снежные русалки

идем сквозь снегопад; вечер;

то ли улыбаюсь, то ли кривлюсь, плотная тишина

проступила, как белые вены в синем воздухе,

стеклянная кожа покрылась пупырышками,

и мягкий хруст твоих сапожек;

ты мне что-то говоришь —

(о проросшем луке, о пользе рыбьего жира),

а слова косо и глухо врезаются в снежное марево,

как бревна сплавляемого леса по ночной реке,

но я отдаю тебе сколотую часть головы с ухом,

как ручку от разбитой чаши – сам же слушаю снегопад,

заповеди снежинок: не люби, кружись, избегай

тепла. и тогда попадешь после весны в ледяной рай…

бррр… сколько же миров, которые мы никогда не поймем

и они не поймут нас. держимся за руки,

потертая медная бляха «влюбленность»,

сплющиваем пропасть между нами, а снегопад

киянкой тополей

забивает огни, электрические гвозди, золотых ежей —

в густую тьму, отороченную насыщенной синевой;

и движется снег с подветренной стороны на деревьях —

шевелят плавниками снежные русалки

на черных ветвистых стволах,

но они счастливы! Господи,

сколько же вокруг снежинок, снаружи, и на ребрах, внутри;

мы – полубоги – идем сквозь рваные сети зимы,

а сумасшедший разбрасывает почтовые марки

с сенбернарами, как конфетти…

я жгу черновики в твоем животе

разжуй виноградную косточку чувствуешь терпкость и горечь

женщина с прозрачным животом и чугунным корсетом

я жгу свои черновики пока ты

скульптура богини очищенная от мраморной скорлупы

куришь тонкую гадость с ментолом выдыхаешь неумело дым

шкура белого медведя скользит под нами но не рычит

колется как парик давай потанцуем включи джодасена

голые и смешные пока снегопад за громадным окном

затирает ластиком тьму соскребает ножом

ворсисто-коричневые каракули виноградника

ты разлила вино на скатерть на меня

тест для любовников но нам все равно все равно

мы в горячей извилистой коре моего мозга

долгоносики поедаем целлюлозу а желтый дятел полнолуния

терпеливо и настойчиво долбит стену

перфоратором сквозь паузы между мелодиями дрожат часы

соскальзывает наискось плазма экрана

обои трескаются отрекаются

вздуваются пузырями но нам все равно нам все равно

мы танцуем под джодасена чем заняться еще

глупым любовникам в январе

когда время праздников отпусков и каникул

и наши не общие дети лепят снеговиков у родственников

осколками близких людей мы разбиты

это ворованное время ты возьмешь мое а я твое

и у нас будет алиби модная буржуйка из чугуна и стекла

и медвежья шкура и вино мы внутри медленного урагана

времени нашли слепое пятно и завтра придется стирать скатерть

выбрасывать пепельницу переполненную окурками

сердце переполненное разочарованием

скрывать следы преступления

мой запах на твоем теле тля на розе как дети

а сейчас я смотрю в твои глаза и вижу в них вечность

зеркала накрытые темно-бронзовым покрывалом

Etsitun’existaispas я бы искал тебя в других глазах плечах

попах но я рад что сегодня нашел тебя в тебе

женщина с прозрачным животом и ночным зазеркальем

в карих каштанах ты дерево сексуальная лиана я рад

что мы случайно стукнулись лбами

в плюшевых пещерах жизни и лжи

ползая на карачках по семейным делам

виноградная гроздь лица из тебя бы вырезать виолончели

или приклады для охотничьего ружья я жгу черновики

в твоем животе пока ты дремлешь положив голову на мою грудь

снегопад за окном впитал нас точно кожа оливковое масло

теперь снегопад целый месяц будет транслировать нас

танцующих на зыбких экранах хвастать прохожим

что видел нас но никто не поверит да и кому какое дело до

ми

ре

глупых любовников в январе

***

окна, омытые дождями —

как глаза младенцев, еще пусты.

