Вполне в духе Маркса и в тесном сотрудничестве с ним Энгельс во всех своих философских работах коротко и ясно противополагает по ВСЕМ вопросам материалистическую и идеалистическую линию, не беря всерьёз ни в 1878, ни в 1888, ни в 1892 годах бесконечных потуг «превзойти» «односторонность» материализма и идеализма, провозгласить НОВУЮ линию, какой бы то ни было «позитивизм», «реализм» или прочий профессорский шарлатанизм. Всю борьбу с Дюрингом Энгельс провёл ЦЕЛИКОМ под лозунгом последовательного проведения материализма, обвиняя материалиста Дюринга за словесное засорение сути дела, за фразу, за приёмы рассуждения, выражающие собой уступку идеализму, переход на позицию идеализма. Либо последовательный до конца материализм, либо ложь и путаница философского идеализма, – вот та постановка вопроса, которая дана в КАЖДОМ ПАРАГРАФЕ «Анти-Дюринга» и не заметить которой могли только люди с мозгами, подпорченными уже реакционной профессорской философией.

517

Несчастье русских махистов, вздумавших «примирять» махизм с марксизмом, в том и состоит, что они доверились раз реакционным профессорам философии и, доверившись, покатились по наклонной плоскости. Приёмы сочинения разных попыток развить и дополнить Маркса были очень нехитры. Прочтут Оствальда, поверят Оствальду, перескажут Оствальда, назовут это марксизмом. Прочтут Маха, поверят Маху, перескажут Маха, назовут это марксизмом. Прочтут Пуанкаре, поверят Пуанкаре, перескажут Пуанкаре, назовут это марксизмом! НИ ЕДИНОМУ из этих профессоров, способных давать самые ценные работы в специальных областях химии, истории, физики, НЕЛЬЗЯ ВЕРИТЬ НИ В ЕДИНОМ СЛОВЕ, раз речь заходит о философии. Почему? По той же причине, по которой НИ ЕДИНОМУ профессору политической экономии, способному давать самые ценные работы в области фактических, специальных исследований, нельзя верить НИ В ОДНОМ СЛОВЕ, раз речь заходит об общей теории политической экономии. Ибо эта последняя – такая же ПАРТИЙНАЯ наука в современном обществе, как и ГНОСЕОЛОГИЯ. В общем и целом профессора-экономисты не что иное, как учёные приказчики класса капиталистов, и профессора философии – учёные приказчики теологов.

<…> «Может быть, мы заблуждаемся, но мы ищем», – писал от имени авторов «Очерков» Луначарский. – Не В Ы ищете, а ВАС ИЩУТ, вот в чём беда! Не вы подходите с вашей, т. е. марксистской (ибо вы желаете быть марксистами), точки зрения к каждому повороту буржуазно-философской моды, а к вам подходит эта мода, вам навязывает она свои новые подделки во вкусе идеализма, сегодня, а lа Оствальд, завтра, а lа Мах, послезавтра, а lа Пуанкаре. Те глупенькие «теоретические» ухищрения (с «энергетикой», с «элементами», «интроекцией» и т. п.), которым вы наивно верите, остаются в пределах узенькой, миниатюрной школки, а идейная и ОБЩЕСТВЕННАЯ ТЕНДЕНЦИЯ этих ухищрений улавливается сразу Уордами, неокритицистами, имманентами, Лопатиными, прагматистами и СЛУЖИТ СВОЮ СЛУЖБУ.

518

«Укрывательство» отношений Маха и Авенариуса к фидеизму ничему не поможет. Факты говорят за себя. Никакие усилия в мире не оторвут этих реакционных профессоров от того позорного столба, к которому пригвоздили их поцелуи Уорда, неокритицистов, Шуппе, Шуберта-Зольдерна, Леклера, прагматистов и т. д. <…> Школка служит, кому надо. Школкой пользуются, как надо. Позорные вещи, до которых опустился Луначарский, – не исключение, а порождение эмпириокритицизма…

519

Возьмите Петцольдта. Он заявляет, что «механическое миросозерцание современного естествоиспытателя не лучше по существу, чем миросозерцание древних индейцев». «Совершенно всё равно, держится ли мир на сказочном слоне или на молекулах и атомах, если мыслить их себе в гносеологическом отношении реальными, а не только для метафоры употребляемыми понятиями».

