Глава 3

– Ну что, вредитель! Загубил коня? – подмигивая конюху, говорю я притворно сурово.

– Розог ему, надобно, велеть выписать! – неожиданно кровожадно молвил мужик с дровами.

– А, пожалуй, велю задать ему плетей тридцать! – подхватил я, входя в роль, да так, что сам себе удивился.

– Помилуй, барин, за что плети-то? – неожиданно заступилась за конюха Матрена. – Розги ему – и хватит! Герман там виноват! Он заступил дорогу вашей телеге, ему тоже розог надобно!

Оп-па! Это что, священников пороли в это время? Но тут явно не я ему должен прописывать плети – у попа своё начальство имеется. А картина происшествия всё проясняется и проясняется. И ещё оказывается, плети хуже, чем розги! Учту.

– Так ить он не виноват! – вступается дровосек. – Он не знал, что Тимоха озорует. А ему вы, барин, приказали, – простодушно обвинил меня во всех бедах мой слуга Мирон.

– Ты говори, да не заговаривайся! – прикрикнул я на него, и собственно зря – Мирон и сам испугался.

– Барин, пожалуйте завтракать! Всё готово! – ловко перевела стрелки Матрена. – А ты, Тимоха – сыть лесная – иди хоть на коня посмотри, не издох ли?

– Отставить коня! Тимоха – за мной, – приказываю я.

Завтракать барин изволил в общей комнате с камином, «на аглицкий манёр». На столе стояли: серый хлеб, парное молоко, вареные яйца, пироги рыбные и сладкие, ущица и отдельно вареная рыбка. Что-то несли ещё, но я уже с аппетитом наворачивал уху, заедая свежевыпеченным хлебом. «А мяса-то на столе нет – или бедность, или пост», – отметил я про себя.

Тимоха дождался, когда Матрена выйдет, схватил кусок пирога и начал свой рассказ:

– Думал, жена молодая и красивая, а она хоть и молода, но выглядит хуже бомжих наших. Да ещё детей у меня трое – мал мала меньше, плюс одного в пузе носит, – торопливо прожевывая яство, жалился мой собрат по несчастью. – А я её и бью ещё, оказывается! Вся морда в синяках. Батя старый совсем, помрёт скоро, хотя как старый – сорок пять лет но работа его измотала.

– Ну, а как ты думал? – кряхтя от неловкости, или от сытости, откинулся я на спинку кресла.

– Как бы нам обратно свалить? – хмуро уставился на меня Ара.

– Куда? Окстись! Мы там, в будущем, в лепёшку разбились! Но от жены, так и быть, спасу – будешь за конём ухаживать и жить здесь, у меня под боком. Потом придумаю что-нибудь. Ты расскажи лучше, что нового узнал про деревню.

– О, тут вообще охренеть можно! Представляешь, ты тут царь и бог! Ты – барин, а мы твои крепостные!

– Тимоха, ты дурак? Неужели вчера этого не понял? – искренне удивился я. – Знаешь, какой год сейчас? Тысяча восемьсот двадцать шестой!

– Значит, восстание декабристов подавили уже, – блеснул познаниями мой собрат по несчастью, чем немало удивил меня.

– Этого я не помню. Что ещё расскажешь?

– В июле начнётся русско-персидская война и закончится через два года победой России. Часть каспийского побережья получим, – глядя в себя, произнёс Тимоха.

– Ты историк там был, что ли? – удивился я.

– Я армянин! Царь Николай после победы организовал Армянскую область, куда входила и Нахичевань. После изгнания в семнадцатом веке всех армян оттуда, на этой армянской земле вновь появились армяне из Ирана. Поэтому и знаю.

– А по специальности ты кто? Не всегда же таксовал? – решил пропустить вековую боль армянского народа мимо внимания я.

– Отец учил сапожному делу. И что интересно: здесь я, помимо того, что у тебя конюхом и кучером служу, ещё и обувь шью. А ты, тот старый, который в машине был, сильно похож на себя сейчас, молодого. И ещё… ты перед едой молитву не прочёл! А это тут обязательно! Давай я тебя поучу.

– Сапожник – это хорошо. Раз поели, пошли ко мне, молитвы учить.

Интерлюдия.

– И что ты говоришь, они сейчас там делают вдвоём? – спрашивает поп Герман у Мирона.

– Уже два часа как молятся! Заперлись в кабинете и молитвы читают.

– И барин? Вот ведь никогда не любил, а тут смотри, уверовал во Христа. Того и гляди пост блюсти начнет, человеком станет.

