Игорь Иванович пришёл в военкомат три года назад, после выхода на пенсию. До этого волнительного момента он служил таможенным инспектором, поэтому был мужиком ушлым, в меру циничным и чётко понимающим, где выгода, а где социальная нагрузка. Вопрос, волнующий Лилию Николаевну, проходил для него по второй части.

– Я помню её, – сразу ответил Гнатюк, – она дважды уже приходила, последний раз неделю назад. Там запутанная история.

– В каком смысле?

– Отец её проходил службу шофером в 309-м прожекторном батальоне дивизии ПВО Балтийского флота. Часть располагалась в форте «Красная горка», это Ораниенбаумский плацдарм, если помните такое… Так вот, я сделал запрос по линии военкомата, мне прислали копию дивизионного донесения о безвозвратных потерях. Дмитриев умер от отравления.

– Это я знаю.

– И там же в «Красной горке» есть воинское захоронение, всех бойцов-прожектористов обычно там хоронили. Я позвонил в Петродворцовый военкомат, там проверили списки к учётной карточке захоронения…

– И?..

– И ничего. Нет там такого бойца.

– Как это может быть?

– Запросто! – голос Гнатюка оживился. – Во-первых, в этом районе около десяти воинских захоронений, все проверять у меня нет ни времени, ни желания. Во-вторых! Отравление – это не самая распространённая гибель в годы войны. В таких случаях тело обычно направляли на вскрытие, чтобы точно установить причину смерти. Проблема в том, что сейчас невозможно узнать, в какой именно госпиталь повезли труп. Вы на дату смерти обратили внимание?

– У меня перед глазами письмо.

– 27 января 1944 года…

– День освобождения Ленинграда от фашистской блокады.

– Именно!

– И что вы хотите этим сказать?

– Я, Кирилл Сергеевич, чиновник с двадцатилетним стажем, и поверьте моему опыту: от горя или от радости русский человек обычно пьёт. А тут была большая радость, очень большая. А у Дмитриева вашего должность располагает: там бензинчик сольёт, здесь на спирт обменяет… Опять же, это 44-й год, проблем с довольствием уже не было. Я на девяносто процентов уверен, что отмечали они освобождение города в расположении батальона, напился наш товарищ денатурата и отдал Богу душу. Вот и вся история. Старушка думает, что её папа пал смертью храбрых, а он от алкашки скопытился.

– Вы сказали ей об этом?

– Вот сейчас обидно было. Я что, по-вашему, похож на сволочь?

Родионов засмеялся.

– Лилия Николаевна говорит, что вы неприятный тип, отфутболить её хотели.

– Вот не поверите, – рассмеялся в ответ Гнатюк, – мне она про вас то же самое рассказывала. Молодой, говорит, холеный такой сидит, зыркает в свой компьютер с важным видом. А вы, Игорь Иванович, сразу видно, – человек опытный, надёжный…

– Да ладно?

– Шоколадно, – продолжал посмеиваться помощник военкома.

– Мда-а-а… Молодец, бабка, не пропадёт.

– А то! Детдомовская закалка.

– Но труп должны были где-то похоронить.

– Ключевое слово – где-то. Я вот что думаю, на момент смерти уже было установлено наземное сообщение плацдарма с Ленинградом. Тело вполне могли направить в городской госпиталь. Тем более что армейские госпитали скорее всего уже переместились к линии фронта. Всё-таки шло наступление. А если тело повезли в город, то оттуда прямая дорога – на Пискарёвку. Сделайте запрос в Пискарёвское кладбище, наверняка он там и лежит.

– Хорошо, запрос я сделаю, Пискарёвка – наша епархия. А с вас тогда запрос в архив ВМФ.

– Побойтесь Бога, Кирилл Сергеевич, мне заняться больше нечем?

– Ну, не всё же вам призывников пощипывать, – рассмеялся Родионов, – сделайте доброе дело, с вас не убудет. Вдруг есть какая-то информация о госпиталях?