еще нет души, жизнь ещё не оставила на стенках зрачков

накипь ржавчины, боли и радости.

зарисовки глубины.

темная лента шоссе убегает в лес, как солитер,

в желудок камбалы,

мягко шуршит велосипедист, точно сама земля дышит

сквозь его колеса,

и мягкое мелькание спиц —

вращающиеся механически легкие;

голова наполняется пониманием мира,

как батискаф – таинственной жидкостью…

***

молчание с любимой…

в лодке весла сдвоены, как хлястики вишни;

чувствуешь кубичность бытия. объем сознания.

души перемножены тишиной, гулкой, как в бассейне,

и можно читать стихи над водой,

строки проскользнут, как выдры,

и ты все услышишь: скрип троса,

поднимаемого из колодца;

луна, как разрезанная дыня в ведре с нефтью.

мне классно молчать с тобой.

это пьеса зеркальных существ: зеркальная кошка,

зеркальный стул и стол. задыхаешься от любви.

нет, это мы на глубине, и ты что-то спросишь,

прутик опустишь в воду, но нет дна,

и я промедлю молчанием.

мы молчим вдвоем —

так галактики проходят сквозь друг друга,

как нож сквозь нож.

***

а я устал от зимы,

от чуткого средневековья ткани и мехов.

тело требует солнца, как слепой —

новых тросточек,

как лопоухий балбес – щенка

на день рождения.

зима – это смерть лайт.

белый холодный сон холодильника.

живая, но сонная лягушка сознания

бултыхается в банке с питательным раствором,

стеклянные стенки покрыты инеем.

душа тренируется —

готовимся к запуску в страшный космос послесмертия,

шуршит и мигает ворох датчиков,

длятся испытания на

нравственную выносливость,

легкое внеземное дыхание.

Белка или Стрелка, – выбирай себе

имя, кличку, название.

все имена – как детская одежда,

сваленная в кучу в Освенциме. бррр.

вытягиваю из себя зимнюю мысль,

как серебристую занозу,

как черную нитку из желудка.

что же я такое сожрал, Господи..?

***

занавески вдуваются внутрь:

парусник врезался в нашу квартиру,

наполнил комнатный воздух морем,

голубой солью, на палубе – паркет.

соленые брызги на обоях,

и ветер с розой в зубах, как с абордажной саблей —

опрокинул вазу, ползет по ковру;

один миг – и синий мир швырнул нам в лицо

инкарнацию, фантом иной эпохи,

мокрые брызги.

так пепел рукописей сопротивляется,

наливается плотью, целлюлозой,

и на белых листках – проявляются слова,

и форточки дерутся, лупят друг дружку,

как однорукие боксеры.

мир анаконды

белые, стальные от пыли тополя ждут дождя,

так морена ждет снегопада:

вот бы горсть снежинок поймать

вытянутым, каменным ртом.

так мы ждем светлого будущего. как буран,

оно должно обрушиться на нас, сбить с ног,

как ласковый и мощный сенбернар облизать лицо.

увалить нас

на электрический диванчик счастья. но – нет.

лишь кристаллы-лезвия просачиваются в настоящее,

капли – конденсат будущего, невидимая стена

сдерживает цунами времени,

будто стекло террариума – аллигаторов.

ведь ускорение – это будущее —

пробегись по аллее

сквозь варановую разлапистость листьев,

вот и немного твоего будущего. сядь за руль

и разгонись хорошенько на проспекте ленина.

уйди в игру, загул или на войну, и вот оно

будущее – с радостью поглощает тебя, ослепляет,

заражает статуи в саду туберкулезом костей,

царапает шилом бельма,

почти живые глаза.

и неважно – озарен ты книгой или отуманен женщиной,

каждый твой шаг —

усатая балерина из твердого сыра

вытанцовывает по терке, по острой наклонной терке минут.

и не стоит стремиться в будущее – в пищевод,

когда кролик погружается во внутренний мир анаконды,

не зажмуривай красные глазки, не ускоряйся, о нет!

