Я ведь говорю не о самих вещах, сэр.

Я говорю об их значении.

/Рэй Брэдбери. 451º по Фаренгейту/

Оправдать «летописца», объяснить смысл его труда может только явно выраженный социальный или государственный заказ.

Для любого другого человека, тратящего время на сочинение текстов вместо того, чтобы гнаться за чем-то более весомым, зримым и общепринятым, оправдания нет. Потому что не является таким оправданием потребность в свободе, и сама свобода не является зримой, весомой, общепринятой ценностью – что бы ни говорили по этому поводу рекламные плакаты.

Почему я упомянул свободу. Да потому что свобода – это опьяняющее удовольствие. Я видел пишущих людей «в процессе». Они производят впечатление счастливых, летящих.

А моя профессия – фотограф. В момент нажатия на спуск затвора я тоже – свободен, как никто другой. В момент нажатия кнопки у меня вырастают крылья. Свобода – это ощущение полета, которое мне знакомо. К счастью, у меня есть оправдание этой свободы – мне платят.

Но летать – хочется больше. Летать хочется выше. Вот так я и открыл «документ word» и начал вспоминать – получать незримое, невесомое, не общепринятое удовольствие – быть свободным.

И еще любопытство – действующий фактор. Забавно посмотреть, когда все закончится, с чего все началось. Как говорит один мой знакомый: «Каким же нужно стать настоящему, чтобы мы пожалели о прошлом!?»

Автор

СПб 2017

Глава 1. За гусями

– Ну, люди, здравствуйте!

Слова и хрипловатый бас, которым они были произнесены, принадлежали региональному распространителю нашего журнала. По тому, что он был облачен в штаны, куртку и кепку а-ля шемякин цвета хаки, было ясно, что он только что вернулся из дальней поездки. Круглые глаза посматривали на нас с хитринкой и некоторым удивлением, мол, как, вы еще не задохнулись за своими компьютерами? Огромные ладони, похожие на крабов, прижимали к бочкообразному животу что-то большое, из-за чего «Dubl Regy» – так звала его офисная молодежь, теперь с трудом протискивался между офисными перегородками.

Это «что-то», завернутое в несколько полиэтиленовых пакетов из супермаркета, «Dubl Regy» торжественно водрузил на стол бухгалтера, а сам уселся, производя несуразно много шума и скрипа, на кресло посередине комнаты. «Dubl Regy» был из тех пенсионеров, которые, как деревья, могут быть вывернуты из жизни только с корнями и только с подлеском. В прошлом преподаватель теормеха, сопромата и прочей инженерии, теперь грузный, сильно потеющий, обремененный бедными родственниками, но при этом бесконечно оптимистичный. Таковым делают человека провинциальные разбитые дороги, из колдобин которых городской житель успешно выбирается благодаря совершенной автомобильной технике и регулярной зарплате за то, что бьешь редакционную машину на тех самых провинциальных дорогах.

– Шикарный кролик, Петрович, – сказала бухгалтер, – развернув и снова заворачивая тушку в пакеты, – откуда в этот раз?

Доктора прописали ей кушать больше кроликов, поэтому «Dubl Regy» по договоренности регулярно привозил их с провинциальных рынков.

– Есть такой городок, назовем его «Л», всего 250 км. отсюда, а недалеко от него деревушка, назовем ее «Н». Еще немного проехать, и вот там проживает фермер, назовем его «А», так вот у него такие отличные кролики. И много еще чего интересного для вас, homo-строчащие.

– Как тебя в те края занесло, – спросила Алена из-за своего компьютера. Ее светлые локоны при этом даже не пошевелились.

– Интересно стало, кто там наш журнальчик заказывает. С доставкой на а/я на горпочтамте. Оказалось – именно этот «А». Я заехал, пользуясь провинциальной свободой нравов, познакомиться. Так вот, очень рекомендую кому-то съездить, личность колоритная, как раз по теме "философия фермерства".

– Все фермерство, и технология, и философия созидаются в больших городах, где придумываются тракторы и удобрения, – ответил я.

