Это поется, и не зря Окуджава называл двух своих учителей в литературе: Киплинга и фольклор. Он говорил: «Мои песни получились из этого», – а Киплинг был в страшной моде в русской поэзии 30-х годов, естественное дело. Колонизаторы, конструктивисты, «Большевики пустыни и весны»! У меня долгое время хранился сборник Киплинга с пометками и выписками пятнадцатилетней Марьи Васильевны Розановой. Я в прошлом году вручил ей эту книгу из ее библиотеки:

– Это что же, я пятьдесят лет не держала в руках этот сборник?

– Да, вот вы оставили его в России на хранение, я вам теперь привез.

Для школьников 30-х – 40-х годов прошлого века Киплинг был абсолютным пророком. Почему? Сразу скажу, мы не оцениваем сейчас советскую власть, мы не даем ей никаких этических оценок, чтобы не плодить ненужные споры, но у советской власти был этот пафос «наведения порядка среди дикости», и в Среднюю Азию она шла примерно так же, как британец в Индию или Цейлон. Кто-то будет говорить, что это хищническая эксплуатация, кто-то будет говорит, что это покорение, экспансия, хотя экспансия – суть всякой империи, а кто-то будет, как Киплинг, говорить, что эти люди несут цивилизацию. И действительно, ничего не поделаешь, письменность у многих народов появилась благодаря советской власти. Все сейчас сразу начнут говорить: «А как же высылка целых народов?». Были и высылки, разный был Советский Союз, но пафос освоения крайних дальних земель, пафос «Большевиков пустыни и весны» Луговского – это киплингианский пафос, ничего не поделаешь. Это тихоновский балладный строй, гумилевский «Путь конквистадора» и, конечно, Гумилев в наибольшей степени ученик Киплинга, а не французских декадентов, которых он так любил, переводил и влияния которых почти не испытал. Потому что «Путь конквистадора» – это чистейший Киплинг, и вся военная карьера Гумилева это чистое киплингианство – война с мировым варварством. Ну война закона с варварством. Ницше, конечно, – но воспринятый в том числе и сквозь колониальную призму Киплинга.

Надо сказать, что «Дети Марфы» в этом смысле стихотворение чрезвычайно поучительное: все помнят, что Марфа и Мария – две сестры Лазаря, в доме которых, собственно, и свершилось главное евангельское чудо. Марфа и Мария разделили свои обязанности. Мария омывала драгоценным миром ноги Христа – тут, кстати, любимая моя цитата, когда Иуда, казначей, говорит лицемерно: «Сколько нищих можно было бы накормить на эти деньги!», а Христос говорит: «Нищих всегда при себе имеете, а меня не всегда». Замечательная фраза, полная насмешки над этим лицемерием – и великолепной гордыни, конечно: фраза царя! И в этот момент Марфа хлопочет по дому, а Мария, которая села у ног Христа слушать его притчи, «избрала лучшую часть», – сказал Христос. И при полном понимании этой небесной, этой божественной правоты Киплинг добавляет от себя: но кто-то в это время должен хлопотать по дому, ничего не поделаешь. Мы дети Марфы.

Жизнь при всей ее устремленности к духу и при всей пронизывающей ее божественности все-таки не сводится к чистой духовности. Кто-то должен в это время элементарно накрывать на стол. И вот дети Марфы – наследники британской империи. Причем Киплинг прекрасно понимал, что делает обреченное дело, и Новелла Матвеева сказала, по-моему, даже с избыточной наглядностью:

 
…Так прощай, могучий дар, напрасно жгучий!
Уходи! Э, нет! Останься! Слушай! Что наделал ты? —
Ты, Нанесший без опаски нестареющие краски
На изъеденные временем холсты!
 

