Старинное село Вербник, что стоит верстах в семи южнее Орловско-Брянского шоссе (тракта), возникло на речке с одноименным названием, верно, где-то в XVI веке. Севернее его верстах в пятнадцати расположилось богатое и большое село Хотынец – центр Хотынецкой волости, а юго-восточнее, тоже верстах в пятнадцати, раскинулось немалое село Шаблыкино – центр Шаблыкинской волости. (В советское время стали эти волости районами.) Вербник – на границе этих волостей.

Откуда такое благодатное и странное название? Стоит это село в довольно живописном месте. Медленная, вся в заводях речка Вербник делит село надвое большой низиной. В речку впадает множество мелких ручейков, берущих своё начало из родников. Место тут водоносное, чистое. В долине реки, в низине на поверхность выходит глина. (Потому-то одна из соседних деревень, что стоит на соседней реке Цон, называется Глинки.) Видать, неспроста решили русские землепашцы-первопроходцы осесть в этих местах. Земля родит – лучше не надо. Кругом сплошь чернозёмы. Да и родниковая вода рядом. Над низиной, в которой течёт речка, много высоких «горок», разделённых ярами и ручейками. Вот на этих горочках и «расселись» многочисленные крестьянские дворы.

Село вроде бы одно. Но каждый двор – на своей отдельной горке. Все хаты большие – просторные, крытые то под солому, то под железо. Внутри – изба, сложенная из брёвен, и большая русская печь. Снаружи изба обмазана глиной и побелена, чтобы противостоять пожару, летней жаре и зимней стуже. Каждая хата на самом высоком месте. А вокруг хаты: хлев, конюшня, сеновал, часто и рига с амбаром, погреб, сад с огородом, окружённые небольшим рвом и валом, огороженные плетнём из лозы (чтоб в летнее время сберечь влагу). Нестрашны этому селу ни половодье, ни засуха, ни пожары, ни снежные заносы.

А в ярах у реки во множестве растут раскидистые вербы да ракиты. Как правило, в апреле пред великим праздником входа Господня в Иерусалим распускается весь этот «вербник» над рекой и цветёт серебристо-пушистым покровом. На деревьях и кустах листвы ещё нет, а тут всё уже благоухает. Холодные весенние ветры не беспокоят долину сонной реки. Сельский храм Успения пресвятой Богородицы, что поставлен на самой высокой горочке близ села, в дни Лазаревой Субботы и Вербного Воскресенья всегда украшен молодыми распустившимися ветвями вербы. Часто цвет вербника стоит, не спадает и на Христово Воскресенье, и на светлую седмицу – до самых первых тёплых апрельских дней.

Народ в этом селе родился задиристый, крепкий, рослый и работящий. С тех пор как царь Пётр устроил гвардию, молодых парней из этого села стали брать на службу царскую в основном в гвардейские полки. После трудных и дальних походов, войн и сражений, после многолетней службы в новой столице России в шутку и прозвали многочисленные отставники-ветераны своё село «Новый Санкт-Петербург».

В Вербник, в окрестные посёлки, деревни и сёла немцы пришли в начале октября. Пришли вроде бы не как враги, но как хозяева. Ещё за неделю до того, как они появились, представителей советской власти, администрации и местных большевиков словно поганой метлой вымело. Осталось, правда, в округе несколько человек партийных, но и они спрятали партбилеты и забыли о своём прошлом. Это были порядочные добрые люди, никогда не злоупотреблявшие своим партийным положением, защищавшие своих односельчан от прижимов НКВД, руководящих партийных работников и «злочинного руководства» колхозов. Эти люди знали: народ их не выдаст. Но многие из них, верно, были связаны с партизанами. Так, в одном из посёлков, что образовался в столыпинское время, когда вербниковская молодёжь отселялась на дальние пашни, принадлежавшие селу (потому и назывался посёлок «Юным»), остался уважаемый всеми директор местной школы Ананий Петрович Овчаров. В Кулешовском посёлке, что стоял за орловско-брянским шоссе у леса, не сбежал, а остался дома ветеран Первой мировой войны Василий Павлович Кулешов. В Сеновском посёлке, что ближе к селу Семеновскому, тоже жил кто-то из «бывших» большевиков.