Гнатюк замолчал на другом конце провода, а потом вдруг ответил:

– Нехорошая эта история, с душком. Лучше бы никому ничего не знать. Есть такие скелеты, которые нельзя ворошить.

Пожалуй, с этого разговора история матроса Дмитриева стала для чиновника живой и объёмной, обрела вес больший, чем просто исполнение служебных обязанностей. Он пытался представить, каким человеком был Дмитриев, как выглядел. Но самый главный вопрос, на который Родионов искал и не находил ответа, был за пределами службы и переписки с архивами. Этот вопрос он даже не мог внятно для себя сформулировать, и эта невозможность оформить переживание в слова не позволяла успокоиться и выбросить историю из головы. Ведь всё могло быть, и целая жизнь, жизнь Лилии Николаевны, сложилась бы совершенно иначе.

Подспудно примеряя эти события на себя, Родионов думал о семилетней дочери, дороже которой у него никого не было. И всех было жалко.

Из СПб ГКУ «Пискарёвское мемориальное кладбище» к концу марта пришёл ожидаемый ответ:

«Изучив Ваше обращение, сообщаем, что Законом Российской Федерации от 14 января 1993 г. № 4292–1 «Об увековечении памяти погибших при защите Отечества» установлено, что органы местного самоуправления осуществляют мероприятия по учёту, содержанию и благоустройству воинских захоронений, мемориальных сооружений и объектов, увековечивающих память погибших при защите Отечества, которые находятся на их территории.

На Пискарёвском кладбище увековечены имена воинов, которые здесь похоронены согласно записям в Книгах учёта воинских и гражданских захоронений.

К сожалению, сведений о захоронении Дмитриева Николая Васильевича, 1911 г. р., который умер 27 января 1944 года, в архиве кладбища нет.

В 2001 году на Аллее Памяти Пискарёвского мемориального кладбища установлена памятная плита, посвящённая «Воинам и труженикам земли ленинградской, защитившим город на Неве». Эта плита увековечила память всех ленинградцев – защитников города.

В Санкт-Петербурге создана Книга Памяти «Ленинград. 1941–1945», в которую внесены имена воинов – защитников Ленинграда. В этой книге имеется мемориальная запись о Дмитриеве Николае Васильевиче.

По вопросу увековечения памяти в виде установки мемориальной таблички воину Дмитриеву Н. В. Ваше обращение направлено в военкомат г. Санкт-Петербурга».

Начался футбол – самая увлекательная чиновничья игра, когда при нежелании или невозможности решить задачу самым важным становится скинуть с себя ответственность.

В первых числах апреля, когда весной в Петербурге ещё не пахнет, но и зима находится на последнем издыхании, Лилия Николаевна вновь пришла на приём.

– К сожалению, нечем мне вас обрадовать, – начал Родионов, – все запросы мы сделали, но отца вашего нигде нет. – И он показал ей ответ Пискарёвского кладбища.

– Да, да, я понимаю, – старушка читала письмо, написанное сухим канцелярским языком и, кажется, не понимала его содержания.

– Ждём еще ответ из архива Военно-морского флота, может быть, там что-то прояснится.

– А я нашла отцовскую фотокарточку.

Лилия Николаевна улыбнулась и достала из сумочки пожелтевший, весь в изломах снимок. Но фотографии молодой мужчина стоял в бескозырке в профиль и на кого-то смотрел снизу-вверх. Вероятно, это был общий снимок, часть которого обрезали за ненадобностью. Лицо матроса показалось Родионову знакомым.

– Вы похожи на него. Удивительное совпадение, но вы так отчётливо похожи…

– Лилия Николаевна, я делаю всё, что в моих силах. Я уже не знаю, куда написать, чтобы найти могилу вашего отца. Это непросто принять, но очень часто в те годы люди пропадали без вести, на поле боя, умирали в плену. Кого-то хоронили, кого-то оставляли лежать в окопах, чуть присыпая землёй… Шла война. Очень многие судьбы неизвестны до сих пор.

– Да, да, я всё понимаю.

