Третья встреча предстает смутным пятном. Я окончательно забыл – когда и как это произошло, помню лишь, что видел его еще раз, потом, но само событие затерялось на задворках мозга, как выгоревший блеклый плакат, видимый лишь контурами, но не раскрывающий своего содержания и навязчиво маячащий где-то вдали. Хотя это даже не плакат, а темный прямоугольник, одна из пропастей на полотне памяти, сохранившая однако свои очертания. Большинство пропастей вообще бесформенные.

Затем, когда мне было лет 12, произошло важное событие, окончательно закрепившее позиции человека с тающим лицом в моей жизни.

В тот период я увлекся фильмами ужасов и почти сразу открыл для себя удивительный мир уродливых масок, костюмов и другой атрибутики этой темы, который сосредоточился в нескольких торговых точках на рынке «Петровка». Порой мне приходилось ездить на этот рынок с мамой, чтобы закупить тетрадок, каких-то учебников и разной канцелярской дребедени. Иногда я покупал там книги и кассеты с фильмами на скопленные деньги или по просьбе у мамы. И неизменно, проходя возле витрин с костюмами, я замирал и с восторгом рассматривал всю эту роскошь. Однако мама не поддавалась на уговоры и отказывалась купить мне страшную маску, считая мое увлечение нездоровым и расточительным.

Не помню, сколько мне потребовалось времени, но все же удалось допроситься и мне купили маску Фредди Крюгера. Я надевал ее часто: пугал родителей, представлял себя персонажем фильма, рисовал в голове воображаемые сцены и становился их участником. Несколько раз я даже выносил маску на улицу, чтобы похвастаться перед друзьями и придумать новые развлечения.

Однажды, после всего этого, я проходил мимо своего любимого прилавка и застыл, только уже не в восторге, а в ужасе. На стене, теснясь между костюмом из фильма «Крик» и скелетом с зеленой маской черепа, висел яркий красный плащ и маска тающего лица. У меня перехватило дыхание, потому что в первый миг мне показалось, что я снова вижу это существо, хотя уже несколько лет прошло с нашей последней встречи. До меня быстро дошло, что это всего лишь костюм, и я подумал, что вот так случайно набрести на него – это крайне необычно. Затем во мне вдруг вспыхнуло желание купить его.

Помню, на следующий день я впервые сообразил, что человек с тающим лицом не мог родиться в моем воображении, поскольку его костюм существует отдельно от меня. Возможно, это персонаж какого-то фильма, который я мельком видел по телевизору в раннем детстве, и мое подсознание просто интерпретировало этот образ на собственные фантазии. А может, это просто костюм, кем-то придуманный, который я видел здесь же, на этом прилавке, будучи совсем маленьким. Или в каком-то другом месте… Не знаю. Любые мои попытки припомнить обстоятельства, при которых случилось реальное знакомство с ним, не увенчались успехом, что тогда, что сейчас. Очевидно, первая воображаемая встреча в зоопарке была настолько яркой для нестабильного детского сознания, что окончательно затмила собой предысторию. Мне только остается надеяться, что это не персонаж какого-то произведения, поскольку мой рассказ тогда будет плагиатом, хотя я не раз пытался найти его с помощью интернета, но ничего не находил.

Впрочем, в свои 12 лет я бы не сразу сообразил, что должна быть предыстория встрече в зоопарке, если бы костюм слегка не отличался внешне от моего воображаемого человека с тающим лицом. Только потом, когда я уже был взрослый, до меня дошло, что я это заметил не потому, что костюм в прямом смысле отличался, ведь образ, который я видел до этого, на самом деле был смутный. А потому, что, как и все, подсознательно испытал разочарование, когда передо мной вдруг предстало воочию то, что я долго лелеял в своих грезах.

Сперва выпросить у мамы этот костюм не удалось, поскольку для нее это было так же неожиданно, как в моральном – она еще не успела привыкнуть и к предыдущей маске – так и в материальном смысле. Но спустя месяц или меньше он был уже у меня. Как всегда, сложнее всего просить в первый раз. Но потом, когда железный запрет падает и родители делают одно исключение, словно нехотя растопыривают толстые жалюзи, приоткрывается возможность, потому что они смягчаются по отношению к конкретному случаю, принимают наконец это новое и в последующие разы просить становится все проще.