цепляйся из всех сил когтями, ушами об стены,

когда мышцы сокращаются, проталкивают тебя в трубу.

хочется сбежать от будущего

в любой рукав, ответвление,

подворотню, искусство, творчество, дружбу, любовь.

с тобой или без тебя.

боже, они гонят стаю хомячков

вениками по улице на убой, навстречу драконам…

ешь, люби, молись

опавшие листья липы в парке,

точно желтый скелет борзой,

покрытый лаком, каждая косточка плюсневая.

полоски ребер, как бракованные детали рояля,

и воображение наделяет

плотью,

обмазывает красной глиной, сетью тягучих вен.

натягивает короткую черную шерсть, как рейтузы с начесом,

приращивает острые уши на сухожилиях,

вставляет глаза.

соединяет зрительные нервы со зрителем и гончая

чернозема вскидывается, и тут же заваливается на бок.

в легких вместо воздуха – остатки дождя

с каштаном и монетой,

легкая судорога ветра, мышцы еще не разработаны,

сердце жесткое, как новенькая клизма.

а тварь творения

с черным блестящим отчаянием смотрит на меня,

не в силах подняться и побежать,

унюхать кролика. ничего, я подожду.

я тебя наполню сознанием,

красным утерянным сандаликом с налипшими песком.

я здесь надолго – в этой осени.

сколопендры берез ползут по небу,

троллейбусихи в ярких пятнах рекламы.

я буду тебе папой и мамой.

вот так достаю из небытия

из теплой сумки кенгуру не идею, но нечто иное:

ушастая, прозрачная, как цепь бензопилы, в машинном масле.

здравствуй, говорю, я тебя оживлю.

вот пень спиленного дуба и кольца внутри светлы —

со стороны, точно зародыш младенца в разрезе древесном,

и призрак шевелит губами, как нога тапками,

формирует слова, что-то хочет мне сказать…

да, я волшебник.

и пусть нет у меня власти над миром,

прямой и грубой, как хотел бы мой живот, мой кошелек.

но, когда записываю в уме формулы звезды и песка, бурьяна,

высасываю из дырочки яйца птенца,

происходит оцифровывание бытия для Бога.

человечество – больное дерево, ветки трухлявы,

точно кости изъеденные туберкулезом, но можешь не прятаться,

я чувствую тебя,

мерцающий фиолетовый зверь вселенной.

с желто-красным оскалом ночного Макдональдса,

млечного пути,

засохшего сыра старушки с пуделем в мышеловке сквера.

смертные снаружи, внесмертные внутри.

я – та причина, по которой нас всех стоит спасти,

или просто не есть,

не удалять с компьютера.

элегия для Л. К.

город уполз, как пес с перебитым хребтом,

оставляя темную мазутную жидкость заводов за собой.

вчера вытаскивали из моего зрачка

стружку металлическую,

тончайшую спираль.

глазная жидкость вокруг пореза уже начала ржаветь,

и я оставил мысленную зарубку

в стеклянном лесу времени:

обязательно напишу об этом однажды… когда вырасту

настоящим человеком,

а реальность улыбается, как гиена.

сорок одна атмосфера – мощность укуса.

вечером снимаю плавки, но тело

выделяет машинное масло, как деревья – смолу.

боже, сколько же заноз проглотила моя жизнь,

как пьяный факир – столовых, кухонных ножей!

а помнишь, в детстве мы боялись:

иголка может упасть за воротник, а оттуда – в вену,

а оттуда – в сердце,

как лодка, быстро поплывет по течению,

и ты умрешь.

мастер вяло ругался, как морщинистый фаллос:

«когда режешь металл – надевай защитные очки»,

но в защите цех плывет перед глазами —

плывет потный, близорукий, мультяшный мир.

лучше с жизнью – один на один.

лучше смотреть воочию, как нацеленная игла

плывет по красной реке, точно водяная змея.

мысль, попавшая в кровеносное русло,

обязательно достигнет сердца и убьет.