Слухи о немцах ползли самые разные – то зловещие, то так себе. Одни говорили, что оккупанты зверствуют; расстреливают, вешают, грабят, жгут дома только за то, что им кто-то не понравился. Другие говорили, что немцы расстреливают только коммунистов и евреев, крестьян же уважают. Крестьяне, конечно, боялись, прятали добро, запасали продовольствие, соль, спички, мыло. Но бежать-то всё равно было некуда. Куда ты побежишь из своего дома холодной осенью с детишками? Когда немцы пришли на самом деле, то пришли вроде бы не и враждебно. Но все поняли, что старые хозяева сбежали, но заявились новые.

* * *

Командование Красной армии усиленно готовило к обороне Тулу. Тульские оружейные заводы работали на пределе своей мощности. Этот город – древнюю оружейную кузницу России – нельзя было сдавать врагу ни при каких обстоятельствах. Население города и окрестных посёлков рыло окопы, блиндажи и широкие рвы, устанавливали противотанковые ежи вдоль и поперёк шоссейных и грунтовых дорог по всей округе. К Туле стягивали остатки вышедших из окружения частей Красной армии, а там переформировывали, перевооружали их, сводили в новые бригады и батальоны. В городе формировали ополчение – истребительные батальоны из добровольцев – рабочих тульских оружейных заводов, горожан, комсомольцев-студентов, старшеклассников. Ополченцев учили стрелять из винтовок и пулемётов, колоть штыком, бить прикладом.

Пятнадцатилетнего Олега Пескова, как и многих его товарищей пятнадцати-семнадцати лет, зачислили добровольцами в отряд истребителей. Таких мальчишек, добровольно вступивших в отряд, было несколько сот человек. Они уже успели насмотреться на «прелести войны». Среди них было немало отчаянных ребят – обычной городской шпаны, что в мирное время носили кастеты в карманах и ножики за поясом, дрались улица на улицу, отнимали деньги и часы у хорошо одетых юношей, «щипали» кошельки у зазевавшихся добропорядочных граждан. Но здесь они словно переродились и стали защитниками Родины.

В истребительном отряде парней и даже девушек, решившихся воевать, готовили бросать гранаты и поджигать бронетехнику врага бутылками с горючей смесью – «коктейлем Молотова», вытаскивать на себе раненых, останавливать кровь, перевязывать раны. У Олега неплохо получалось метать гранату в цель. Помогло ему то, что с детских лет любил он кидать камни, пугать собак и кошек. Во всяком случае, с тридцати метров он, поднявшись из окопчика, попадал деревянной болванкой в мишень. Сложнее было с бутылками, наполненными горючей смесью. Ведь надо было сначала зажечь запал, выждать, когда хорошо загорится, а лишь потом выпрыгивать из окопа и бросать в цель. Но и здесь Олег преуспел и даже начал помогать своим друзьям, у кого с этим делом получалось хуже.

Среди своих сверстников и даже тех, кому было восемнадцать, Песков уже чувствовал себя опытным бойцом. Ещё в первой половине июля Тула проводила отряд из нескольких тысяч своих юношей на трудовой фронт под Смоленск. Олег, как ученик морской школы, прошедший хорошую выучку, был назначен старшим одной из групп этого отряда. А в группе-то было более ста пятидесяти человек. Задачей ребят трудового фронта было рытьё противотанковых рвов. Сначала всех их привезли в Дорогобуж. Высадили, рассредоточили по западной границе города по километру в разные стороны. Работы начались и… через три дня руководство было вынуждено отвести всю «армию» землекопов восточнее. Слишком быстро наступал немец.

Так они всё шли и шли на восток. Не успеют подойти к новому участку обороны и начать рыть – налетают фашистские ястребы, бомбят, бьют из пулемётов с бреющего полёта. Среди ребят появились раненые и убитые. Парни сжимали кулаки, от злости кусали губы, матерились, зарывая в землю, хороня своих товарищей. А как ответить обнаглевшему, неуязвимому врагу? Злость и ненависть копились в сердце.