С этим костюмом я обращался по-другому. Никого не пугал и не шутил, а просто прохаживался в нем по квартире, словно примерял новый наряд. Подолгу смотрелся в зеркало и думал о том, как же странно сначала видеть это загадочное существо со стороны, а потом, надевая костюм, чувствовать себя ним. Раньше, когда я видел его, мне было страшно. И я боялся до тех пор, пока не купил этот костюм, пока не одомашнил и не породнился со своим монстром.

Написать о нем рассказ пришло мне в голову недавно, хотя порой мне кажется, что эта идея зрела в подсознании еще с момента приобретения костюма. Теперь человек с тающим лицом вызывал у меня не страх, а интерес, он стал чем-то личным. Я вглядывался в него, как в образ, перебирал значения, которые возникали в тумане ассоциаций, когда я думал о нем или наоборот, когда он вдруг вспоминался мне, зацепившись и найдя какое-то сходство с моим мысленным выводом или жизненной ситуацией – иногда напрямую, но чаще абстрактно. В итоге, когда я садился писать рассказ, человек в красном плаще уже не был чудовищем из детства. Это был интересный персонаж, чье тающее лицо наиболее свидетельствовало о зыбкости самоидентификации и идентификации тебя окружающими; о потере и поиске собственного я, если оно существует в завершенном обличии, без сотен ролей, масок и реакций на действительность вокруг. Потому что скорее всего, если бы любое я явило себя миру без всех этих определяющих действий, оно бы и было тающим… размытым.

С момента приобретения костюма и до написания рассказа, все эти годы, я не так уж часто думал об этом персонаже. Но краткие всплески моего увлечения всегда были захватывающими, меняющими сам образ, и в итоге мой теперешний человек с плавящимся лицом окончательно отделился от детского представления. Потому я и не предполагал, что встречу его снова.

4

Вторник. Вечер

Я ехал с работы в метро и полностью погрузился в свои мысли. Я всегда возил с собой книгу, которую читал в данный момент, но сегодня ее не открывал.

Я думал о записях и в голове был кавардак. Перед глазами рисовались отрывки из увиденного, но никаких разумных выводов они за собой не притягивали. Каждое видео было странным и повлекло массу вопросов, но последние два стали особняком среди них.

Когда я поднялся по лестнице на четвертый этаж кирпичной хрущевки, в которой снимал квартиру, и подошел к своей двери, заранее выставив вперед ключ, меня неожиданно обуял страх. Я ощутил себя хрупким и уязвимым, и боялся войти в квартиру. Мне захотелось убраться отсюда, из этого дряхлого дома, мигом телепортироваться, переместиться куда-нибудь… в безопасное место. Например, к себе домой или в людный бар с друзьями, где тепло и весело. Но… что они подумают, если увидят меня таким испуганным?

Друзья, сидящие в баре из моего воображения, вдруг прервали беседу. Все стихло и они в удивлении смотрели на меня.

«Чего ты перепугался?.. Понапридумываешь, как всегда, себе всяких страхов» – эхом отозвались во мне слова мамы, сказанные очень давно, когда я был совсем маленьким, при обстоятельствах, которые я окончательно забыл.

Я взял себя в руки, открыл дверь и быстро зажег свет. Несколько секунд постоял на пороге, осматривая коридор, но после заскочил внутрь и захлопнул дверь, словно источник опасности переместился и теперь угрожал мне снаружи. Затем я быстро обошел все помещения этой маленькой квартирки, везде зажигая свет и жалея, что у меня нет пистолета. Потные ладони судорожно хватали пустой воздух, в надежде ощутить орудие защиты.

Закончив метаться, я остановился в дверях кухни и заметил, что не моя квартира, к которой я и привыкнуть-то особо не успел, теперь кажется мне совершенно чужой, будто я впервые сюда вошел. Я понял, что отныне буду постоянно бояться здесь находиться. А все из-за того, что последние две записи, которые я смотрел, сделаны в этих стенах.

