Глава вторая, в которой Мих становится ярыжкой, а Витольд Львович – и того больше

Утро не принесло ни мудрости, ни облегчения. Напротив, началось с крика, что возвестил как минимум об убийстве или о намерении оного.

Хозяйка, за семь часов вовсе не сомкнувшая глаз, затаилась в парадной у затворенной двери с разбитым замком. Она несколько раз посылала ночью за околоточным, однако вместо него явился Тишка-городовой. Его она знала с малых лет, поэтому не ожидала ничего хорошего. Так и вышло. Городовой весьма грубо заявил, что если хозяйка не отстанет от его благородия, то он ее оттаскает за седые космы и заберет в околоток.

Бедной душе же все казалось, что вокруг кто-то ходит. Заглядывает в окна, вроде как даже внутрь парадной сунулся, но хозяйка тут же себя обозначила. Как всякий славийский человек поступает исключительно в минуту душевной тревоги – матом, с упоминанием чертей и преисподней. А после хозяйка прижала к себе лопату – та стояла ближе всего к двери, – да так и просидела всю ночь.

Несчастная вздрагивала до самого утра от малейшего шороха. Стоило половицам заскрипеть, а зеленой роже выйти на улицу, хозяйка взметнулась вверх. С прытью, не присущей ее преклонному возрасту.

А как еще? Думала, что загубил проклятущий орк (как их только в город пускают?) Витольда Львовича. Сказать по правде, даже немного на это надеялась. Чтобы когда околоточный вместе с Тишкой пришли, она бы ткнула пальцем и изрекла: «Я же говорила!»

Однако добрую душу ждало жестокое разочарование. В комнатах со сломанной дверью мертвеца не обнаружилось. Меркулов, пусть бледный и обессиленный, но лежал на кровати и даже дышал.

Хозяйка перекрестилась и убралась к себе, причем весьма вовремя. Минуты не прошло, как зеленый крокодил воротился. Что удивительно, не с пустыми руками. Старушка уловила приятный дух каши, потому справедливо решила, что образина вознамерился отравить ее постояльца. Прокралась к самой двери, заглянула в щелку, что после поломки замка образовалась. Только принялась наблюдать, как раздался крик.

Меркулов, опираясь плечом о стену и чуть пошатываясь, оказался в ближней к выходу комнате. Он прикрывал рот ладонью, и его лицо выражало крайнюю степень смущения от своего испуга, который не удалось скрыть. Зеленокожий гигант стоял перед его благородием, покорнейше опустив голову.

– Кто вы? – спросил Меркулов.

Голос незнакомца, удивительно звонкий, как у мальчишки, разорвал тишину, окутавшую комнату после вскрика.

– Михайло Бурдюков, ваше благородие. Но все кличут Михом.

– Орчук? – заинтересованно протянул Витольд Львович, то ли спрашивая, то ли раздумывая.

– Истинно так, ваше благородие, – обрадовался зеленокожий. – Обычностно не все разницу видят. Говорят, зеленый – значится, орк и есть.

– Ну какой же орк… Клыков у тебя выступающих нет, комплекция, опять же… Михайло, простите великодушно, но как вы здесь оказались?

– Так его высокоблагородие наказал вас до дому снести. А потом вы так забылись тревожно, я и остался. Думаю, не приведи господь что произойдет.

– Его высокоблагородие?

– Секундант. – Мих удовлетворенно кивнул.

Лицо Витольда Львовича преобразилось. Казалось, за одно мгновение, пролетевшее со скоростью пьяного извозчика, он все осознал и вспомнил. Поднес руку к окну и нервно сглотнул, рассматривая ее. Диковинка заключалась в том, что чем больше Меркулов глядел на конечность, тем прозрачнее она становилась. А когда вовсе исчезла, Мих перекрестился и стал что-то невнятно бурчать себе под нос. Видимо, молитвы помогли, ибо рука вернулась на место.

– А что это за запах? – Вдруг повел носом его благородие.

– Каша из полбы, – радостно ответил орчук.

Он тут же пододвинул котелок своей огромной, размером с большой кузнечный молот, ладонью ближе к Меркулову.