Возьмите Вилли – единственный настолько порядочный человек среди махистов, что он стыдится родства с имманентами, – и он заявляет в 1905 году… «И естественные науки в конце концов представляются во многих отношениях таким авторитетом, от которого мы должны избавиться».

Ведь это всё – СПЛОШНОЙ ОБСКУРАНТИЗМ, самая отъявленная реакционность. Считать атомы, молекулы, электроны и т. д. приблизительно верным отражением в нашей голове ОБЪЕКТИВНО РЕАЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ МАТЕРИИ, это всё равно, что верить в слона, который держит на себе мир! Понятно, что за подобного ОБСКУРАНТА, наряженного в шутовской костюм модного позитивиста, ухватились ОБЕИМИ РУКАМИ имманенты.

520

Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй христианина Иуды относился к Христу.

521

Буря, которую вызвали во всех цивилизованных странах «Мировые загадки» Э. Геккеля, замечательно рельефно обнаружила ПАРТИЙНОСТЬ философии в современном обществе, с одной стороны, и настоящее общественное значение борьбы материализма с идеализмом и агностицизмом, с другой. СОТНИ ТЫСЯЧ экземпляров книги, переведенной тотчас же на все языки, выходившей в специально дешёвых изданиях, показали воочию, что книга эта «пошла в народ», что имеются МАССЫ читателей, которых сразу привлёк на свою сторону Э. Геккель. Популярная книжечка сделалась орудием классовой борьбы. Профессора философии и теологии всех стран света принялись на тысячи ладов разносить и уничтожать Геккеля. Знаменитый английский физик Лодж пустился защищать Бога от Геккеля. Русский физик, г. Хвольсон, отправился в Германию, чтобы издать там подлую черносотенную брошюрку против Геккеля и заверить почтеннейших господ филистеров в том, что не всё естествознание стоит теперь на точке зрения «наивного реализма». Нет числа тем теологам, которые ополчились на Геккеля. Нет такой бешеной брани, которой бы не осыпали его казённые профессора философии. Весело смотреть, как у этих высохших на мертвой схоластике мумий – может быть, первый раз в жизни – загораются глаза и розовеют щёки от тех пощечин, которых надавал им Эрнст Геккель. Жрецы чистой науки и самой отвлечённой, казалось бы, теории прямо стонут от бешенства, и во всём этом рёве философских зубров (идеалиста Паульсена, имманента Ремке, кантианца Адикеса и прочих, их же имена ты, Господи, веси) явственно слышен один основной мотив: против «МЕТАФИЗИКИ» естествознания, против «догматизма», против «преувеличения ценности и значения естествознания», против «естественноисторического МАТЕРИАЛИЗМА». Он – материалист, ату его, ату материалиста, он обманывает публику, не называя себя прямо материалистом – вот что в особенности доводит почтеннейших господ профессоров до неистовства.

Трагический элемент в эту трагикомедию внесён покушением на жизнь Геккеля весной текущего года. После ряда анонимных писем, приветствовавших Геккеля терминами вроде: «собака», «безбожник», «обезьяна» и т. п., некий истинно немецкий человек запустил в кабинет Геккеля в Иене камень весьма внушительных размеров.

522

Проиграно дело основателей новых философских школок, сочинителей новых гносеологических «измов», – проиграно навсегда и безнадёжно. Они могут барахтаться со своими «оригинальными» системками, могут стараться занять нескольких поклонников интересным спором о том, сказал ли раньше «а!» эмпириокритический Бобчинский или эмпириомонистический Добчинский, могут создавать даже обширную «специальную» литературу подобно «имманентам», – ход развития естествознания, <…> отбрасывает ПРОЧЬ все системки и все ухищрения.

523

Сто тысяч читателей Геккеля означают сто тысяч плевков по адресу ФИЛОСОФИИ Маха и Авенариуса.

(10 августа)

***

524

Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого – действительно кричащие. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны – помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны, замечательно сильный. непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, – с другой стороны, «толстовец», т. е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: «я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками». С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой стороны, – юродивая проповедь «непротивления злу» насилием. С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; – с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казённой должности попов по нравственному убеждению, т. е. культивирование самой утончённой и потому особенно омерзительной поповщины. <…>

Не раз власть переходила в войсках в руки солдатской массы, – но решительного использования этой власти почти не было; солдаты колебались; через пару дней, иногда через несколько часов, убив какого-нибудь ненавистного начальника, они освобождали из-под ареста остальных, вступали в переговоры с властью и затем становились под расстрел, ложились под розги, впрягались снова в ярмо – совсем в духе Льва Николаевича Толстого!