Чуть больше двух месяцев назад кто-то поставил камеру на шкаф или на коробки, что свалены там, и заснял меня и Катю, с которой мы тогда жили вместе. Запись начиналась вечером, когда я уже вернулся с работы и писал свой рассказ, сидя за столом в углу комнаты возле окна. Стол стоял тогда еще в том углу, в котором был изначально, когда мы въехали в эту квартиру, только недавно мы передвинули его в другой угол. В комнате был полумрак, что сказывалось на качестве изображения, потому что я никогда не писал при общем свете, лишь при настольной лампе, маленький, но с четкой границей, круг света которой отодвигал весь остальной мир за толщу темноты и фокусировал внимание на письме. К тому же, я уже много лет пользовался исключительно одной старой лампой, которую сразу же перевез сюда от родителей, и о которой шутливо отзывалась Катя, советуя мне выкинуть ее наконец и купить что-то поновее и изящнее.

Пока писал, я, кстати, не особо чесался, далеко не так, как на работе. Лишь ручка перемещалась между пальцев в однотипных движениях и иногда лихорадочно царапала стержнем бумагу.

Вскорости вернулась Катя с работы и стала переодеваться в домашнюю одежду. Я закончил писать, подошел к ней и поцеловал ее. Мы поболтали, занимаясь при этом мелкими бытовыми делами, и ушли на кухню. На записи еще несколько минут была пустая комната, неподвижная и омертвевшая без нашего присутствия.

Следующая запись была очень короткой, но крайне необычной. Сделанная на несколько дней раньше, в такое время, когда мы с Катей были на работе, она, как и предыдущая, начиналась с панорамы нашей комнаты, только теперь вместо полумрака ее заливал солнечный свет. Но эту панораму сняли с другого ракурса – с высоты человеческого роста посреди комнаты, где не было никакой мебели. И камера вращалась вокруг, медленно обводя своим стеклянным глазом бытовое убранство.

Периодически – за пару минут это случилось несколько раз – камера быстро прокручивалась вокруг себя, из-за чего изображение смазывалось. Но даже в этом сплошном потоке было ясно видно, что в кадре мелькает что-то еще, кроме стен и мебели. Это был силуэт в красном и лицо, плывущее в сторону, словно тающее… и утекающее в размытость последующих изображений. Сливающееся с размытыми пальцами и ладонью, которые держали камеру. Огромными пальцами, что казались таковыми из-за близости к объективу, попадая в кадр при этих резких оборотах.

Сейчас я сидел на кровати и смотрел на то место, где предположительно была камера во время первой записи. Я уже все там обшарил и не понимал, как ее там так удачно расположили. И как это мы ее не заметили? Хотя, часто ли поднимаешь голову, глядя на шкаф? Часто ли вообще поднимаешь голову, пребывая в каждодневной суете?

Я чувствовал немое давление стен этой чужой комнаты и вышел перекурить. Но на балконе мне не стало легче, поскольку я постоянно оглядывался в комнату, боясь, что кого-то там увижу, подкрадывающегося со спины.

Порой мне казалось, что я вообще больше не смогу здесь находиться, после того, что узнал. Ведь для человека, который снял это видео – неважно, кто это – не было никаких преград. У него были ключи от моей работы и он знал код сигнализации. Одного кода из тех, что мы пользуемся, вполне достаточно, но у каждого он свой и даже сотрудник не знает моего кода, а я – его. У этого человека были ключи от квартиры и он мог прийти сюда в любое время! Может зайти ночью, если пожелает, когда я буду спать. Он уже был здесь, ходил по этому полу, меж этих стен. Я прямо-таки осязал след чего-то инородного, заразивший помещения. Это что-то преследовало меня уже давно, а я даже не догадывался.

Я прослонялся весь вечер, мучимый тревожными мыслями, так и не взявшись за какое-то конкретное дело. Даже аппетит пропал, хотя обычно, что бы со мной не происходило – это никогда не отражалось на моем желании постоянно есть.

Я выкурил, наверно, полпачки сигарет за вечер и решил придаться избавительному сну. Но разумеется, сразу заснуть мне не удалось, глупо было даже надеяться. Стоило мне закрыть глаза, как меня охватывала уверенность, что в комнату сейчас кто-то зайдет. Я видел сквозь завесы век, ставшие прозрачными, как входит человек с тающим лицом и склоняется надо мной. Я пытался это игнорировать, но тщетно. Страх и ожидание настолько сдавливали гортань, что становилось трудно дышать.