– Надо отпустить прошлое. У вас уже правнуки, поди, на подходе, – Родионов попробовал улыбнуться.

– Нет у меня ни внуков, ни правнуков. Был внук, Андрей, воевал в Чеченской войне, а как вернулся домой – пить начал крепко. Так и допился до смерти.

– Простите… – неприятно сдавило горло.

– Всё в порядке, это давно было. Я пойду.

– Я позвоню вам, если что-то узнаю.

Старушка не обернулась и ничего не ответила, вышла, притихшая и подавленная, аккуратно прикрыв за собой дверь. У Родионова застучало в висках.

К вечеру позвонил Гнатюк.

– Кажется, я что-то нашёл, – начал он без приветствия. – Из гатчинского архива ВМФ пришло письмо, что тело Дмитриева Н. В. было направлено в армейский госпиталь № 2580. А вся информация по госпиталям находится где?

– Где?

– В архиве военно-медицинских документов. Это в городе, в Лазаретном переулке.

Сентябрь 1943

Давно так плохо не было. Голова раскалывается, шумит.

Пока одевался, путаясь в рукавах «голландки», все уже выбежали из кубрика. На построение прибежал последним.

Бяшкин беззвучно зашипел на меня. Командир роты, капитан-лейтенант Румянцев, подошёл ко мне и презрительно сморщил губы.

– Почему гюйс не глажен, товарищ матрос?

– Виноват…

– Ты пил, что ли?.. – Бяшкин, ко мне.

Лейтенант торопливо подбежал к командиру.

– Вы почему за своими людьми не следите?

– Виноват, не доглядел…

– Посадил бы вас обоих на «губу», да заменить некем. Тебе за руль в любую минуту, а ты как свинья. – Это он уже мне.

– Горе у него, товарищ…

– Война идёт. У всех горе. Вот победим немца – горюй на здоровье, твою мать. Тьфу, смотреть противно. Первый и последний раз говорю: замечу ещё раз пьяным – шофёра в штрафбат, а вас, товарищ лейтенант, с должности сниму. Вопросы?

– Никак нет.

– Встать в строй.

Конечно, прав Румянцев. Но и мне жить тошно, ничего не могу с собой поделать. Год прошёл, как Маша то письмо прислала, а душа никак не успокоится. Вижу их каждый день перед глазами, Таньку мою и Лилечку. Пока работаешь, вроде бы отпускает ненадолго, а стоит задуматься – вот они, как живые. Во сне ещё часто приходят, и так хорошо мне от этого, что, кажется, ничего больше в жизни не надо. Мы снова рядом, вместе. Просыпаюсь от любви, вспоминаю всё и плачу. Ребята спят в кубрике, не слышат, а у меня душа разворочена, выть хочется. Зубами в подушку вцеплюсь и реву. И вот что странно: всегда один и тот же сон.

Танюшка с Лилей стоят во дворе у нашего дома, Лилька на качели забралась, Таня её раскачивает туда-сюда… Смеются обе. А качели вот-вот сломаются, винт на перекладине расшатался. Я вижу все это, подхожу, пытаюсь починить. Дел на три минуты, винт затянуть, а ключа нет.

– Папа, вот инструмент, – говорит Лиля и протягивает мне молоток.

– Что ты, милая, это не подходит.

– Подходит. Надо стукнуть разок.

А потом качали пропадают, Лиля на руки ко мне просится, обнимает, тыкается носом в щёку, как котёнок и шепчет:

– Не уходи, папа, не уходи…

Жена в стороне стоит, смотрит на нас и улыбается. Я ей киваю, мол, иди к нам, а она голову набок склонила и не отвечает ничего, и не идёт. Но улыбается, улыбается…

Потом просыпаюсь. Тоска.

В июле 42-го года наш батальон получил большое пополнение, человек семьдесят, в основном девушки. В военном отношении, конечно, слабо были подготовлены, но сообразительные. Свободных должностей много на тот момент в батальоне: связисты, радисты, электрики-прожектористы, аэроакустики… Среди них была Лида Волосникова, молодая совсем, даже ремесленное училище не успела закончить.

