за нашей планетой. Древними богами, перед которыми тысячи лет преклонялось человечество. Которые заставляли строить города в их честь и скрывали их невидимой границей, но оставляли специальные места – проходы – чтобы проникать в тот мир, который мы считаем реальным.

Скрипка звенела, скрежетала, пиликала… издавая чудовищную, адскую, безумную в своей красоте мелодию. В голове всплывали образы сатиров и ведьм, кружащихся в диком ритуальном танце во время Самайна, яростное звучание флейт и громовые раскаты шагов неведомых гигантских тварей, стрекотание крыльев…

А с мелодией менялся и мир. Тени обступили нас, изгоняя статуи, ограды и скамейки. Листья опали, являя миру деревья с тонкими шевелящимися паучьими ветками. Фонтан исчез, уступая место пульсирующему органу, похожему на яйцо. Булькающие твари с единственным желтым глазом, словно кошки, выползли из кустов. Они шипели и извивались, касаясь друг друга отростками.

Марина тоже изменилась. Ее затравленная сущность с бледной кожей и жидкими волосами ушла. Передо мной стояла ведьма… колдунья… глашатай из чудовищных снов. Ее ноги словно удлинились, покрылись жесткой шерстью, а из живота торчали десятки извивающихся отростков, похожих на ножки поганок. Из груди, спины и плеч проросли щупальца. Полупрозрачные, будто свитые из тени.

Музыка давила на меня, издевалась, проникала в каждую клетку, то подбрасывала, то опускала на землю. Я чувствовал, как из головы наружу что-то пробивается, зудит, заставляя впиваться ногтями и чесать… чесать… чесать…. Кожа треснула, по щекам текла горячая кровь. Я не выдержал и побежал. Прочь. Как можно дальше. Спрятаться. Забыться. Куда угодно, как угодно, лишь бы подальше от безумной твари, которой оказалась Марина.

Я не знаю, кем она была на самом деле. С каким демоном или Древним богом сошлась ее мать и почему? Почему Марина пыталась успокоить своего отца, завладевшего городом? Быть может до последнего сопротивлялась своей природе? Боялась ее и знала, что если остановится, то безумие просочиться наружу? Что если из-за меня теперь всему конец?

Я бежал по тротуарам и дорогам, улицам и проспектам. Тьма поглотила город, из земли вырастали ножки с глазным яблоком наверху. Гигантские щупальца обнимали дома, обвивали деревья и ограды набережных. Мосты, словно личинки бабочек, пеленались в пульсирующие красно-оранжевые нити. Где-то внизу из вязкой черной воды доносились голоса и шепот. Мокрые ладони стучали по граниту, а по пятам меня преследовали чешуйчатые твари, похожие на лягушек с колосками отростков по всему телу.

Глаза… глаза были повсюду. На домах, на деревьях, даже на качающихся ножках. Они все смотрели на меня. Насмешливо, как мы иногда следим за муравьем, прежде чем сжечь его с помощью лупы. Я бежал и кричал. Пытался скрыться от взгляда Древнего бога и его бестий. Сбежать от щупалец и мокрых ладоней.

А потом силы окончательно оставили меня, и я растянулся на земле.

Глаза… повсюду глаза… пожалуйста, помогите мне… уберите их… закройте, выколите, спрячьте… пожалуйста…

Они не понимают. Никто не понимает. Я один знаю правду. Настоящую правду. Листок порвался. Дайте новый! Я должен вам показать, дайте! Дайте! Вот так, спасибо. Еще… еще красок. Больше красного и оранжевого. Больше ножек. Карту! Карту мне! Вот тут они были. А вот еще и еще. Мосты, набережные, парки. Они везде. Глаза… чертовы глаза. Они повсюду. Они следят за нами. Нет… они не исчезли, просто затаились и ждут. Проходы опять откроются. Стоит снова заиграть, и они откроются. Обязательно откроются.

Я один знаю правду! Один! Почему вы мне не верите? Вот тут. А еще тут и тут. В парках. Он любит жить в парках. Так ему лучше слышно, так он может наблюдать.

