Пусть колокольчик пел под красною дугой
Так недогадливо и так немузыкально.
Но в медленном плену дороги снеговой
Мне было без него достаточно печально.

Лошадка шла сама, не тронута вожжой.
В вечерней тишине уже тускнели дали.
И я не мог простить, зачем я слишком твой,
Когда твои глаза в мои глядеть – устали.

Ты, кажется, спала. Под шляпкой меховой
Я смутно различал лица изгиб овальный,
А колокольчик пел под красною дугой
Так необдуманно и так немузыкально!

2. В комнате

Тюльпаны желтые в березовом горшке
Поставлю я к себе на узкое оконце.
Сосульки длинные висят на желобке:
В них ночью спит луна, а днем гуляет солнце.

В веселой комнатке один я целый день.
Смотрю на яркий снег, на сосны, на дорогу,
Читаю, если мне писать бывает лень,
И ночью, перед сном, молюсь немного Богу.

Но не приходишь ты… А если б и пришла,
То будут ли тебе достаточно понятны
Упреки в комнате, которая светла,
Где солнцем зажжены ликующие пятна?

27

Осень близко. Желтый лист мелькает.
И опять до утренней зари
Ранний вечер тихо зажигает
Вдоль пустынных улиц фонари.

Облака так низко над землею.
В тихом зале скучно и темно.
И дожди минутные порою
Тяжело и резко бьют в окно.

Осень близко… В парке, на озера.
На пруды заросшие кругом.
Тихо рея, листья лягут скоро
Золотым и трепетным ковром.

Зашуршат аллеи под ногами,
Белых астр поблекнет красота,
В серой дымке, в ласковом тумане
Дальний лес потонет, как мечта.

Новых грез вернется мне ошибка,
И опять, – и это мне не жаль, —
Опьянит меня своей улыбкой
Старый друг, осенняя печаль…

28. Маленькую маркизу отвозят в монастырь

Ее всю ночь баюкало в дормезе,
А рано утром кучер и лакей,
С поклоном низким, подарили ей
По самой яркой, самой красной розе.

Еще прохладой веяло в лесу;
Из-под колес спасалися гурьбою
Лягушки; длинный хлыст сбивал порою
С прозрачных листьев яркую росу.

В жеманной речке отражались ивы;
Цвели луга; неслось жужжанье пчел;
Спала деревня; у стены осел
Жевал репейник и смотрел лениво…

Чтоб вылезти и чтоб нарвать цветов
На ярко синей, радостной полянке.
Она щекочет шею гувернантке
Прикосновеньем легких лепестков.

Но та строга, неумолима даже:
«Нам надо быть к семи в монастыре!
Он там, ты видишь, – слева, на горе».
И поправляет ленты на корсаже.

Ах да, она забыла! – ночью ей
Виконт приснился, – что за сон чудесный!
Он говорил: «маркиза, вы прелестны!»
И руки целовал ей до локтей.

А тут ее на много лет запрячут
От этих всех загадочных вещей,
Оденут скверно и прикажут ей
Весь день молиться… – и маркиза плачет…

А в гору медленно ползет дормез;
Фруктовый сад, стена, фонтан, ворота…
Подножка щелкнула; развеяна дремота,
И падают из рук стебли увядших роз…

И мать-игуменья встречает на дорожке
Ту, что с собой Мадонне принесет
Три тысячи французских ливров в год.
Вопрос в глазах и две прелестных ножки…

29

Прозрачное раннее утро дышало весенней прохладой.
Вершины деревьев горели под лаской луча золотого.
Он шел по заглохшим аллеям забытого старого сада
Любимую женщину с грустью увидеть в объятьях другого.

Он знал ту аллею, в которой они назначали свиданья:
Там гуще сплеталися ветви, теснее ложилися тени,
И так безотчетно дарили неясное благоуханье
Акации желтые грозди и белые ветки сирени.

И он их увидел, где думал. Они говорили, и внятно
Весеннее утро будили их юные, смелые речи:
А утро уже просыпалось, и ветер ласкал ароматный
Ее непослушные кудри, ее обнаженные плечи.

В руках ее – ветка сирени; к губам прижимая неясно,
Она отдает ее после с капризной улыбкой другому.
О, как он тогда ненавидел, безумно, мучительно, властно,
И белую ветку сирени, и неги весенней истому!