Я на женский пол не смотрел: месяц как пришло письмо от сестры… Сначала боль оглушительная, не знаешь, куда себя деть. Куда-то идёшь, крутишь руль, выполняешь приказы, а внутри ничего нет, всё выжжено. Гулкая пустота внутри, как в колодце. Потом ненависть пришла. Немец летит, а я его рожу красную в кабине самолёта представляю – голыми руками разорвать готов, кадык вырвать, глаза выдавить. Такая ярость меня охватывала, что ребята побаиваться меня стали. Просился на фронт, в пехоту – не отпустили. Солдат, говорят, хватает, а с шофёрами дефицит.

Выпивать начал. Глотну спирта – отпускает немного. Так-то ребята у нас не пьющие подобрались, спирт был, положен нам, чтобы матчасть в чистоте содержать. Ну, сливал во флягу немного. Потом Бяшкин заметил – стал канистру в своём кубрике держать. Выдавал скупо, только для дела. Но шофёр спирт всегда найдёт. С лётчиками договорился, у них этого добра – хоть залейся. Пить, правда, невозможно, технический спирт. Но разбавлял пожиже с водой. Сойдёт.

Время идёт, служба тоже. В январе 43-го прорвали кольцо блокады – радость была огромная.

Снабжение не сразу, но получше стало. Потом ещё лучше, к наступлению лета не голодали. Всего в достатке хватало. И стал я замечать, что Лида заглядывается на меня. А как заметит, что я в ответ начинаю смотреть – сразу глаза отводит. Симпатию, значит, проявляет.

Год уже прошёл, как я семью потерял, зарубцевалась рана. Да и ребята локтем подталкивают, мол, не зевай, девушка хорошая. Стал я ей знаки внимания оказывать. Букетик ромашек нарву, слово ласковое скажу, подвезу, куда попросит. Жизнь не стоит на месте. Всё вроде бы правильно идёт, а в сердце заноза. Жена с дочкой придут ночью – и сразу свет не мил, ненавидеть себя начинаю.

Я бы и не решился, наверное, первый, но все случайно вышло. Отвозил её на 9-ю станцию, едем вдвоём по дороге. Между станциями километра три, не больше. Проехали «восьмёрку», а она и говорит:

– Коля, остановите машину.

Мало ли что у девушки случилось. Может, до ветру надо. Хотя это вряд ли, они стеснительные в таких делах.

Останавливаю. А она сидит, не шелохнётся, только смотрит на меня и дышит глубоко, грудь вздымается от волнения. И такая тишина вокруг…

В кабине всё и случилось. Два года у меня женщины не было.

А ночью опять приснились Таня и Лиля. Дочка на руках у меня, жена рядом стоит, молчат и по голове меня гладят. Нежно так прикасаются, ладони тёплые и ласковые. Молчат и улыбаются.

Проснулся я, так гадко мне стало, что словами не передать. Достал фляжку, чистый спирт глотаю, пока он у меня из горла обратно не полез.

С Лидой, конечно, не смог больше. Сторониться её стал, избегать. А она всё почувствовала, вроде бы и не настаивает, только мне самому от всего этого противно было.

Проходит две недели, а Лида уже с Лешкой Маслобородовым шушукается. И видно, что не назло мне, глаза счастливые у обоих. Тут я и сломался окончательно.

Вот кто-то может обернуться вокруг себя, уйти к другому, как с кочки на кочку перепрыгнуть, а кому-то на роду написано маяться всю жизнь. Отчего так?

Май 2019

Прошло больше месяца, но из архива военно-медицинских документов ответ не приходил. Родионов стал звонить в учреждение, выяснять, дошло ли письмо, когда зарегистрировано, кому расписано. Наконец связался с исполнителем.

– Я думал, вы не позвоните, – ответил спокойный голос на другом конце провода.

– А вы только по звонку работаете? Вообще-то, был официальный запрос, вы обязаны в месячный срок направить официальный ответ.