– Да попробуйте, ваше благородие, не сомневайтесь. Очень вкусно.

В этот момент хозяйка чуть было не вскрикнула. Ей хотелось кинуться в комнату, сбросить окаянный котелок на пол. Но внизу послышались шаги. Непростые. Тяжелые, грузные, не предвещающие добра.

Бедная женщина успела поддеть ключом замок ближней к лестнице двери, где никто не жил, да там и заперлась, трепеща от страха. Это хорошо, что здесь на прошлой неделе студент повесился. Нет, оно, конечно, ничего хорошего, одни убытки. Мерзавец к тому же задолжал оплату за полтора месяца. В общем, сплошные несчастья. Однако в нынешней ситуации вышла польза.

Потому хозяйка сейчас благодарила господа и матерь-заступницу, что апартаменты (она нарочно приучилась говорить про захудалые комнаты именно так) пустовали. Ибо в противном случае почтеннейшая владелица рисковала столкнуться с самим околоточным, Артемием Кузьмичом. За которым хвостом шествовал Тишка.

Не то чтобы хозяйка боялась полицейских чинов – с тем же Артемием Кузьмичом у нее были теплые отношения. Третьего дня он кушал у нее сладкую настойку на бруснице и обещал «всенепременнейше» и «решительным образом». Однако старушка знала, что власть имеет весьма быстро меняющееся настроение. Сегодня «всенепременнейше», а завтра на нее Тишку с цепи спускают да грозят доставить в околоток. Лучше потом, когда все уладится, она отправит Артемию Кузьмичу гостинец да все выведает.

Ныне она ожидала страшного. Криков, ругани, даже стрельбы. (Матерь-заступница, всю побелку ведь собьют, аспиды!) Однако из апартаментов Витольда Львовича доносился еле различимый бубнеж, да и только. Удивительное дело – разговаривают. С орчуком! Того надо в цепи да волочь в околоток. А еще лучше – на каторгу. Чтобы неповадно было пожилых женщин пугать до смерти.

Додумать страдалица не успела: снова послышались шаги, на сей раз торопливые. Неизвестный перескакивал на бегу через несколько ступенек – так спешил. Поднялся и юркнул в злополучную комнату. Она даже возмутилась. У нее тут серьезное заведение, а не проходной двор. Если станут шастать туда-сюда весь день, кто полы мыть будет? Так она все подумала. Впрочем, вслух ничего не сказала. Разве что плотнее прижалась ухом к стене.

Перегородки были совсем никудышные. Хозяйка частенько слышала, что происходит в дальней комнате под чердаком. Но пришедший говорил тихо-тихо. Она насилу смогла разобрать лишь пару слов: «ожидают-с» и «обер-полицмейстер».

Старушка схватилась за голову. Все, пропал Витольд Львович! Пропал через орку эту проклятую. Что же теперь будет? Опять надо искать постояльца. Да что же такое происходит? Будто кто ее сглазил. Может, в церковь сходить, свечку поставить?

Пока почтеннейшая сокрушалась, вся процессия вышла из комнаты, спустилась по лестнице и выбралась наружу. Хозяйка опомнилась, выскочила следом, да поздно. Потому увидела лишь удаляющиеся спины.

Солнце уже набрало полную силу и теперь со всей яростью пекло двух случайных, но вместе с этим прелюбопытнейших спутников. Они шагали за мелким полицейским чином, который изредка переходил на бег, словно не хотел быть причастным к этой парочке.

Один из попутчиков был весьма раздосадован, что, впрочем, на его мясистом зеленом лице отражалось слабо. Мих сокрушался о каше, которую его благородие едва успел попробовать, прежде чем к ним ввалился околоточный.

Лицо второго было серо, губы плотно сжаты, а глаза выражали последнюю степень отчаянья. В целом он походил на подпоручика, проигравшегося в пух и прах. Свое будущее Витольд Львович видел совсем не в радужном свете. Не прошло и суток со времени дуэли, а обер-полицмейстер уже про нее знал. Оттого и вызвал.