И сколько стоял он – не помнил. Когда же очнулся, то было
Все тихо и пусто, и только порою, угрозой несмелой,
Еще незаснувшая злоба послушную память будила.
И белая ветка сирени на старой скамейке белела.

Душистым, проснувшимся ветром пахнуло; листва зашептал;
По гравию узкой аллеи, мелькая, забегали тени.
Он тихо нагнулся и поднял и, чтобы она не завяла,
С собою унес он с улыбкой забытую ветку сирени…

30. Летом

Георгины на круглом столе
Побледнели с потухшим закатом…
Вы зайти обещали ко мне
С сен-бернаром и маленьким братом.

Я велел принести на балкон
Старомодные синие чашки.
Мой заброшенный сад напоен
Ароматом некошеной кашки.

Этот милый минутный визит
Будет все же почти не визитом!
У меня шоколад и бисквит:
Двое младших займутся бисквитом!

А для вас… а для вас у меня
Есть цветы небольшого букета.
Тихий вечер июльского дня
И четыре неясных сонета…

Будет тихо… Сквозь ветви берез
Долетят монотонные стуки…
Сен-бернара обиженный нос
Нам уткнется в сплетенные руки…

Головенка с большим хохолком
Оторвется на миг от бисквита:
«Расскажи-ка еще мне, как гном
От колдуньи забрался в корыто!»

Шелест листьев… Спадает жара…
Я забыл все рассказы про гнома!..
Но куда вы? – «Домой. Нам пора.
Я давно обещала быть дома».

Сен-бернар от восторга хвостом
Опрокинет забытые чашки.
Торопясь, мы пойдем вчетвером
По ковру темно-розовой кашки.

Мальчуган на изглоданном пне
Снимет домик со скользкой улитки.
– О, позвольте, пожалуйста, мне
Проводить вас до старой калитки!

Я открою… закрою… мелькнет
Вдалеке ваша шаль голубая…
Эта ночь, – она скоро придет…
Добрый вечер, моя дорогая!

31

В саду, где май сверкал и где цвели цветы,
В аллее, где сирень горела сказкой белой,
Моей любви мучительно несмелой
Я вам сказал желанья и мечты.

И вы ответили… уже не «вы», а ты…
Но все прошло так быстро, так нежданно…
Мы разошлись уже, когда в саду туманном
Кружились первые осенние листы…

Когда-то, чтоб еще безумней было счастье,
Весна коснулась нас своей волшебной властью;
Теперь же осень грустно убрала

Листвой увядшею, эмблемой страсти дальней,
Аллею, по которой ты ушла, —
Чтобы разлука нам была еще печальней…

32

А. А. Таскину

Закат был золотым, а ночь потом пришла
Такою медленной, такою странно синей…
И синяя печаль мне на душу легла,
Как на душу пчелы умершей меж глициний.

Почти что хорошо. Не закрывая глаз,
Живу как будто бы с закрытыми глазами.
Я знаю, я вплету в узор певучих фраз
Слова, которые нельзя назвать словами.

Почти что хорошо. Почти. И только жаль,
Что завтра будет то, чего сейчас не надо,
Что эта синяя, бездонная печаль
Уйдет из глаз моих, как эта ночь из сада;

Что завтра буду я опять, опять собой,
Что солнце медленно зажжет цветы глициний,
И сердце вырвется разбуженной пчелой
Навстречу золоту из этой сказки синей!

И хочется, чтоб все окончилось не тем,
Чем кончиться должно, а новой, долгой тайной,
И чтоб в моих глазах осталась бы совсем
Печаль, которая пока еще случайна…

33

Я боюсь: не такими мечтами,
Как мои небольшие мечты,
В своем сердце, предутреннем храме,
Засветишь незажженное ты.

Я пришел для неясного счастья.
Я одной только сказки хочу.
Я хочу мимолетно, не властью.
Прикасаться к душе и плечу.

Мне казалось в часы моей скуки.
Что о том же скучаешь и ты.
Что твои запрокинуты руки
В октябре, когда вянут листы.

Мне казалось, что мягкого тона
Тишина твоих платий и снов,
Что ты любишь утят, анемоны
И печаль моих длинных стихов.

Мне казалось… Мне только казалось…
Мне, вернее, хотелось, чтоб ты,
Как безоблачный день, отражалась
В синеве моей первой мечты.