– Ну, не скажи, – парировал «Dubl Regy», – роль потребителей тоже со счета не спишешь. А потребитель фермерского продукта – это не только и не столько гурман-горожанин на диете, но и местный житель, который под боком у фермера. Провинциал с большой буквы, – Петрович временами отвечал нам так, что новички на испытательном сроке торопились записать его слова и выдать за свои.

– Хватит воздух сотрясать, – мы и не заметили, что в дверях кабинета уже с пару минут возвышалась фигура Главного, – пишите лучше.

– О чем? – деловито осведомились неподвижные кудряшки Алены.

– Вот именно об этом: технологиях, философиях, потребителях, – ответил Главный и скрылся в кабинете, из пустоты которого через минуту позвал:

– Петрович, зайди.

В кабинете шефа Петрович был минут пятнадцать. Он только на полминуты вышел, чтобы забрать из куртки, брошенной на спинку стула, свой ай-фон, а потом снова скрылся в кабинете, закрыв за собой дверь. Мы тем временем сотворили план набега на ту самую деревню К.

– Петрович, когда звонил, говорил и про отличных гусей. Сейчас сентябрь, Новый год не за горами. Попытайте Петровича, придумайте основание для командировки, и вперед – за гусями, – сказала бухгалтер. Пользуясь превосходством старшего возраста и классическим воспитанием, выраженном в явном почитании стиля Раневской, она всегда подбивала нас на подобные взаимовыгодные экспедиции.

– А разве в сентябре их уже забивают, – спросил кто-то из парней.

– За деньги забивают в любое время. А в морозилку бросишь, и спокойно долежит. – ответила бухгалтер.

Петрович вышел из кабинета Главного, как всегда, довольный, и кивнул в сторону Алены:

– Твоя очередь, агент 9-6-9.

Такое прозвище он придумал для нее, сообразуясь с ее должностью – журналиста, и физическими данными, из которых для краткости убрал нули.

Аудиенция Алены у Главного тоже не была долгой. Она вышла из кабинета, как ни в чем не бывало снова уселась перед своим компьютером, и только оттуда сообщила приятную для всех новость:

– Готовьте денежки. Поход за гусями начинается!

Петрович взял на себя миссию обойти столы и собрать купюры у тех, кто хотел видеть на своем новогоднем столе гуся с яблоками или кролика с чем-то подобным, а я получил от Алены записку по электронной почте. Ее высокомерия хватало на то, чтобы время от времени лишать коллег удовольствия слышать ее голос и лицезреть белоснежные зубки.

– Едешь со мной. Завтра утром заберешь от дома, – написала Алена.

Я хотел спросить в ответ, в котором часу, но не успел.

– Не раньше восьми. Забери деньги у «Dubl Regy», – поступило новое указание.

Больше мне делать было нечего, и, забрав свой рюкзак с техникой, я вышел вместе с Петровичем. Он сунул мне в руку деньги и список нуждающихся в гусятине и крольчатине, и подмигнул:

– Натура – закачаешься.

Не знаю, о чем это он говорил: о фермере А, или об агенте 9-6-9.

На следующее утро в восемь ноль-ноль я на служебном LC был у нужного подъезда, бросил смс-ку, что приехал, и задумался. Необходимой деревеньки навигатор не знал. Последние километров 30 нужно было ехать по карте, про которую Петрович хмыкнул:

– Там лучше в объезд через лес. На той дороге, что на карте – мост рухнул. Вряд ли так скоро восстановили.

– Может, остановимся где, – подумал я, – позагораем.

В голове помимо воли возник образ Алены. Сначала в офисном облачении, затем каким-то образом джинсы и кофточка слетели, остались какие-то скромные в смысле размеров тряпочки, как на рекламе купальников или соляриев. Бабье лето все-таки. Плюс глобальное потепление. Добиться же благосклонности «золотого пера» журнала было мечтой всей сильной половины редакции. Но пока сильная половина демонстрировала слабость.

Алена появилась внезапно. Она залезла на сиденье рядом, хлопнула дверцей:

– Что стоим? – сказала она, вынимая из сумки помаду.

