На палубе «Громобоя» возникла суматоха, вооружённые до зубов головорезы в горках и чёрных спасжилетах садились в вельботы. Две остроносые лодки вывалили за борт, затарахтели моторы. Стрелки в вельботах полулежали на банках, направив автоматы на пирата. «Певек» капитулировал, но мало ли отчаянных идиотов в чукотских командах? И кто знает, что взбредёт им в голову, когда вельботы подойдут поближе? Тарновский снял с переборки тяжёлую трубку «лодочного» телефона.

– Мартын Петрович! – вызвал он судового врача. – Пошли Машу наверх. С ружом!

В команде «Громобоя» с каждым новым пополнением начинался конкурс «ищу таланты». В маленьком коллективе, за тысячи миль от цивилизации, морякам постоянно приходилось решать проблемы, не предусмотренные корабельным уставом. Одни с переменным успехом изучали профессию электрика, другие плотничали или слесарили. Боцман «Громобоя», за отсутствием штатного газоэлектросварщика, освоил работу с ацетиленовой горелкой, моторист, в ходе несчастного эпизода с намотанной на винт сетью, научился водолазному делу, а старший механик Адольф Дрейзер виртуозно вскрывал любые двери и сейфы – чрезвычайно полезный навык в мародёрских рейдах к мёртвым берегам. Фельдшер Маша Ремезова обладала талантом особого рода. На стрельбище, куда Тарновский возил команду перед каждым рейдом, она впервые взяла в руки СВД и тремя выстрелами трижды продырявила подброшенную в воздух пластиковую бутылку.

– Повтори! – потребовали заинтригованные мореманы.

Маша повторила – сделала четыре дырки в пластике из винтовки, совершенно не приспособленной для стрельбы навскидку. Девушка обладала врождённым чувством оружия и метко стреляла из чего угодно, в любом положении, на любой разумной дистанции. Оставшись на скромной должности фельдшера, она неофициально стала корабельным снайпером. Сейчас, когда вельботы призовой группы приближались к пирату, «Громобой» ничем не мог помочь им в случае перестрелки. Пушки и пулемёты поразили бы своих. Только Маша с высоты могла выщёлкивать противников одного за другим.

Рослая и голенастая Маша с широкими, как у пловчихи, плечами карабкалась по скоб-трапу с винтовкой за спиной, и все находившиеся на палубе моряки вместо того, чтобы следить за морем и за пиратом, наблюдали за девичьим задом, обтянутым неуставными джинсами. В этот момент «Громобой» можно было брать с налёта, практически голыми руками. Но интерес к заднице снайпера был исключительно платонического свойства. У Маши имелась особенность, надёжно защищающая её от приставаний мужчин, осатаневших в море без женской ласки. Всю кожу девушки кроме пяток и ладоней покрывал густой и мягкий, как у куницы, коричневый мех. Нормальные человеческие волосы, чёрные, густые и жёсткие, росли у Маши только на голове. Свою человеческую часть шевелюры девушка отпускала до плеч и собирала в хвост на затылке. Или на макушке, если юная фельдшерица хотела подурачиться.

Маша скрылась в люке марсовой площадки, и наружная вахта разочарованно выдохнула, вернувшись к прицелам и биноклям. И вовремя! На «Певеке» двое выскочили из-за надстройки и побежали на шкафут, к орудию. С марса раздалась частая стрельба, Маша уложила одного пирата, второй успел укрыться за бронещитом пушки. Орудийный ствол медленно двинулся влево, нащупывая неподвижный капер.

В такие моменты седеют. Обе «рапиры» заряжены и направлены на врага, но стрелять нельзя – полные людей вельботы уже стоят у борта «Певека». Тарновский разинул рот, чтобы выкрикнуть приказ, и в этот момент пират выстрелил. Три кабельтова – для морской артиллерии почти в упор. Снаряд ударил под надстройку «Громобоя», на метр ниже ватерлинии. Корабль вздрогнул от киля до клотиков, а затем начал медленно крениться, вбирая в себя тонны воды. Наконец Маша исхитрилась попасть в прицельную амбразуру Мк37, выбив комендора из сиденья наводчика. Призовая группа уже перевалила через планширь. Обозлённые неожиданным сопротивлением стрелки разбегались по отсекам и коридорам «Певека», убивая всех, кто попадался на глаза. Тарновский рванул телефонную трубку.