Но потом я подумал: «А если
Только грезам усталым моим
Силуэт в темно-розовом кресле
Показался родным и больным?

Может быть, ты безмерно чужая?
Может быть, ты печальна не тем?»
И с тех пор я боюсь… я не знаю…
Я моих не кончаю поэм…

И с тех пор начало мне казаться,
Что ты стала иной, чем вчера:
Разучилась цветам улыбаться,
Забываешь грустить до утра.

Что ты хочешь чего-то другого,
Чем мои небольшие мечты,
Что обману красивого слова
Отдаешься зачем-то и ты.

И пока я враждую с собою
И гадаю, ты та иль не та, —
Ты моею усталой рукою
Мной самим от меня заперта.

И я знаю теперь безвозвратно,
Что я больше не буду твоим:
Я мечтал о слегка непонятном,
О желаньи, скользящем, как дым;

Я мечтал о простых разговорах,
О букетах фиалок, – не роз,
Об одном только жесте, которым
Поправляют изгибы волос;

Об улыбках, как в старом романе,
В позабытом, наивном саду…

– Я найду! В этом русском тумане
Я себе небольшое – найду!

34. Упрек

Ты иногда меня почти любила;
И не сердись: я говорю «почти».
А если ты забыла, то прочти
В моих глазах все то, что ты забыла.

В томительный и длящийся узор
Не сплетены судьбою жизни наши.
Ты – отнята; но я из тех, чей взор
Допьет до дна святую горечь чаши.

Пусть будет так. Но страшен мне недуг
Моей души, привыкшей к грезе вольной.
Мой дорогой, мой нехороший друг,
Мне иногда бывает слишком больно…

И медленно, но зная все пути,
В мои глаза, покорные бессилью,
Приходит, чтобы больше не уйти,
Печаль любви, которой смяты крылья.

35. Песня русского Пьеро

За модой небо не следит,
И этой ночью, за опушками,
Свою улыбку утаит
Вуалью с золотыми мушками…

И я, опаловый Пьеро,
Иду дорогой лунной, длинною,
И все кругом напоено
Моей печалью мандолинною:

И ночь, и звезд падучих нить,
И сад, овеянный жасминами…
Меня хотели не пустить
Те, что скучают с Коломбинами!

Но я в открытое окно
Ушел от вин, горящих блестками,
Чтоб было мне не все равно,
Какое небо за березками;

Чтоб зацепил паук меня
Своей вечерней паутинкою,
Чтобы до завтрашнего дня
Я шел случайною тропинкою;

И чтоб успел я где-нибудь.
Перебиваемый лягушками.
О том, что я люблю, шепнуть
Вуали с золотыми мушками.

36. В санатории

«Как снега на горах прозрачна пелена;
Как медленно внизу туманы гасят дали;
Давайте руку мне… Дойдемте до окна…
Но тише: – я боюсь, что вы уже устали…

Не правда ль, хорошо сейчас лететь стрелой
На лыжах вниз, в овраг, и дальше, в лес лиловый?
Мне доктор говорил, что этою весной
Вы будете уже почти здоровы.

Теперь же надо ждать, и терпеливо ждать,
Подушку вышивать, просматривать журналы,
И главное, себе напрасно не внушать,
Что будто бы вам жить осталось слишком мало!»

…Как снега на горах прозрачна пелена!
Но медленно внизу туманы гасят дали,
И ночь придет. Совсем. Томительно темна
Для тех, которые, быть может, не устали.

Как свечи, догорит последний, тусклый час,
Уныло-долгий гонг напомнит об обеде,
Внизу зажгут огни, – и я уйду от вас
Печальной, маленькой в своем пушистом пледе.

Мне бесконечно жаль сплетенных этих рук,
Судьбою созданных для женственной печали,
Для осторожных встреч и медленных разлук, —
Которых никогда еще не целовали…

Проходят дни. Пройдут. Меня зовут дела.
И прежние края, и та, что мне писала, —
И тонкая рука, томительно бела,
Останется одна на складках одеяла.

А там – придет весна. В последний раз снега
Зажгутся, чтоб совсем погаснуть. Вы найдете,
Что ночь мучительно и тягостно долга,
Что не заснете вы, – и вы совсем заснете…

Уйдете в странный мир, чьи яркие врата
Вам были уж давно необъяснимо зримы,
Где светлых ангелов откроются уста
Для поцелуя тем, кто не были любимы.