– Для такого задания помада должна быть цвета хаки, – съязвил я. А то какой же ты агент, больше на барби похожа.

– Давай вперед, Пудель, – парировала Алена. Пуделем, а чаще пудельком, меня называли дамы из-за моей курчавой шевелюры. Я не обижался, легкая игривость в разговоре со слабым полом полезна, особенно на корпоративах.

Мы поехали. Всю дорогу Алена оживленно переписывалась с кем-то, иногда безучастно поглядывая в окно на дорогу и окрестности, потом снова утыкалась в смартфон.

А окрестности были живописными. Мне, как фотографу, пару раз хотелось остановиться, но снимать пейзажи – неблагодарное сегодня дело. Без искусственной обработки они не ценятся. А это – не мой конек. Вот живопись, наверное, другое дело. Художник рисует не то, что видит. Художник рисует то, что считает важным, что считает нужным оставить на века, или хотя бы на свой «краткий век». Поэтому получаются идеальные полотна, ничего лишнего. Современному фотографу, чтобы продать, нужно добавлять в фотографию чего-то, компот делать, а художнику, наоборот, что-то из реальности надо убирать, оставлять главное, настоящее.

Но все-таки передохнуть было надо. Для этого нашлось живописное местечко.

Дорога шла по возвышенности, внизу в полукилометре протекала речка. Через пологий берег, поросший травой и клочьями ракитника, была видна полуразрушенная плотина и остатки кирпичных стен на берегу рядом с плотиной. Противоположный берег был круче, он был покрыт лиственным лесом, уже побуревшим от первых осенних дождей, но то тут, то там в нем вспыхивали пламенеющие клены, а к самой воде спускались солнечно-желтые березы и розовеющие осины. От плотины в лес круто взбиралась старая дорога.

Был как раз полдень. Солнце стояло в зените, хоть и по-осеннему низко, и посылало прямые лучи в лес на противоположном берегу. Картинка была, как говорит Петрович, "закачаешься", сразу захотелось пройтись по верху плотины и кинуть камешек с нее в речку.

– Здесь? – спросил я.

– Ну не на обочине же, – ответила Алена.

Я аккуратно съехал с дороги и прямо по сухой траве, проваливаясь в небольшие ямки, поехал к разрушенным стенам. Cкоро я нащупал гравийную дорогу, по которой, наверное, к плотине подъезжали рыбаки. Вероятно, я съехал с шоссе слишком рано.

За разрушенными стенами нашелся и фундамент. В его центре зияло круглое отверстие, накрытое ржавой стальной конструкцией, в центре которой было отверстие. Сквозь ржавые поперечины был виден бетонный желоб, или канал, проходивший от края плотины и плавным полукругом снова впадавший в речку. Оглядев саму плотину, я понял, почему теперь в этом канале нет воды – уровень входа в него был чуть выше уровня реки. А когда плотина действовала, в нем должен был быть серьезный поток.

– Мельница какая-нибудь, – сказал я.

– Электростанция, – Алена кивнула на стенку. На ней на одном гвозде болталась фанерная табличка с красной молнией и надписью "высокое напр…". Кусок таблички был отломан.

– Перекусим, – предложил я, – я пока поснимаю, а ты достань из багажника сумку. У меня там бутерброды. И термос.

– Молодец, пуделек, – Алена первый раз улыбнулась. – У меня только кусок пиццы. Вчера девчонки засиделись, не доели.

Она ушла к машине, а я походил, разглядывая старые кирпичные стены со следами пожара, кострищем рыбаков на бетонном полу, банками из-под пива. Того, что я люблю снимать в старых зданиях – коричневое от борьбы со стихией железо на фоне изъеденного эрозией камня было мало: только ржавый остов над колодцем и крюк с фаянсовыми изоляторами на самом верху. Все остальное уже унесли местные сборщики металлолома.

Пока я бродил по развалинам, Алена расстелила коврик, который я тоже взял с собой, и разложила бутерброды. Я сел на другой край, напротив нее, и начал разливать чай из термоса.

– Мне не наливай, – сказала Алена. Только дай крышку.