Получив новое указание, руководство повело свою трудовую армию к Вязьме. Много дней и много вёрст шли они по Смоленщине. Запомнилось, что шли без остановки. Обувь обтрепалась и развалилась. Ребята шли босиком. Спали на ходу. Снабжения не было. Трава, морковь, яблоки, груши, сливы в заброшенных огородах служили «подножным кормом». Пили из речушек и ручейков. Пить из колодцев опасались. Местные предупреждали, что колодцы могли быть отравлены диверсантами. Самолёты врага «сопровождали» их, но обстреливали уже реже и не так прицельно. Верно, другие, более важные цели на востоке были поставлены им. Наконец дошли до Вязьмы. Оттуда ребят в начале сентября каким-то чудом отправили и привезли домой. Так состоялось первое боевое крещение Олега Пескова.

В его доме в большом подвале разместился штаб местной противовоздушной обороны Тулы. На его базе сложился один из центров формирования истребительных батальонов. Помогая бойцам ПВО, Олег и вступил в истребительный батальон.

* * *

Чтобы остановить наступление немцев на брянско-орловское направление, советское командование перебрасывало резервные части. С Резервного фронта переводили 49-ю армию, с резерва Ставки – особый гвардейский стрелковый корпус Дмитрия Лелюшенко^[1]. Против танковой группы Гудериана бросили четыре дивизии дальней авиации и авиадивизию особого назначения^[2]. Направили на курское направление и гвардейскую стрелковую дивизию^[3]. Ей придали танковую бригаду. Эти силы по первоначальному плану должны были деблокировать окружённые войска Брянского фронта.

Пока резервы перебрасывали на южное направление по железным дорогам, а части Брянского фронта пробивались из окружения, предпринималось всё, чтобы приостановить наступление немцев на Тульском направлении. В район Орла и Мценска 3 октября десантировался 5-й воздушно-десантный корпус (две бригады – 6 тысяч бойцов). Десантники героически дрались под Мценском до 20 октября, пока их сильно поредевший корпус не сменили и не вывели из боя.

Схватка за Мценск овеяна славой танковой бригады генерала Катукова. Командование 4-й германской танковой дивизии во главе с генерал-майором Виллибальд фон Лангеманном, опьянённое успехом, пренебрегло разведкой и охранением. Немцы зарвались и нарвались на внезапный удар советских танкистов, которые разнесли в пух и прах германскую танковую дивизию.

* * *

Но уже в начале октября германская авиация начала бомбить Москву; бомбили главные развязки шоссе, электроподстанции, элеваторы, водонапорные башни, важные железнодорожные узлы и станции ближайшего Подмосковья и все тому подобные объекты. Силы противовоздушной обороны Москвы ещё только формировались, но уже начали вступать в бой с вражеской авиацией.

Тихий, живописный, дачный уголок – южный пригород столицы Царицыно, известный своими роскошным огромным парком и готическими дворцами зодчих Баженова и Казакова времени правления императрицы Екатерины II. Ещё в XIX веке западнее дворцового ансамбля и парка прошла Курская железная дорога. Во время её прокладки здесь в стиле «модерн» был построен шикарный вокзал с огромными окнами, с большим светлым залом ожидания, рестораном, кафе и двумя перронами. Напротив – платформа с длинным пакгаузом из бруса для разгрузки товарных поездов. Рядом располагались круглая водонапорная башня для заправки паровозных котлов, небольшое ремонтное депо, длинный виадук над широкой лентой железнодорожных путей с десятком стрелок и с десятком других небольших пристанционных построек. Словом, немалое хозяйство, а главное – важный железнодорожный узел. Именно в Царицыно сходятся, направляясь к Курскому вокзалу, две основных ветки – южная (Москва – Тула – Орёл – Курск – Харьков) и юго-восточная (Москва – Елец – Валуйки – Луганск и Донецк). Стоит ли говорить о важности этого узла, если круглый год по юго-восточной ветке в Москву шли эшелоны с углём из Донбасса.

