XVII

Мариупольский полк находился близ города Луцка; туда-то, по месту своего назначения, и приехал Александр Дуров, вновь произведенный офицер.

Прослужив некоторое время в полку, Надя получила двухмесячный отпуск. Воспользовавшись свободным временем, она поспешила в свой родной Сарапул, к отцу. Ей очень хотелось повидаться с своей семьей.

Прошло более трех лет с того дня, как она покинула дом своего отца.

Приехала Надя в Сарапул в ненастную осеннюю ночь. Ворота родного дома были давно заперты. Отпустив своего возницу, она с саблей и маленьким чемоданом в руках пошла вдоль палисадника к хорошо известному ей месту, где легко вынимались четыре тычины.

«Этим отверстием, – пишет Дурова, – я часто уходила ночью, бывши ребенком, чтобы побегать на площадке перед церковью. Теперь я вошла через него. Думала ли я, когда вылезала из этой лазейки в беленьком канифасном платьице, робко оглядываясь и прислушиваясь, дрожа от страха и холодной ночи, что войду некогда в это же отверстие, и тоже ночью, гусаром…»

Окна дома наглухо были закрыты, нигде не видно было огонька; кругом могильная тишина.

Но вдруг эта тишина прерывается громким собачьим лаем: две дворовые собаки бросились было на Надежду Андреевну. Надя подозвала их; собаки примолкли и стали ласкаться, узнав ее.

Молодая женщина вошла в сени и стала стучать в дверь.

– Кто там, кто стучит? – послышался недовольный старушечий голос.

– Я, Никитишна, отопри!..

Надя узнала старуху по голосу.

– Да кто ты?

– Отопри, увидишь.

– Сказывай кто, а то не отопру.

– Да своя, своя.

– Свои у нас все дома и спят давно.

– Я – Надя.

– Ври!..

– Право же, Никитишна…

Наконец старушка решилась отпереть.

Никитишна громко ахнула от удивления и испуга, увидев перед собой Надю в гусарском мундире, подсвечник с горящей свечой чуть не выпал у нее из рук.

– Узнала? – весело спросила старушку Надя.

– Да неужели Надюшка? – все не веря своим глазам, проговорила Никитишна.

– Она самая.

– А ведь я по тебе не одну панихидку отслужила.

– Видишь, я жива и здорова.

– Вижу-то я вижу. А все мне не верится, что ты – Надюшка.

– Обнимай меня, старая, скорей!

– А ты не оборотень?

– Да нет же! – Надя рассмеялась.

– Ну-ка, перекрестись.

– Изволь! – Молодая женщина перекрестилась. – Теперь уверилась, няня?

– Уж оченно что-то чудно.

– Что еще такое?

– Одежина на тебе какая-то странная…

– Гусарская.

– Разве ты гусар?

– Гусар, старуха, гусар! Да полно тебе меня морить своими вопросами – соловья баснями не кормят. Я с дороги и пить, и есть хочу.

– Ах, сердечная! Прости! Стара я стала, глупа.

Старушка бросилась обнимать свою выкормленницу.

– Никитишна, с кем ты говоришь? – послышался из горницы голос Андрея Васильевича.

Его спальня находилась близ сенной двери; разговор Нади с Никитишной разбудил его.

– Повыдь-ко, сударь, посмотри, кто к нам приехал-то.

– Кто приехал, что ты врешь?

– А ты повыдь!

Старый ротмистр поспешно надел халат, вышел из своей спальни, и крик радости вырвался у него из груди:

– Наденька!

– Папа… папочка!

Молодая женщина замерла в объятиях своего отца.

Радости и счастью старого ротмистра не было границ. Не менее его была счастлива и Надя; она целовала у отца лицо, руки и просила прощения.

– Ты, Наденька, ни в чем передо мной не виновна.

– Я, папа, причинила тебе столько горя.

– Все-все забыто. А мать-то твоя не дождалась радости – умерла, сердечная.

– Простила ли она меня? – со слезами спросила у отца молодая женщина.

– Она в последние дни своей жизни молилась за тебя.

– О, я виновница смерти мамы, и мое письмо ее убило.

– Полно, Наденька! Твоя мать умерла от болезни, – старался Андрей Васильевич успокоить свою дочь.

– Мое письмо ускорило ее кончину, – с плачем говорила Надя.

Несмотря на глухую ночь, в доме городничего все поднялись; все необычайно были рады приезду Нади; она перецеловала своих братьев, сестер… и была счастлива в своем семейном кругу.

Но скоро кавалерист-девица стала скучать; она создана была не для семейной жизни; вопросы любопытных знакомых смущали ее, надоедали ей, а преследование мужа выводило ее из себя.