Я протянул ей белую крышку-чашку от термоса. Она полезла в свою сумку и достала плоскую бутылочку, наполовину наполненную коричневой жидкостью.

– Извини, – сказала Алена, – укачало.

Она выпила и налила еще немного.

– Извини, тебе не предлагаю. Мне жизнь дорога.

– Ясно, – ответил я. – Тем более, девочки вчерашние.

– Да, девочки, – усмехнулась Алена.

Из-за уклона, на котором мы сидели, дорога наверху была совсем не видна. Судя по всему, по ней мало ездили в будни, только местные. Этот же уклон защищал нас от ветерка. От сухой травы пряно пахло осенью. Солнце, только-что перевалившееся через зенит, доставало и нас своими лучами.

– Ты как, отошла?

– Нет еще, минут десять посидим, – ответила Алена.

– Ну, я тогда позагораю, – сказал я и стянул футболку. Куртку я снял еще раньше.

– А я посмотрю, какая вода, – Алена прошла, шурша травой, мимо меня и скрылась за кустом ракитника.

– Не нырни там, – крикнул я.

– Постараюсь, – донеслось из-за куста.

Минут пять было тихо. Я дожевывал третий бутерброд, размышляя о том, на какой минуте нужно будет идти спасать Алену. Если через пару минут не появится, значит, ей там за кустами совсем плохо – после вчерашнего. Это, конечно, осложнит работу, но не мне. А мне даже на руку, слабость женщины увеличивает шансы мужчины.

Но Алена была в полном порядке. Даже более, чем в полном. Она появилась из-за куста и легко шла обратно, как ни в чем не бывало. При этом всю свою одежду, включая кроссовки, она несла в руках. Именно всю, поскольку на ней не было ничего.

Наверное, у меня был довольно глупый вид. По крайней мере, подойдя на расстояние пары шагов и глянув на меня сверху вниз, она усмехнулась. Но ничего не сказала, прошла, на секунду загородив гладким ухоженным телом солнце, и встала на свой край коврика.

– Есть, чем вытереться?

– Я через голову бросил ей свою футболку.

– Это по-рыцарски, – сказала она, не жалко?

– У меня запасная есть.

– Тогда, в качестве награды можешь вытереть мне спину.

Вытирая ей спину, я позволил себе немного вольности. Алена заметно напряглась и ткнула меня локтем под ребра.

– Не твое. На место, пуделек.

– Ну, так ведь и ничье, – съязвил я. – Пропадет … золотой запас.

Я снова сел на край коврика, налил себе чаю и, уже не стесняясь, стал смотреть, как она одевается.

– Если какая-нибудь местная бабка с дороги тебя увидит, скажет что-то вроде "бесстыжие городские понаехали".

– Это не бесстыдство. Это чувство превосходства.

– Превосходство над чем?

– Превосходство совершенной формы над несовершенным содержанием, или его полным отсутствием.

– Над чьим содержанием, – сказал я, принимаясь за очередной бутерброд.

– Над бабкиным. Или над твоим, тоже сгодится.

– А форма чья?

– Форма моя. Не твоя же. Посмотри на свой живот.

Мой живот, не доставлявший мне никаких хлопот, был вполне сносным. Переваривал все. Без восьми квадратиков, конечно, даже без четырех. Но не свисал же он над ремнем, как у некоторых. У самой Алены квадратики пресса проглядывались. Вот о какой форме она говорит.

– Ну, не обижайся, Игорек. Она вдруг опустилась на колени и чмокнула меня в щеку.

– Поехали.

И тут же вскочила. Очевидно, купание пошло ей на пользу.

Всю оставшуюся дорогу, кроме последнего тридцатикилометрового участка, она болтала без умолку. Рассказывала про своих подружек. Через полчаса я знал их всех по именам.

– Я тебя с ними познакомлю. Скажу, что ты фотограф, а ты и на самом деле фотограф, они сразу будут на крючке. Каждой – портфолио. С каждой – отдельно. Ты же кучерявый, они мимо такого не пройдут. Ольга точно не пройдет. А она такая – звезда!