Цитаты из книги «Дровосек»

Но тебе было открыто! Потому что, как человек светлой стороны мира, ты представляешь для Господа определенную ценность. Выжигая из тебя твой главный недостаток – самовлюбленность, он учит смирению и тем самым готовит тебя к лучшему пониманию человеческой жизни, чем ты имел раньше. Вот в чем Его любовь. Без страданий человек не растет, а Господь дал тебе самые чистые страдания – боль оскорбленной души. Бывает ведь куда хуже – и потеря близких, и калечество, и много другого. Так что тебе благодарить надо Бога за эти испытания.

– Ты за советом приехал, Данила, но ты ведь знаешь, что я не могу дать тебе никакого жизненного совета. Я не партком, чтобы семейные проблемы разбирать, а священник, и смотрю на все только через веру. С точки зрения веры все, что ты рассказал, очень понятно и очень объяснимо. Но и решение этого узла возможно опять-таки тоже только через веру. – Ты хочешь сказать, что я должен молить Господа о помощи? – Как я тебе могу такое посоветовать, когда знаю, что ты не молишься. Ты ведь пока не верующий, а суеверный. Тут разница огромная. Но к вере ты придешь окончательно. Я в этом не сомневаюсь. Думаю даже, что тебе в этом Силы Небесные помогут. Дай, объясню. Ты знаешь: Бог есть любовь. Все, что происходит с человеком, является результатом Господней любви к нему. Только не спрашивай о таких крайних вещах, как преждевременная смерть и страшные болезни – это отдельный разговор не по нашему случаю.

вот за Сереженькой много человеческой беды насмотрелась. Сколько горемык к нему приходит! И ведь не только в церковь. Бывает, и домой забредут. А он, Сереженька-то, он от Бога священник. Придет к нему человек какой-нибудь, жизнью измученный. Его, бедного, лихоманка трясет, голос дрожит, на плач сбивается. Нервы плохие. Так Сережа его первым делом за стол усадит, чем Бог послал, угостит. Напитает человека, напоит чайком, а сам с ним потихоньку успокоительно говорит. Глядишь, через часок человек преображается. Уж вразумительно может о горе своем рассказать, здраво рассуждает. С ним уже и доходчиво говорить можно. Значит, в еде есть укрепление нервов. Вот ты с утра напитался, как следует, и беда тебе не так страшна, правда?

В алкоголизме, даже в начальной его стадии, нет промежуточных остановок. Либо его побеждают раз и навсегда, либо он уничтожает человека.

Мой дед объехал весь свет, был даже на политическом Олимпе, в руководстве партии эсеров, а закончил на выселках крестьянином. Заметь, своей жизнью остался доволен. Может, и мне написано судьбой идти по его стопам. Понимаешь, в чем сила выходцев из народных низов? – Им не страшны падения. Такой человек вернется в свою среду обитания и будет чувствовать себя нормально. Возьмусь, например, преподавать немецкий язык, и счастье труда придет ко мне во всем своем размахе. А тебя с распростертыми объятьями примут в горбольнице. Что еще надо? Построим большой дом, каких в Москве и вообразить нельзя, купим вездеход – «УАЗик» – для поездок на природу и на рыбалку и заживем как люди, без стрессов и бензинового угара.

– Ты, Аристарх, зря шутишь. Микула не Микула, а люди, которые за народную долю встанут, всегда найдутся. Ты что думаешь, любого нашего мужика можно цацками купить? Купи его, как же! Будет он снова на кровососа работать! Это его прадед работал и не знал ничего про революцию. А мы-то знаем. – Боюсь, размечтался ты, детинушка. – Размечтался, говоришь? Нет! Это те, кто сегодня уже грабить начинают, размечтались. Пусть их грабят, пусть дворцы строят. Потом мы придем и все реквизируем. Чай, нашими руками построено. Заодно декретом 1917 года об экспроприации воспользуемся. Пусть они будущего боятся! А ты говоришь, беда! Беда, что советская власть в штаны наделала. Вот беда. А у народа, когда беда приходит, дела начинаются.

– Вон она где, правда-матушка. Микула Селянинович нас в новый бой поведет против жулья и разбойников.

– И как же ты это поле боя представляешь? – А так: ты работаешь, а тебя обсчитывают. Ты работаешь, а тебя грабят. Вот тебе и поле боя. – И что, это по-твоему, хорошо? – Хорошо, потому что жулики нас опять заставят себя народом почувствовать. Один ты против жуликов не пойдешь, значит, ко мне за подмогой прибежишь, а я еще кого-то позову. Так и начнем все сызнова. – Ты, Микула, в прошлом живешь. Сейчас такие технологии пропаганды, что не дадут нам всем объединяться. – Технологии – это для стада. А мы с тобой, чай, племенные производители. Нам со стадом нельзя, мы своим путем топаем. А стадо за нами, правильно? – Ты уж не вождем ли себя измыслил? – А мне после женушкиной смерти ничего не страшно. Захочу, вообще, как Степан Тимофеевич выступлю. Кому хошь головку под крыло сверну.

– А вот в какую. Сталин-то голова был, скумекал, что народ общиной жить привык, и ему свои колхозы подсунул. Только малость просчитался. Потому что в общине все разумно распределялось: свое и общественное. А Сталин перекосил. Колхоз – это уже не община, в нем работают из-под палки. Что тогда получилось? От работы мы отвыкли. Ты видал, чтобы русский работать не любил? Никогда этого не было, а теперь есть, сам знаешь. Большой перекос! Ох, тяжело его будет исправлять. Кто уже не сможет трудиться, как надо, кто сопьется раньше времени, а кто и вообще от тоски помрет. Но это жертвы на поле боя. Если победим – работать заново научимся.

– Ты себе сердце не рви. Оно, я смотрю, у тебя из тонкой материи сделано. Меня лучше послушай, полезно будет. Так вот, беда, конечно, идет, что говорить. Но нужна она нам, Аристарх, поверь, нужна. Просто необходима. Советская власть народную душу малость перекосила, исправлять надо. – В какую сторону она ее перекосила?