Мы и правда пару-тройку часов учили молитвы на все случаи жизни, и в какой-то момент на меня упал довольно увесистый пласт знаний по религии. Я вспомнил, например, отчего мой батюшка решил церковь поставить в таком маленьком приходе. А это дядька мой покойный, герой войны, в завещании так распорядился. Вроде как целевой кредит… хотя нет, не кредит, а целевое финансирование, как сейчас бы сказали. А чтобы поп мог прокормить себя и своего служку, ещё и деньги положил на проценты! Вот сволочь! Мог бы и мне оставить. Хотя чего уж там – пропил бы я их так же легко, как и ту свору охотничьих собак.

А деньжищи от дядьки были немалые – целых девять тысяч рублей! Вот это капиталец! В год такой приносит триста пятьдесят рубликов с проценту. Ну и, конечно, попу-то моему повезло не по-детски: и домик себе отгрохал, и семейством обзавёлся, да ещё и помощника своего женил! Вот она, удача святая!

Потом я стал разбирался со своими крепостными. Всего сто сорок четыре человека, из них мужиков разного возраста – семьдесят девять! И это, по словам моего лазутчика, наконец ушедшего ухаживать за покалеченным конём, очень даже неплохо. Время от времени государство предпринимало ревизии – переписи крепостного населения страны. Прежде всего с целью установить количество людей мужского пола, годных в рекруты. Поэтому «ревизской душой» назывались не все крепостные крестьяне, а только крестьяне-мужчины. На последнюю ревизорскую сказку я владел девяносто душами. На земли тут не смотрели, ведь основной добытчик – это крепостной, он и даёт продукт. Поместье-то моё на барщине было, по закону три дня в неделю мужики должны отрабатывать, а как оно там на деле – не знаю.

Я поднялся на второй этаж. Это не этаж даже был, а просторный флигель со стороны крыла слуг. Внизу было нечто вроде гаража для моего выезда, где стояла небольшая изрядно пошарпанная четырехместная карета со следами былой роскоши. Вверху располагались две комнаты для гостей, и я, зайдя в одну из них, впервые оглядел свое село с высоты второго этажа. “Хотя, пока церковь не открыли, это не село, а деревня”, – вспомнил я.

Вид поражал своей безнадегой. Земельные участки у домов были большие, а вот сами дома все как на подбор весьма убитого вида и скромных размеров. А если учесть, что там могут ютиться с десяток человек, то это вообще теснота адская!

По дворам бегали дети, что навело меня на мысль о школе. Надо обдумать, стоит ли мне этим заниматься? Вид у детей был оборванистый, да и прочий люд богатством одежды не блистал, а про обувь и говорить нечего: почти все или лапти носили, или вообще босые ходили. Что особенно удручало, так это полное отсутствие улиц.

«Кто так строит?!» – поморщился я.

Был свой земельный надел и у моей усадьбы, вот он светился порядком! И уж не знаю, слуги ли мои так стараются или кто-то из крепостных радеет за барский имидж, но глаз прямо-таки радовался.

– Вы бы, барин, побереглись, – посоветовал трудолюбивый Мирон, в данный момент, таскающий из колодца в баню воду.

– Баньку затеял? Молодец! – похвалил я.

– Так это… завтра ж Елисей Пантелимоныч приедет, наш сосед, да и купец Зернов к утру пожалует. Неужто не помните?

– Помнил, но забыл. Купец – это хорошо! Нужен он мне.

– Так может и не приехать Карп Петрович, он ведь в отпуске ещё. Болезнь души! Правда малая, а большая у него зимой была уже в этом году. А Карп аккурат две недели пьет, а больше по указу ампиратора и нельзя в малый отпуск, – вконец запутал меня Мирон.

Плюнув на палево, я уточнил у крепостного, что купцам разрешалось брать отпуск во время запоя. По существовавшему уставу купеческой гильдии, подписанным Александром Первым в 1807 году, всякий купец имел право на ежегодный отдых по "болезни души". Так поэтично именовался запой. Разрешалась "малая" (длительностью 2 недели) и "большая" (сроком на месяц) "болезни души".

Подивившись вывертам собственного сознания, я поймал себя на мысли: а что мне, собственно, здесь нужно для жизни? Что оставить, а от чего можно и избавиться? Решил я, например, табак и все его принадлежности пустить с молотка. Не мой это товар, да и привычка дурная. А пистолет? Да что мне с ним делать?! В кого тут стрелять? Ружьишко ведь есть – уже успел заприметить его на стене. Пусть лучше оно и останется – вещь надёжная.