Василий Чернов не терял надежды сойтись с женой.

Однажды он явился в дом своего тестя, по обыкновению, под хмельком и стал приставать к Наде, чтоб она шла к нему, угрожая в крайнем случае силой ее взять. Это рассмешило молодую женщину.

– Что же, возьми меня силой, – проговорила она.

– И возьму. Думаешь – не возьму?

– Бери.

– Волей не идешь, так силой пойдешь, – грозился жене Василий Чернов.

– Где у тебя сила-то? И какая такая сила, любопытно узнать?

– Увидишь!

– Не боюсь я тебя, Василий.

– Побоишься.

– Ты грозить мне задумал?

– А то смотреть буду на тебя!

– Поди вон, ты пьян!

– А ты спроси, с чего пью?

– С горя, что ли?

– Известно не с радости; надо мной все смеются: у тебя, говорят, жена – гусар; вдовцом соломенным называют. Легко ли мне переносить насмешки?

Чернов нашел нужным заплакать.

– Этого еще недоставало. Ах, Василий, баба ты, баба! Ты жалок мне и смешон.

– Смейся, только гляди, чтобы твой смех в слезы не обратился.

– Пожалуйста, не грози! Я говорю, что между нами все кончено.

– Тогда кончится, когда нас разведут.

– Дело о разводе уже начато. Прошу, оставь меня, – недовольным голосом проговорила Надя.

Василий Чернов ушел. Вернувшись домой, он напился еще более и завалился спать.

Теперь он стал совсем пропойцей, гулякой; от службы его уволили. В Сарапуле у Чернова был небольшой домишка; в одной половине он сам жил, а другую сдавал жильцам. Существовал он доходом, который получал с жильцов; доход его был так скуден, что едва хватало на хлеб. Большая часть имущества была продана и заложена.

В доме Чернова был страшный беспорядок; хозяйство было запущено.

Чтобы поправить свои дела, Василий Чернов должен был во что бы то ни стало вернуть жену. Эта мысль не покидала его; он ночей не спал, обдумывая, как примириться с Надей, как ее заставить жить с ним, но после последнего разговора с Надей он потерял всякую надежду.

В Сарапуле у него был один знакомый, которого прозывали Хлопушкой. Это был человек сомнительной нравственности, промышлявший темными делами, хитрый, пронырливый, несколько раз судившийся за худые дела.

Хлопушка, однако, умел, как говорится, сухим выйти из воды. Он в огне не горел, в воде не тонул.

Хлопушку весь город знал за отъявленного негодяя, и все его боялись.

Не раз городничий Дуров выгонял Хлопушку из города. Выгонит его в одну заставу, а он пройдет в другую. Бился-бился с ним городничий, да так и махнул на него рукой.

Василий Чернов решился посоветоваться с Хлопушкой, просить его содействия и помощи в деле водворения жены. Он позвал к себе Хлопушку и заперся с ним в комнате.

О чем у них шла речь – осталось тайной для всех.

XVIII

Кавалерист-девица, живя в доме своего отца, очень скучала; ее тянуло в полк.

Однажды, чтоб убить как-нибудь время, она отправилась пешком за город.

Надя очень любила эти прогулки. День был морозный, но солнечный; снегу выпало много, и санная езда была в полном разгаре.

Андрей Васильевич предложил Наде, чем гулять пешком, проехаться.

Надя отказалась и пошла пешком.

Она вышла за город и направилась по дорожке, протоптанной пешеходами.

Снег хрустел у ней под ногами; молодая женщина задумалась.

Она и не заметила, как отошла от города верст на пять; далее она не пошла и вернулась назад.

Не доходя несколько до Сарапула, Надя повстречалась на дороге с мужем, который ехал в санях, запряженных парой лошадей; с ним в санях сидели какие-то две не знакомые Наде личности.

– А, женушка, здорово! – громко проговорил Чернов.

Он вышел из саней и подошел к Наде.

– Здравствуй! – сухо ответила ему молодая женщина.

– Гуляла?

– Да.

– Домой идешь?

– Домой.

– Садись, подвезу.

– Спасибо, я люблю гулять пешком.

– Садись, говорю, прокачу! Кони лихие!

– Оставь меня! Поезжай с богом.

– Нет, тебя я не оставлю, садись!

– Сказала – не сяду!

– Так насильно посадим! – нахально проговорил Василий Чернов.

– Что такое? – Надя вспыхнула.

– Сама не сядешь, так посадим.

– Как ты смеешь так говорить!

– Вона! Чай ты мне жена. Ну, садись, не то ведь прикажу молодцам – мигом посадят! – пригрозил жене Василий Чернов.

– Прочь с дороги! Не то стрелять буду!