– Машина, докладывай!

Отчёт Дрейзера был исчерпывающим:

– Убиты трое. Левый дизель разбит в хлам. Поступление воды в отсек. Ставим пластырь.

На «Певеке» уже не расстреливали всех подряд. Пленных гнали на шкафут и заставляли садиться в вельботы. Недостаточно расторопных просто сталкивали вниз, а в воду упадёт человек или разобьётся о твёрдые банки вельботов – бойцов Тарновского совершенно не волновало. Перегруженные лодки отчалили от борта обречённого корабля.

– Было бы здорово взять «Певек» за ноздрю и притащить во Владик, – предложил Куртов.

– Не успеем, – ответил капитан. – Погода портится. Как бы нас самих с одним дизелем не пришлось брать на буксир.

Вельботы подошли к борту капера как нельзя вовремя. Над «Громобоем» ещё сияло солнце, но на востоке из моря вырастала стена туч. Между слоями облаков беззвучно сверкали молнии. Ветер усиливался и уже с тихим шипением срывал пенные барашки с гребней волн. Темнело на глазах. Подгоняемые пинками и тычками пленные лезли из вельботов по штормтрапам вверх, на палубу капера, где их тут же загоняли в трюм. Команда пирата была разношёрстной: азиаты, европейцы, даже один посеревший от страха и холода негр. К Тарновскому подвели коренастого чукчу в наручниках.

– Тот самый! Упырь, – представил его Денисенко, второй помощник и командир призовой группы.

Тарновский с любопытством глянул на знаменитого пирата. Упырь не представлял из себя ничего особенного: низенький, плосколицый, с узкими глазками-амбразурами и куцей бородёнкой из десятка волосин. Из-за этой редкой волосни на подбородке пирата в насмешку прозвали Чёрной Бородой. Впрочем, тем, кто попадал к Упырю в руки, становилось не до смеха.

– В карцер, – приказал капитан.

Чукчу увели. Вельботы подняли из воды и поставили на кильблоки. Из одной лодки достали крупного молодого парня в джинсах и клетчатой рубашке. На груди у него алело крохотное пулевое отверстие. Пират ещё дышал, но, кажется, уже не воспринимал происходящее вокруг и безучастно смотрел в небо широко распахнутыми голубыми глазами.

– Это тот самый, который стрелял из пушки, – пояснил Денисенко. – Американец из Сиэтла. Маша застрелила его, вот только не до конца. Мы специально привезли, чтоб вы посмотрели.

Прибежала Маша, уже без винтовки, но с санитарной сумкой. Помощь американцу не требовалась, он умирал. Воздух со свистом проникал через рану в грудную клетку при каждом вдохе комендора и сжимал лёгкое. Губы американца посинели, глаза закатились, тело вздрогнуло от судороги. Маша сложила собственную куртку вчетверо и сунула комендору под голову, чтобы тот не расшиб затылок о палубу, потом разорвала перевязочный пакет и попыталась наложить окклюзионную повязку. Глядя на них, Тарновский подумал о том, что это, наверное, романтично: умереть на руках девушки, которая только что подстрелила тебя.

– Спустить с него шкуру! – предлагали мореманы. Им было ужасно жаль собственный корабль, искалеченный американцем. – Паяльной лампой его осмолить! Протянуть под килем!

Судороги прекратились, комендор вытянулся на палубе. Он был мёртв.

– Американца отнести в баню, к нашим покойникам, – распорядился Тарновский и глянул на моряков. Собравшиеся на шкафуте громобойцы внимали своему капитану с должным почтением. – Когда придём в порт, похороним амера как положено.

Команда зашушукалась: чудит капитан. Хотя, если бы пираты, которых сейчас загоняли в трюм, дрались вполовину так же храбро и умело, как американец, вполне могло статься, что не «Певек», а «Громобой» набирал бы воду в отсеки, готовясь уйти в последний рейд – на дно. Так что американец честно заслужил свои три аршина твёрдой земли.