«Изъеденные временем холсты» – имперская идея. Но дело в том, что идея-то эта, как мы сейчас понимаем, это не просто идея империи и экспансии – это идея служения долгу. Это вовсе не культ национального эгоизма. Это как у Грэма Грина в «Силе и славе» – человек, для которого долг не пустой звук, и надо без причины, без каких-либо мотиваций, без награды, просто делать свое дело. Своего рода монашество в миру. Дело человека на Земле: устанавливать справедливость, защищать слабых, мешать «закону джунглей», действовать и заменить «закон джунглей», когда все-таки побеждает сильнейший, на закон человеческий, на закон христианский.

Это для Киплинга Мария и Марфа – две руки христианского Бога: одна заботится о духовности, другая – о том, чтобы жизнь была введена в рамки закона, чтобы жизнь была рациональна, контролируема и т. д. Маугли ведь действительно руководствуется одним законом: «…мы одной крови, ты и я!», для нас есть единственный нравственный закон. И он совершенствует «закон джунглей», делая его более гуманным, более рациональным. Маугли – это именно человек, ставший вождем зверей, но именно как вождя зверей и понимает Киплинг белого человека. Он пришел «на службу к покоренным угрюмым племенам, на службу к полудетям, а может быть – чертям» и пытается им внушить взрослые понятия. Ну, понимаете, «Суданские экспедиционные части»:

 
Знавали мы врага на всякий вкус:
Кто похрабрей, кто хлипок, как на грех,
Но был не трус афганец и зулус,
А Фуззи-Вуззи – этот стоил всех!
 

Уважение к этим полузверям, восхищение, любование ими и вера в конечную победу над ними. Именно это и делает Киплинг. Помните:

 
За твое здоровье, Фуззи,
За Судан, страну твою.
Первоклассным, нехристь голый,
Был ты воином в бою.
Билет солдатский для тебя
Мы выправим путем.
А захочешь поразмяться —
Так распишемся на нем.
 

Это такая амбивалентность, да, и уважение, и восторг, и знание «мы тебя подчиним». Это мерзко звучит в устах захватчика, но Киплинг пишет не о захватчике, а о цивилизаторе. Он так это видел. И распад этой империи был его личной драмой – не материальной, а духовной, конечно.

Все отслужившие в Индии англичане его боготворили. Он был их поэтом.

И, кстати, не будем забывать, что именно Киплинг написал «Шиллинг в день», заступническую песню, в которой он настаивает на повышение пенсии для отслуживших солдат: «О, сдвигаюсь с ума я, те дни вспоминая, как пёр на Газбая с клинком на боку, как по кромочке ада оба наших отряда неслись без огляда – кто жив, кто ку-ку! Но зря-то не плачьте, жена пойдет в прачки, покуда к подачке я клянчу прибавку: если сел я на мель, если в дождь и в метель встал у Гранд-Метропель – не дадут ли мне справку?» И рефрен: «Что он видел, представь, что он вынес, прибавь, без гроша не оставь – и Британия, правь!»

Что касается Индии – очень долгое время во всех развивающихся странах и в Индии в целом, Киплинга воспринимали примерно как Вагнера в Израиле. Как идеолога человеконенавистнической войны, как идеолога империи, да, почти как фашиста. Отмывать его от этого клейма выпало Элиоту, который, идеологически его совершенно не принимая, высоко ценил его как поэта и составил лучший сборник его стихов. Потом, понимаете, вдруг оказалось, что единственную Индию, укоренившуюся в мировом сознании, написал Киплинг. И, может, рискованную вещь скажу, но то, что через 6 лет после него великий бенгалец Рабиндранат Тагор получил Нобелевскую премию, – заслуга Киплинга, потому что Индию всему англоязычному миру открыл Киплинг… ничего не сделаешь.