– Это все понятно, но вы лучше сами приезжайте.

– В каком смысле?

– Приедете – поймёте.

– Если у вас есть информация – направьте в установленном порядке.

– Как знаете. В установленном порядке я вам напишу, что сведения отсутствуют.

– А на самом деле?

– Вы приезжайте, долго объяснять.

До Витебского вокзала Родионов доехал на электричке. Май в этом году выдался промозглым, ветреным. В сквере у Лазаретного переулка дети гоняли голубей, мамочки сидели на скамейках и ёжились от холода.

Архив располагался в здании Военно-медицинского музея, вход был со стороны Введенского канала. Родионов поднялся по широкой лестнице на второй этаж, нашёл кабинет начальника отдела хранения.

– Петраков Андрей Андреевич, – представился мужчина лет пятидесяти, суховатый, с короткими седеющими усиками. По осанке угадывался отставной военный.

– Вы что-то хотели мне рассказать.

– Да, пока вы ехали, я подготовил вам официальный ответ. Это для отчётности.

Мужчина протянул Родионову бумагу.

По существу Вашего запроса в отношении Дмитриева Николая Васильевича, 191 года рождения, по поводу подтверждения ранения (заболевания), полученного им в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., и установления места его захоронения сообщаю, что в картотеке общего (неполного) учёта раненых, больных и умерших в лечебных учреждениях Советской армии в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Дмитриев Н. В., 1911 г. р., не значится.

Сведениями о том, какие лечебные учреждения располагались в н. п. Лебяжье, филиал не располагает.

Сведений об АГЛ-2580 в филиале нет. Госпиталь ЭГ 2580 на январь 1944 года дислоцировался в г. Шексна Вологодской области. Документы на умерших в ЭГ 2580 на хранение в филиал не поступали.

– Вы ради этого меня с места дёрнули?

– Не совсем. Вот архивная справка на вашего Дмитриева.

Петраков передал ещё один лист, после этого отвернулся и подошёл к окну.

– Читайте, – произнёс, не оборачиваясь.

АРХИВНАЯ СПРАВКА

По документам архива установлено, что Дмитриев Николай Васильевич, 1911 г. р., уроженец села Чирты Лапишевского района Татарской АССР, призванный Пушкинским РВК 26.06.1941 г., проходил военную службу со 2 июля 1941 года по 27 января 1944 года в 309-м отдельном прожекторном батальоне, который в указанный период входил в состав действующей армии.

Погиб 27 января 1944 года при исполнении служебных обязанностей.

В именном списке безвозвратных потерь 309-го отдельного прожекторного батальона значится: «…3. Дмитриев Николай Васильевич, военное звание – сержант; должность – шофёр; 1911 года рождения; партийность – член ВКП(б) с 1942 года; по какой причине и когда выбыл – погиб от отравления отработанным газом автомобиля ЗИС-12 в 12:40, 27 января 1944 года в 3 км западнее Томендонта; место погребения —; семейное положение – женат…»

В алфавитной карточке формы № 8 Дмитриева Николая Васильевича имеется запись: «Умер в кабине автомашины, труп направлен в АГЛ № 2580 для вскрытия».

Дальше шло перечисление номеров карточек, фондов, описей, дел… Сердце застучало чаще. Рука машинально потянулась к карману, но сигарет там давно не было.

– Получается…

– Дмитриев покончил с собой. Протянул шланг к выхлопной трубе, другой конец – в кабину. Завёл двигатель. Я уж не знаю, по какой причине, но не думаю, что его дочери на старости лет следует об этом знать.

Архивная справка придавила Родионова своим весом. Он рассказал начальнику отдела хранения историю Лилии Николаевны.

– М-да… Раз такие дела, справку я вам не отдам.

– Я напишу на вас жалобу.

– Это сколько угодно. У архива федеральное подчинение. Городская власть нам не указ.

– Вы поймите, дочь имеет право знать, как всё было на самом деле. Нельзя скрывать правду.