«Рапиры» открыли огонь, добивая пирата. «Певек» садился кормой в море. Волны перекатывались через палубу, вода бурлила от выходящего из отсеков воздуха. Корма резко провалилась вниз, нос задрался, обнажилась крашеная суриком подводная часть корабля. В стальном корпусе пирата что-то грохотало, скатываясь по накренившимся палубам. Мгновение, и корабль быстро ушёл в кипящую воду. Огромные пузыри лопались на месте гибели пирата.

– Всё! – Тарновский надел фуражку и сверил кокарду с собственным носом. – Одним морским чудищем стало меньше.

К капитану подошла повариха тётя Фрося, полная женщина средних лет в своей неизменной форме – белом халате поверх вязаной кофты.

– Глеб Алексеевич, обед подавать?

– Что? – не расслышал капитан.

– Обед, говорю. Борщ и котлеты с картошкой. На третье – компот.

Компот на третье – это сильно! Особенно сильно – готовить обед, когда «Громобой» на полном ходу гнал пирата среди разрывов и всплесков.

– Конечно, подавайте, Ефросинья Николаевна!

– А тех, кто в трюме, кормить?

– Обойдутся, – отмахнулся Тарновский. – Через три дня мы будем во Владивостоке. До Владика не помрут.

– Так ведь тоже люди…

– Ефросинья Николаевна, займитесь обедом, – отрезал Тарновский и затарахтел ботинками вверх по трапу.

Задолго до любимой экипажем тёти Фроси на «Громобое» работала коком сухощавая крепкая тётка из Советской Гавани. Однажды на майские праздники, когда капер стоял в корейском Пусане, повариха в красках описала кому-то из своих поклонников, как мылась в корабельной бане с фельдшерицей. Тётка клялась и божилась, что у Маши есть хвостик, короткий и пушистый, как у рыси. Народ на капере вредный, болтливый. Маша в тот же день узнала об особенностях собственной конституции и про то, кто об этом разболтал. Фельдшерица была доброй и незлопамятной девушкой, но такого позора не стерпела и отправилась на камбуз выяснять отношения. Самой драки никто не видел, но свидетели утверждали, что из-за закрытой двери доносился грохот посуды и шипение, как от разъярённой кошки. Думали, повариха не выживет. Экипаж страшно удивился, когда на другой день она явилась к Тарновскому с роскошным бланшем на лице и с заявлением «по собственному». Капитан даже не спросил, кто и за что отмутузил кока, просто подписал заявление и велел отправляться на берег.

«Громобой» выходил в море на следующий день, найти нового кока не успевали. Тарновский объявил: если Маша не утерпела и не отложила месть до родных краёв, пусть расхлёбывает сама. И отправил свирепую фельдшерицу на камбуз. Команда затаила дух в предвкушении нового скандала. Работа кока – совсем не то же самое, что приготовить кастрюльку супа на собственной кухне. Управиться во время качки с громадными котлами и накормить ораву головорезов так, чтобы все остались довольны, – это намного, намного сложнее.

Капер вышел из порта до рассвета, и на завтрак команда получила весьма приличный омлет. Оптимисты отмечали, что Маша неплохо справляется со свалившимися на неё обязанностями. Пессимисты возражали: омлет из яичного порошка – не Бог весть какое блюдо и рекомендовали дождаться обеда. Маша, злая, как сто чертей, носилась по камбузу, словно бес в персональном аду среди кипящих котлов и шкворчащих противней. На обед она приготовила уху из консервированного лосося и гречку с котлетами. Тут даже убеждённым пессимистам пришлось признать: Маша справилась, открыв в себе ещё один талант. Вскоре капер ошвартовался во Владивостоке, и агентство по найму прислало Ефросинью Николаевну Скворцову, даму средних лет, решившую поменять ободранную купеческую шхуну на славный «Громобой». Маша облегчённо вздохнула и сдала новой поварихе камбуз, но с тех пор во избежание недоразумений ходила в баню одна.