А вот что купить – вопрос философский. Полдня ломал голову и осторожно расспрашивал кого только можно, чтобы не показаться совсем уж "не в курсе". И вот до чего докопался: картошку мы, оказывается, тут не выращиваем! Ну, это совсем не дело. Уже ведь июнь на дворе, но картошку посадить ещё можно успеть, в наших краях под Костромой она вызреть успеет. Остальные овощи в изобилии росли в огородах: репа, горох, чеснок, капуста, огурцы с помидорами, свекла да лук, редька, тыква… Даже зелени всякой хватало.

Остаток дня я провел, разбираясь со списками своих крепостных, ведь местное письмо читалось с трудом. Впрочем, читаю и понимаю его я все лучше и лучше.

Утром проснулся почти свежий, если можно так сказать. Ночью духота, конечно, докучала, но вроде выспался. Да и планы уже начали вырисовываться – чувствую, что впереди много забот, да и раздумий немало.

Глава 4

Встаю, потягиваюсь и делаю небольшую зарядку. Потом утренний туалет, стакан молока (я его люблю, оказывается) ну и кусок пирога с молодым щавелем, или “щавей”, как сказала Матрена. У нас в Костромской губернии все так говорят.

– Матрена, а где у нас чернила?

Всё утро я тренировал почерк, и, надо сказать, мышечная память работала и тут.

– Никак всё извели? Это что же вы пишете-то? – изумилась моя домоправительница.

– Стихи пишу, – недовольный лишними вопросами буркнул я.

– Есть чернила, как не быть, но немного. А потом – или покупать, или ждать, пока орешки нарастут.

– Какие орешки? – изумился я.

Оказывается, чернила тут варят из дубовых орешков. Хотя, орешками это не назовёшь – внутри живёт гусеница. Вот после её жизнедеятельности и остаются те самые "орешки", из которых потом чернила делают. К этому делу ещё железные опилки добавляют, что-то кислое (до конца не понял, что именно), да вроде смолу сливы – камедь. Её-то я как раз на участке у родителей видел: маленькие красные шарики на стволах, как будто дерево кровоточит. Помню, как они назывались, странное такое слово. А сам орешек появляется, как и жемчуг в раковине – насекомое, что на жука похожее, откладывает личинку, а та постепенно обрастает этим самым «орешком», точно соринка в устрице жемчугом.

Чудная штука, конечно, но одно ясно: запасов этих орешков на зиму сделать надо побольше. Чернила мне тут понадобятся!

Настроение тратить последние чернила пропало, и я пошёл прогуляться по деревне. Немногочисленные крепостные с любопытством разглядывали меня, а я их. Выглядели они голодранцами: невесть из какой мешковины сшитая одежда, босые и неопрятные. Их дворы тоже вызывали жалость – покосившиеся заборы, вросшие в землю дома. Но у всех имелись большие участки земли под огород.

Дошёл до конца деревушки. Чего хожу, спрашивается? От нечего делать пересчитал все дворы, коих оказалось тридцать две штуки. К церкви пока не иду, но издалека видно – работа там кипит вовсю.

– Барин, не извольте гневаться, мне бы дров в лесу набрать, – раздался вдруг голос, прервав мои размышления.

Оглядываюсь – передо мной стоит девица, тощая до невозможности, вся в обносках, но с такими голубыми глазами, что я невольно поплыл. Черты лица у неё были как у мадонн на старинных иконах – правильные, красивые, не для этой жизни, казалось.

– Гм… А ты кто, напомни, красавица, – протянул я, разглядывая свою крепостную, невольно любуясь.

– Не упомните? Дочка я Никандра, нашего пастуха. Евфросиньей кличут, – ответила она звонким голоском.

– Дозволяю, – барственно киваю ей, разглядывая девушку внимательнее. – А ты чем занята? По хозяйству, наверное, хлопочешь?

– Скажете тоже, – кокетливо стрельнула глазами Евфросинья, заметив мой пристальный взгляд. – Какое у нас хозяйство, барин? Корова есть, правда, тем и спасаемся. Да и ту батюшка пасёт в вашем стаде. А так… стираю, на огороде копаюсь, кушать готовлю. Семья у нас большая – десять человек, а душ-то всего шесть. Вот и крутимся как можем.

– Есть у меня для тебя работа – собираюсь я у себя на огороде картошку посадить, вижу, никто не садит её здесь, – говорю я.

– Это на барщину или за плату? – мгновенно сориентировалась девушка. Сообразительная оказалась.

– Дочка, с кем ты там говоришь? – прервал нас голос немолодой женщины, вышедшей на крыльцо. – Ох, простите, барин.

– Ничего. Ваша дочь попросила позволения набрать дров в лесу. Я дал согласие и предложил ей поработать на моём огороде.

– Добродетель вы наш, не дадите пропасть. Не то, что ваш батюшка… , – ляпнула глупость тётка и тут же заткнулась.