Толстой отразил накипевшую ненависть, созревшее стремление к лучшему, желание избавиться от прошлого, – и незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости.

(«Лев Толстой как зеркало русской революции», 24 сентября)

525

Завыли снова с удесятерённой злобой продажные писаки против революции в школах, стонут и плачут подлые либеральные профессора и кадетские вожди по поводу несвоевременных, опасных, гибельных стачек, неугодных милым октябристам…

(«Студенческое движение и политическое положение», 16 октября)

526

Суть того, что происходит теперь на Балканах, в Турции, в Персии, сводится к контрреволюционной коалиции европейских держав ПРОТИВ растущего демократизма в Азии. Все усилия наших правительств, вся проповедь «больших» европейских газет сводятся к тому, чтобы замазать этот факт, чтобы сбить с толку общественное мнение, чтобы прикрыть лицемерными речами и дипломатическими фокус-покусами КОНТРРЕВОЛЮЦИОННУЮ КОАЛИЦИЮ так называемых цивилизованных наций Европы против наименее цивилизованных и наиболее рвущихся к демократизму наций Азии.

(«События на Балканах и в Персии», 29 октября)

527

Макс Шиппель пишет по поводу балканского кризиса: «В России мы не имеем оснований видеть врага во всяком случае и во что бы то ни стало, как считала её врагом демократия 50-х годов». Этот глупенький либерал, прикрывающий себя маской социалиста, не заметил реакционных интриг России за её «заботами» о «славянских братьях»!

(То же)

528

Мою ссылку на «Теорию прибавочной стоимости» Маркса Маслов называет «увёрткой», так как Маркс не говорит, «что крестьяне сами хотят себя экспроприировать». Помилуйте, товарищ Маслов! Неужели вы в самом деле не поняли ясных слов Маркса? Говорит ли Маркс, что для капитализма выгодно полное уничтожение средневековой собственности на землю, да или нет? Является ли отстаиваемая трудовиками национализация земель, которой требовали в 1905—1907 гг. русские крестьяне, уничтожением средневековой собственности, да или нет? Ведь именно об этом шла речь, мои любезный оппонент, а смешное переименование буржуазно-крестьянской национализации земли в «экспроприацию» крестьян вовсе не опровергает правильности моей постановки вопроса… «Так же и в промышленности, – продолжает Маслов, – капитализм разоряет мелкую собственность, но разве из этого вытекает, что социал-демократы должны взять на себя задачу экспроприации кустарей?.. «

Но это просто перл! Борьбу крестьян со средневековыми перегородками в собственности на землю, борьбу за национализацию земли, которая, как доказал Маркс, наиболее благоприятствует развитию капитализма, назвать «экспроприацией» крестьян, приравнивать к экспроприации кустаря капиталом. Побойтесь Бога, товарищ Маслов! Подумайте же, во имя всего святого, почему мы ПОДДЕРЖИВАЕМ крестьянина против помещика, а поддержку кустарей против фабрики считаем делом антисемитов.

(«Несколько замечаний по поводу „ответа“ П. Маслова», ноябрь)

529

С 1905 по 1907 год в России распространена такая масса серьёзной, теоретической с.-д. литературы, – главным образом переводной, – которая ещё ПРИНЕСЁТ плоды. Не будем маловерами, не будем своего личного нетерпения навязывать массам. ТАКИЕ количества теоретической литературы, в такой короткий срок брошенные в девственные, почти незатронутые социалистической книжкой массы, не перевариваются сразу. Социал-демократическая книжка не пропала. ОНА ПОСЕЯНА. Она растёт. И она даст плоды – может быть, не завтра, не послезавтра, а несколько позже…

(«По поводу двух писем», 26 ноября)

530

Даже при «идеальном» демократическом избирательном праве парламентская фракция рабочей партии всегда будет носить на себе известные следы влияния общей буржуазной обстановки выборов, например, всегда будет более «интеллигентской», чем партия в целом, и поэтому «завершением» партии никогда мы фракцию не признаем. Фракция – не генеральный штаб (если позволительно наряду с «дипломатическим» сравнением автора употребить сравнение «военное»), а скорее отряд трубачей в одном случае и разведчиков в другом или одна из организации некоторого подсобного «рода оружия».