Конечно, Меркулова еще не арестовали, однако напрасных надежд он не питал. Допустим, его не ведут в кандалах, но по одной простой причине: Меркулов хоть и захудалой, оборванной ветви, но все же дворянин. Пусть и в прошлом. Но что вариантов у него нет, посыльный обозначил сразу.

Витольд Львович думал, что, попробуй он сбежать, рвануть на вокзал, отношение к нему тут же бы поменялось. Впрочем, убегать Меркулов не намеревался. Во-первых, некуда, во-вторых, бесполезно. Дело вышло чересчур громким. Теперь его из-под земли достанут.

Ссора случилась, как это часто бывает, из-за глупости. По бедности своей Меркулов путешествовал с работы домой исключительно пешим ходом, оправдывая этот факт дополнительной физической подвижностью, так необходимой для организма. И в тот злополучный день Витольд Львович был сбит пролетающим мимо фаэтоном на углу Поварской улицы. И если бы не определенные способности, страшно подумать, что могло произойти.

Следом из фаэтона высыпали нетрезвые господа, во главе которых и выделился усатый молодчик. Он накинулся на Меркулова чуть ли не с кулаками, грозно рявкнул, дескать, «всякая шваль не смотрит, куда идет, так и норовит под копытами оказаться». На это несколько смутившийся Витольд Львович все же ответил, что он лично хоть и лишен дворянского звания, но его род довольно древний и уходит корнями к самому Ковчегу.

Самое интересное, что это признание сначала развеселило усатого, а потом, напротив, разозлило. Слово за слово, и кончилось тем, что кто-то из свиты обмолвился о дуэли. Вроде как «раз два высокородных не могут решить дело миром, надо драться». Один крикнул, другой подхватил. В хмельном угаре компания веселилась, насмехаясь над Меркуловым, но не таков был Витольд Львович, чтобы пойти на попятную. Он принял вызов, а что стало потом, уже общеизвестно.

Но за каждый выбор рано или поздно приходится платить. Господину Меркулову, всю свою жизнь рассчитывающемуся за дела отца, было не привыкать. Однако сейчас на душе скребли кошки. Только ему почудилось, что жизнь входит в правильное русло, что все начинается с чистого листа, как его настигла очередная неприятность.

Околоточный, едва услышав имя глубокоуважаемого обер-полицмейстера, ретировался со скоростью, которой позавидовали бы многие жеребцы главного моршанского ипподрома. Оно и понятно: тут дело такой важности, что при рубке полетят не только щепки, но, возможно, и чины.

Единственно, Меркулову было жалко Миха, который оказался в дурном месте в дурное время. У полукровки теперь не получится отвертеться. Посыльный так и сказал: «Явиться вместе с орчуком».

– Ваше благородие, вы не будоражьтесь, авось и обойдется. – Мих заметил волнение собеседника, буквально написанное на лице.

– Не обойдется, Михайло. Такое зря не проходит.

– Вы не стесняйтесь, меня полным именем давно не кличут. Мих – и есть Мих. А по поводу расстроенности я вам так скажу: у бога на каждого свой план есть.

– И на тебя тоже?

– Конечно, ваше благородие.

– И какой же?

– А вот про то я пока не знаю. Я ж человек, то есть орчук, темный. Бог даст, пойму со временем.

Они помолчали совсем недолго, меряя шагами мостовую: орчук – неторопливо и размашисто, точно шел по удобному и веселому для себя делу, а Меркулов – собранно и пружинисто, как заводная гоблинарская кукла.

– Так ты, Мих, значит, православный? – спросил вскорости Витольд Львович.

– Знамо дело, ваше благородие. Как и папенька был.

– Так у тебя отец… – Меркулов слегка поколебался, но все же закончил: – …человек?

– Истинно так, – кивнул орчук, ничуть не обидевшись на паузу. – Папенька мою мать очень любил. Первые года, когда я был махонький, мы даже поскитались вместе с кочевниками по Орколии.

– А что потом?

– Расстались. – Мих поежился, словно дрянную настойку выпил. – Я с папенькой уехал, ведь не чистокровный орк. У их женщин главное что: чтобы сын был сильным воином, а я эвона какой хлюпик. Мать вышла замуж второй раз – за орка, знамо дело. Уже как полагается…