Махнув рукой, показывая, что не сержусь, и приказав завтра с утра быть Ефросинье у меня в усадьбе, я направился к строению, которого прежде избегал. К церкви. Постройка её уже подходила к концу. Пяток мастеров, нанятых на деньги дядюшки, отделывали внутренние помещения церкви, а всё остальное уже было готово. Хотя главный колокол ещё не вешали, и он, блестя начищенным боком, пускал зайчика мне в лицо.

– Исповедаться пришли? – пробасил поп, здоровенный мужик лет тридцати пяти навскидку.

– Скажи, батюшка, а ты учился где, или как? – спросил я.

– А как же, в семинарии, – ответил он, как кажется, сбитый с толку моим вопросом. – А чего спросил?

– Поучил бы ты меня, чему знаешь. Не бесплатно, конечно.

– Конечно, не бесплатно, гривенник за урок возьму. Чудной ты барин сегодня – трезвый, не чудишь, не злишься на меня.

– Бросаю пить, надо жизнь налаживать. А зачем на тебя злиться?

– И правда, незачем? Я ведь не виноват, что дядька деньги на церковь оставил, а не тебе. На Троицу будем её освящать, приходи. И не напейся, прошу.

– Приду, а ты сам будешь освящать?

– Куда там, мне миро не по чину, такое таинство. Из города кто-то будет, а кто – пока не знаю. Раньше бы князь Голицын решал, а сейчас министерство упразднили.

– Что упразднили? – не понимаю я.

– Министерство духовных дел и народного просвещения, – пояснил поп.

– А чего, царь не хочет образованных людей? – удивился я.

– Что ты болтаешь такое, охальник? Царь Александр-то, упокой его душу, удвоил число духовных школ, да и Николай Павлович милостью Божией про них не забудет, это я тебе говорю. Жалко, не короновали его в июне, но ничего – в августе коронация будет! – И тут поп широко перекрестился, словно отгоняя дурные мысли. – Всё под Божьим промыслом, барин, не забывай.

Обратно иду загруженный новой информацией: я – бухарик, оказывается, и на попа злобился. «Миро» – что за таинство такое? Ну и с чего это князь решает, кто церковь освящать должен? Про царей более-менее разобрался: Александр – тот, что школы духовные плодил, а Николай, получается, вот-вот коронован будет. Раньше я их путал, конечно, но теперь, надеюсь, запомню. Интересно, а почему коронацию перенесли?

Ноги принесли меня домой, где меня уже поджидали собрат по несчастью и коновал, который мне кровь пускал. С коновалом я разобрался быстро – дал тому гривенник и отказался от его услуг. Впрочем, выгнать его сразу не удалось, пришлось поить чаем с пирожками.

– Слушай, друг, а у нас проблемы, – взволнованно сказал Тимоха. – Гости к тебе едут. Купец какой-то! И ещё жена послала меня к старосте купить говядины для гостей. Рубль дала! Надо взять шестую часть пуда. Сколько это, не знаешь?

– Смотри-ка, домострой на дворе, ты лупишь жену почем зря, а деньги всё равно у неё хранятся, – удивился я. – Пуд – примерно шестнадцать кило, то есть тебе рубля этого даже на три килограмма не хватит.

– Эх, врали дед и прадед про прежние годы, – согласился Тимоха, мотнув головой. – Не сильно-то нас, видать, бабы и боялись. С мясом – это да, понятно. А вот про пост слышал? Скоро Петров пост начнётся, через неделю после Троицы. Так что гляди в оба, чтобы не спалиться нам перед гостями.

– Да, ещё и сосед наш явиться должен, вот-вот прибудет. Мои на кухне угощение затеяли. Ты уж дома сиди, я сам постараюсь всё уладить.

На том и расстались. Я вызвал к себе свою Матрёну, чтобы узнать, как идёт подготовка к посиделкам с купцом и соседом.

– Ой, да не в первый раз, барин, – Матрёна улыбнулась, поправляя платок. – Всё как водится: заяц уж готов, белорыбица присолена, пироги с визигой с утра в печи поспели. Наливочку сосед привезёт, он этим хвастаньям мастак, а не привезёт – у нас своя имеется. Какую хошь, ту и подадим.

– Матрёна, слышал, на Троицу церковь освящать будут. Я вот о подарке думал, хотел спросить…

– Да икона уже приготовлена, Карп Петрович привезёт, как обещал. Деньги-то уж давно уплочены, а Карп слову своему крепко верен. Не извольте, барин, о том беспокоиться. А не угодно ли вам с утра закусить? Поставлю завтрак.