Индию представляют все по таким рассказам как «Ворота ста печалей». Я, помнится, когда попал первый раз в джунгли на Шри-Ланке, – поразился. Мимо нас побежали «бандар-логи», значит, обезьяны. Я вспомнил это нашествие «бандар-логов». Это образ, который не так-то легко стереть из памяти, это обезьянье племя, которое не уступает свифтовским «йеху». Гениальная формула. И хотя The Jungle Book включает в себя не только историю о Маугли, там много всего, но, конечно, сам образ Маугли и сама его судьба, и потрясающая совершенно мелодика этих сказок, и невероятно-печальный их финал – «Звезды гаснут, отныне мы пойдем по новому пути. И это последний из рассказов о Маугли» – это нельзя без слез вспоминать. Это действительно великие вещи. Индия стала для мира тем, чем она была для Киплинга – манящей, проглатывающей человека пленительной дикой страной. Конечно, англичанам пришлось из Индии уйти, но то, что они в нее принесли, сейчас оценивается куда лучше, чем в 40-е годы XX века. И к Киплингу стали относиться несколько иначе. Как сказал Элиот, мы можем (и, вероятно, должны) не соглашаться с убеждениями Киплинга, и почти всегда не соглашаемся, но не признавать его гения мы не можем. Точно так же мы можем по-разному относиться к Цезарю, но без того, что принес Цезарь в мировую историю, – без его идеи, без его образа, без его литературного стиля, – мир был бы другим и, боюсь, он был бы хуже.

Поэтому у Киплинга есть свое очарование. Очарование, может быть, опасное, даже гибельное, потому что всегда возникает вопрос: «А кто тебя назначил учителем и спасителем мира?», но этот римский пафос понятен и по-своему привлекателен, не говоря уже о том, что это дало великие художественные тексты, и сам Тагор о Киплинге всегда отзывался с неизменным уважением.

Что могу сказать о романе «Ким»? Киплинг был слабым романистом, такое бывает. Оба его романа критики, конечно, не выдерживают. И «Свет погас» – совершенно наивный, детский, и «Ким» – не его форма. Он гениальный сказочник и замечательный поэт, но не психолог абсолютно. Более архаичные жанры.

Смотреть на мир глазами Кима он не выучился. Для этого нужен был Тагор, для этого нужна была тагоровская полусказочная мифологическая стилистика. И если уж говорить серьезно, понимаете, единственный человек, отразивший в литературе сознание этих угрюмых племен «полудетей, а может чертей» – это гениальный африканец Амос Тутуола. Но как новеллист Киплинг блистателен. Борхес выше всех текстов о британцах XX веке ставил его новеллу «Садовник», и я считаю, что The Gardener действительно величайший рассказ в XX веке, написанный в Англии, предельно сжатый роман о женщине, потерявшей сына на войне, и когда она приходит к нему на кладбище, она видит того, кого принимает за садовника. Но мы вспоминаем евангельскую аллюзию, что Христа, когда он воскрес, принимали за садовника. Он сам потерял сына на войне в Первую мировую. Того самого мальчика Джека, для которого он сочинял свои сказки.

И, конечно, Киплинг не оправился после этой потери; все, что он писал после 1915-го года близко не может сравниться с его прежними текстами. Но при этом, понимаете, никто не может отрицать величие его жертв. Он свою жертву принес. И он тоже был на этой войне, был на ней корреспондентом классическим… И жена работала в Красном Кресте и надо сказать, что Киплинг ни в чем не отступал от своей программы. Он все свои теоретические выкладки подтверждал биографией. Он был индийским журналистом, он рисковал жизнью, как военный корреспондент, он многие годы провел среди плененных угрюмых племен и в литературе ни в чем от своего нравственного кодекса не отступил. Мы можем оспаривать сам этот кодекс, но то, что Киплинг был очень честным писателем, – этого не отнимем.

Я, к сожалению, не видел фильм «Мой мальчик Джек». Но надо вам сказать, что о Киплинге нет нужды снимать художественные фильмы, потому что Киплинг довольно хорошо задокументирован. У нас есть его документальные съемки, множество фотографий, и, главное, у нас есть запись голоса. И вот когда вы слушаете