Цитаты из книги «Дровосек»

«Почему Евсей в будущее колхозной системы не верит, а колхоз не бросает? Сорок лет мужику, руки-ноги на месте, голова смышленая. Езжай хоть в Касимов, хоть в Рязань. Работа найдется, и позабудешь ты про свою постоянную тоску. Но ведь не уезжает. Говорит обо всем с жалостной, безнадежной улыбкой, а не уезжает. Спасти колхоз надеется? Нет, конечно. Как он один спасет? А что его держит? Чувство земли? Наверное. Но тогда мог бы от должности своей проклятой отказаться и на земле сам по себе работать. Хочешь – лесником, хочешь объездчиком, да мало ли есть профессий. А он лямку тянет. Тянет потому, что за людей ответственность чувствует. В колхозе полно немощных, одиноких, полуграмотных. Этим никто не поможет, кроме него. Вот оно что. Вот где русский человек начинается. Да какой же он русский? Чувашин, угоро-финн. То-то и оно, что уже независимо от национальности эта земля человека под себя выковывает. Будь хоть какой национальности, здесь ты проникаешься общим духом. Не все, конечно. Индивидуалисты всегда были и будут. Это генетический тип. Но они – в меньшинстве. А люди с соборной душой – в большинстве. Вот его соборная душа и задерживает его в этом несчастном колхозе.

Казалось бы, говорили о вещах самых простых: о вымирании колхозов, о плохих урожаях, о бегстве людей в город, – но за всем этим крылся и какой-то трудноуловимый подтекст, который не сразу дается сознанию. И только по долгому размышлению Данила начинал его улавливать.

Слушая рассуждения отца, Данила дивился тому, какие пытливые и живые умы, способные проникать в суть вещей, рождает русская глубинка. «Нет, мы не Европа, совсем не Европа, – думал он. – Нет в Европе бакенщика Тимки. И председателя колхоза Евсея быть не может. Они рождены только русским пространством».

И вот еще что. Для нее сама мысль об аборте чудовищна. Если женщина помышляет об аборте или делает его, она недостойна звания матери. Спорить будешь со мной? Нет? То-то…

Женщина создает свое дитя в утробе так же, как творец создает свое произведение. От меры затраченной ею души и любви будет зависеть то, какой человек появится на свет.

– Что это ты все про Бога говоришь, сам-то ведь неверующий, – с недоумением заметил Данила и вдруг вспомнил: когда из дома выносили гроб с телом его бабки, матери отца, тот отвернулся в угол, стер двумя пальцами слезы с глаз и быстро перекрестился. Это был единственный случай за всю жизнь Данилы с родителями. – Кто меня знает, сын, верующий я или нет. Учили быть неверующим, а научили быть никаким. Но, по правде говоря, живет внутри какой-то свет. Только это отдельная тема. Устал я, давай лучше выпьем по маленькой.

– А веришь ты в это все? – спрашиваю. – А ты веришь, что воду можно пить? – отвечает. – Если веришь, то и меня когда-нибудь поймешь. Много лет прошло, а я вспоминаю и думаю: как он к Богу привязан оказался? Никто его, явно, этому не учил, сам три класса школы кончил да и пошел по свету мотаться, умом сильно не прирос, книжек отродясь не читал, а с Богом разговаривает. Значит, есть связи, которые независимо от нас существуют и однажды могут в любом человеке пробудиться. В любом ли? Не могу себе обычного немецкого работягу в таком состоянии представить. Священника или монаха – могу. А вот такого полуграмотного немецкого Васька – ни за что. Не потому, что немцы нам душой уступают, нет. Об этом говорить – уже гордыня. Почему – не знаю. Не будет он, лежа на лугу, с Господом разговаривать, а пойдет он пиво пить или к жене под бок. В этом между нами разница. И никакой западной культурой эту разницу не перешибешь.

– Слыхал, как пчела жужжит? Это она звуком между собой и ульем через воздух ноту устанавливает. Ей без звука нельзя. И я, как пчела. С Главным говорю. Мне ведь много надо. Значит, я ему сообщаю, что свою работу сделал, а он пущай теперь свою делает. Видишь, Тоньке дитя родить потребно без приключений. Нам всем не болеть, а то бездомные. Маяться будем… Да еще многое другое.

Васек не обиделся нисколько и говорит:

Ты, может, помнишь, я после восьмого класса пошел к шабашникам на стройку, в подсобники – хотел на велосипед себе заработать. Попал в бригаду какого-то Васька. Васек этот – мужичонка совсем незаметный. Маленький, косолапый, тихий. Только руки сильные, словно клешни у краба. Жена у него была беременная, уже на сносях. Тоже, вроде, не красавица, а что-то в ней было… Свет материнства. Ну, кроме работы мы и отдыхали, конечно. И заметил я, что поест Васек свою похлебку, отойдет в сторонку, ляжет в траву на спину, зажмет стебелек в зубах и что-то вполголоса бормочет. А я же подросток, дурачок еще, не понимаю, что есть вещи, в которые соваться нельзя. Любопытно, что это Васек там говорит. Терпел-терпел, а потом все ж таки тихонько к нему подполз и спрашиваю: – Василий Батькович, а что это вы все разговариваете, интересное дело…