Надя быстро вынула из кармана небольшой пистолет и прицелилась.

– Ну, барыня-сударыня, ты этой игрушкой не шути! – грозно проговорил бывший вместе с Черновым Хлопушка.

И он, как клещами, схватил за руку молодую женщину. Пистолет выпал у нее из рук.

Василия Чернова кроме Хлопушки сопровождал приятель последнего – Ванька по прозванию Косой, такой же пьяница и вор, как и Хлопушка.

Чернов уговорился с ними похитить жену; его сообщники стали за ней следить, и вот, воспользовавшись тем, что Надя пошла гулять одна, негодяи напали на нее днем среди дороги.

– Разбойники! Я буду звать на помощь! – стараясь высвободить свою руку, крикнула молодая женщина.

– Кричи сколько хочешь, сударка, никто не услышит. Ну-ка, Косой, помоги мне посадить барыню в сани, – обратился Хлопушка к приятелю.

Сколько ни отбивалась Надя, а принуждена была уступить. Ее силой посадили в сани; с ней сели Хлопушка и Косой и крепко держали ее за руки.

Василий Чернов поместился на облучке и правил лошадьми. Несмотря на то что лошади мчали во весь дух, Чернов беспрестанно погонял их.

Ехали в противоположную сторону от Сарапула.

– Куда ты меня везешь? – спросила Надя у мужа.

– Куда надо! – грубо ответил ей тот.

– Что вы меня держите, не убегу!.. Пустите, – с презрением проговорила Надя и стала вырывать свои руки из рук крепко державших ее негодяев.

– Ты, сударка, не дури, не то свяжем! – погрозил ей Хлопушка.

Надя смирилась; она знала, что эта угроза может быть выполнена.

Отъехали верст тридцать от Сарапула, повернули направо и покатили по проселочной дороге.

Надя была легко одета; ее начинал пробирать мороз, она дрожала всем телом.

– Озябла? – совершенно спокойно спросил у ней Хлопушка.

– Не хочешь ли согреться? У нас водка знатная есть, – предложил ей Косой.

Молодая женщина ничего им не ответила.

– Скоро приедем, успеешь согреться, – промолвил Чернов и стал хлестать лошадей.

Сказал он правду. Скоро вдали показалась какая-то деревенька, расположенная на крутой горе; они въехали в эту деревню и остановились около большой чистой избы, крытой тесом.

– Вот и приехали! – весело проговорил Чернов, выпрыгивая из саней.

Он стал стучать в оконце; на его стук ворота быстро отворились.

Мужик с окладистой рыжеватой бородой, в полушубке на плечах, с поклоном встретил приехавших.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – говорил он, широко отворяя дверь в избу и пропуская Чернова и его жену.

– Здорово, Гаврила, все ли у тебя приготовлено? – спросил у мужика Чернов.

– Все готово: горница вымыта, истоплена и прибрана.

– Ну и ладно!

Изба у мужика Гаврилы имела два отделения, переднее и заднее; в переднем обыкновенно Гаврила проживал со своей семьей только летом, а зимой передняя половина стояла пустой.

Василий Чернов был давно знаком с Гаврилой, который во всей деревне Марфино почитался за первого богатея. Чернов в трудную минуту занимал у него деньги. Гаврила охотно давал ему, помня оказанную Черновым услугу, а услуга состояла в следующем: Гаврила как-то раз уличен был в каком-то проступке. Хоть проступок его был и невелик, но все же его ожидала тюрьма. Василий Чернов стал хлопотать по его делу и совершенно «оправил» Гаврилу.

Гаврила это помнил и старался по возможности оказывать услуги Чернову.

Василий Чернов, задумав похитить свою собственную жену, не нашел лучше места припрятать ее, как у Гаврилы. От Марфина до города далеко, никто не догадается, что Надя находится в избе у мужика Гаврилы, под замком. Разумеется, Чернов предварительно побывал в Марфине и уговорился с Гаврилой, который и отвел для его жены переднюю половину избы.

– Вот твоя временная квартира, – сказал Наде Чернов, входя с ней в избу.

– Ты думаешь здесь удержать меня? – презрительно спросила она у нелюбимого мужа.

– Да, думаю.

– Что же, под замком держать станешь, как невольницу?

– Сама того захотела; волей ты ведь не шла ко мне.

– Так силой заставишь?

– И заставлю.

– Плохо же меня ты, Василий, знаешь! Нет такой силы, нет таких запоров, которые бы меня удержали.

– Посмотрим.

– Ах, Василий, как ты глуп! Как ты смешон!

– Что поделаешь, такой уж уродился!

– И долго ты думаешь держать меня в затворе? – совершенно спокойно спросила кавалерист-девица.