В один из прохладных осенних вечеров первой трети октября в Царицыно перед выходом на южное направление недалеко от вокзала и депо под парами остановился воинский эшелон (следовавший на Тулу или Мценск). В тот час и случился массированный налёт немецкой авиации, запомнившийся всем местным жителям, о котором они рассказывали потом многие годы спустя уже своим детям и внукам, родившимся после войны. Стонала сирена. Тяжкий гул моторов тяжёлых бомбардировщиков давил округу. Земля содрогалась от разрывов авиационных бомб. Дымил и занялся пламенем большой элеватор в Бирюлёво. Горел хлеб, и сладковато-горький, печёный запах горелого зерна висел в воздухе. Где-то около старинного парка, гавкая, била пока ещё единственная зенитная батарея, словно верная, но небольшая добрая дворовая собака, защищавшая и охранявшая дом. Тёмное небо озарялось неяркими разрывами зенитных снарядов.

И вот один немецкий ас спикировал и всё же попал зажигательной бомбой прямо во второй от паровоза грузовой вагон того эшелона. Часовой из охранения у головы состава только и успел проорать:

– Тревога! Караул в ружьё! Второй вагон горит!

И с тем со всех ног побежал от паровоза в сторону депо вдоль состава. Была тому причина! Караул, что был в эшелоне, мигом слетел с вагонов вместе с начальником караула. Всё охранение словно ветром сдуло. Второй вагон мгновенно охватило ярким пламенем. Загорелось брезентовое покрытие и деревянные стенки вагона. Увидев это, начальник караула остановился, схватился за голову и следом достал ТТ, чтобы пустить себе пулю в висок. Паника быстро охватила десятки людей на вокзале и на привокзальной территории. Машинисты, оставившие паровоз, железнодорожные рабочие, обслуга вокзала, стрелочники, ремонтники, караульные побежали в разные стороны – подальше от эшелона.

– Ой, рванёт, рванёт сейчас, костей не соберешь! Бяги! Бяги, ребяты! – истошно орала немолодая стрелочница.

Услыхав крики, из депо выбежал одетый в форму железнодорожника коренастый седоватый мужчина лет сорока. Это был один из машинистов Курской железной дороги, живший в Царицыно. Он случайно зашёл в депо к своему дружку-ремонтнику, чтобы пропустить по стакану после тяжёлой смены. Увидав, что ярко полыхает второй вагон, и услыхав, что надо немедля уносить ноги, иначе «рванёт и костей не соберёшь», он бросился ко второму вагону. Это был человек неробкого десятка, имевший к тому времени уже семерых детей. «От молодых ногтей» – с четырнадцати лет, ещё «с царского прежима» прошёл он хорошую трудовую школу, стал рабочим и крепко знал своё дело. Знал и сцепку вагонов. Мгновенно смекнув, чем нагружен состав, он быстро расцепил второй и третий вагоны. Перекрестился. Метнулся к паровозу. Благо тот стоял под парами. Забрался в машинное отделение, дал сильный гудок и пустил паровоз по железной дороге на юг в сторону от станции.

– Васька! Василий! Прыгай, дурило! Вася, дружочек! – кричал во след гудевшему паровозу и машинисту его друг – ремонтник из депо.

Василий разгонял паровоз всего две с половиной минуты. Гнал подальше от станции и молился Христу-Спасителю. Знал, что Господь не выдаст, а оставит живым или сразу заберёт его, раба своего, в Царство свое. Он даже успел сбросить скорость паровой машины и спрыгнул всего за полминуты до того, как разорвались первые снаряды второго вагона. Всех этих трёх минут хватило на то, чтобы паровоз и два вагона ушли от станции на два километра. Второй вагон начал рваться в куски над небольшой речкой Городянкой, что течёт в глубокой низине, а потом уходит в сводчатую трубу под крутой железнодорожной насыпью. Третий вагон рвануло уже за речкой ближе к барачному посёлку железнодорожных рабочих ПЧР. Там пронизанный огнём паровоз ещё потихоньку двигался и тянул за собой разлетающиеся вдребезги вагоны.

В сгущавшихся осенних сумерках по всей округе раздавался такой грохот, полыхало такое зарево, что люди окрестных царицынских улиц и ближних посёлков выбежали из домов и с ужасом смотрели в сторону железной дороги. Там на железнодорожной насыпи над низиной и тихой речкой свирепствовал и извергал тысячи смертоносных осколков огненный факел войны. Войны, докатившейся почти до самой Москвы.