(То же)

531

Следует сбросить толстый слой канцелярской пыли с речей гг. Шидловских, Лыкошиных и прочих лакеев черносотенной царской шайки, чтобы увидать действительное содержание их аграрной политики. Г-н Львов 1-й, который, кажется, зовёт себя мирнообновленцем, а на деле представляет из себя настоящего черносотенца с аллюрами в духе г-на Струве, выразил это содержание яснее других: «В крестьянской среде, – говорил этот слуга помещиков, – сложились два начала: бесправная личность и самоуправная толпа… Состояние масс в таком виде есть угроза для правового (читай: помещичьего) государства… «Земля должна принадлежать всем трудящимся, земля как воздух и вода; мы пришли сюда добывать землю и волю». Вот был доминирующий голос. И этот голос, прямо выхваченный из тех суеверий и предрассудков, которые гнездятся в крестьянской массе, этот голос показывал нам на то суеверное представление о власти, которая может отнять у одних и дать другим… «Вспомним, что здесь говорилось, – продолжает г. Львов, вспоминая прежние Думы, – мне тяжело об этом вспоминать, но я скажу, я не могу не сказать, что говорилось в комиссии аграрной. Ведь позвольте, когда даже вопрос о том, чтобы оставить неприкосновенными хотя бы огороды, хотя бы сады, встречал сильнейшее возражение, встречал сильнейший отпор и проходил самым небольшим числом голосов; когда поднимался вопрос о том, чтобы всякие сделки на землю были прекращены, не только залог в дворянском банке, не только продажа крестьянскому банку, но и купля-продажа, даже дарение, наследование, то, очевидно, становилось страшно, страшно, господа, не за помещичьи интересы, а страшно за состояние и судьбу государства. На таком фундаменте построить капиталистическое, современное государство – невозможно».

Помещичьему государству стало «страшно» за свое существование, «страшно» перед «голосом» (и движением) крестьянских масс. Иного капитализма, как на основе сохранения помещичьего, т. е. крепостнического землевладения, эти господа не могут себе и представить! что капитализм всего шире, свободнее и быстрее развивается при полной отмене всякой частной собственности на землю, об этом «образованные» гг. Львовы и не слыхивали!

(«Аграрные прения в III Думе», 14 декабря)

532

Особенно важное обстоятельство относится к экономической и специально аграрной программе правых. Это – защита ими частной собственности КРЕСТЬЯН на землю, защита, красной нитью проходящая через все их речи вплоть до обер-попа Митрофанушки (епископа Митрофана), который, видимо желая припугнуть демократических, но забитых деревенских «батюшек», и, с забавными усилиями стараясь побороть в себе привычку к юродству и к семинарскому языку («община есть изначальное явление»), «выговаривал» такие фразы: «жизнь развивается в направлении все большей и большей индивидуальности личности»; «полезным нужно признать устройство нового быта крестьян наших по образцу западноевропейских фермеров».

Спрашивается, почему класс помещиков и класс капиталистов так энергично защищает и во II и в III Думе частную собственность КРЕСТЬЯН на землю? Только потому, что таково «последнее правительственное распоряжение»? Конечно, нет! Это распоряжение подсказано и внушено Советом объединенного дворянства. Помещики и капиталисты превосходно знают того врага, с которым приходится им бороться, превосходно чувствуют, что РЕВОЛЮЦИЯ СВЯЗАЛА победу помещичьих интересов с победой частной собственности на землю вообще, победу крестьянских интересов с уничтожением частной собственности на землю вообще, и помещичьей и крестьянской.

(То же)

533

«Для ради важности» Родичев даже вставил латинское слово: aequitas!⁵⁷ Учились же «МЫ» чему-нибудь в университете!

(То же)

534

Нападать на Столыпина за «неосторожность» его аграрной политики значит проституироваться, предлагаться на должность ТАКИХ исполнителей этой самой политики, которые сумели бы «осторожно» выполнить ТО ЖЕ САМОЕ ДЕЛО.

(То же)