Почему он спрятался тогда? Музыка? Она вдруг пропала. Почему она пропала? Нет-нет. Она вернется, она снова вернется. Карту! Еще карту!

– Посещение только до четырех, – сказал охранник, внимательно сверив пропуск.

– Спасибо, я ненадолго.

Внутри было тихо. Газоны утопали в зелени, над клумбами кружились пчелы. Почти все скамейки пустовали, только в самой глубине, с видом на забор сидел сгорбленный человек. Мимо по дорожкам иногда проходили люди в халатах и редкие посетители.

– Привет.

Парень оглянулся. Длинные незаживающие полосы шли от ушей до подбородка. Некоторые царапины выглядели свежими, другие затянула коричневая корочка. Безумный взгляд шарил по лицу посетительницы несколько минут, прежде чем пришло осмысление.

– Ты? – он отшатнулся и вжался в спинку, – нет… нет… тут нет… тут нет… понимаешь? Тут нет!

– Я знаю.

Марина с жалостью и болью смотрела на бывшего сокурсника. Она сильно изменилась с последней встречи. Прошел всего год, но она, казалось, прожила все двадцать. Сеть морщин покрыла лоб и уголки глаз, волосы на висках поседели, а кожа на руках стала желтоватой и похожей на резину. Марину словно прижало сверху огромным грузом, который отнимал энергию и силу.

– Они не верят мне… тсс, – парень прижал палец к губам и оглянулся, – я пытался им сказать, но они не верят. А он следит за нами… о да, я знаю. Я вижу его по ночам, ха-ха, вижу. Он ждет. И однажды он вернется. И поглотит всех! Слышишь? Он поглотит и тебя!

– Нет, пока я играю, – ответила Марина.

Парень расхохотался. Громко, злобно. Сплюнул на землю.

– Никто его не остановит! О, он умеет ждать. Сегодня, завтра, через сотню, тысячу лет. Для него это ничто! Поняла? Ничто!

В их сторону направились два санитара.

– А знаешь, почему меня не слушают? Потому, что они жаждут его безумия! Потому, что они стадо, а он их пастырь. Но я не остановлюсь. Кто-нибудь да прозреет! Я не сдамся, я открою людям правду про тебя и твоего поганого бога. И тогда они увидят то, что видел я. Слышишь, тварь? Увидят!

Санитары скрутили орущего парня.

– Девушка, вам лучше уйти.

– Они увидят его глаза… увидят! Они повсюду….

Санитары быстро повели пациента к зданию. Его крики стихли только, когда закрылась ведущая внутрь дверь.

Марина вздохнула, чувствуя, как тьма шевелится в глубине сознания. Она напоминала о себе все чаще с тех пор, как Марина с трудом вернула себе контроль в Летнем саду.

Когда мать рассказала о похищении и сношении с Древним богом в окружении чудовищных тварей, Марина не поверила. Но потом, когда отец впервые дал о себе знать… Укротить свою природу трудно, но еще труднее было обмануть отца. С десяти лет он рассказывал о том, как с помощью музыки люди сдерживали его, не понимая дара, который он хотел преподнести.

Отец взращивал, шептал по ночам и даже помог найти старую скрипку. Он научил многому, и Марина почти поверила ему, но тут семена безумия взошли в ее матери. Тогда-то Марина и заиграла. Словно чувствовала своей человеческой половиной, что нужно делать. Как защититься от влияния Древнего бога. Взвалила на себя бремя, которое оказалось слишком тяжелым.

Поступила в институт, надеясь свести знакомство с теми, кто хоть что-то слышал и может помочь, рылась в библиотеках, в Интернете, пытаясь понять, как навсегда закрыть проход.

Мама предупреждала Марину, что ее отец слишком глубоко запустил свои корни в этот город. Что с каждым днем слышащих становится все больше и музыка может свести их с ума.

Но выбора не было, и пока Марина не нашла другого способа, она продолжала играть.