Глава III

Особняк семьи Тюремщиков располагался совсем рядом с консульской резиденцией, так что долго идти Дэму не пришлось. И это было к лучшему, поскольку силы у него совершенно иссякли: сказывались кровопотеря и предельное напряжение последних дней. Верхний пролет лестницы Дэмьен одолевал с таким трудом, что идущий впереди Бертран остановился, поджидая племянника, и пристально вгляделся в него.

– Что с тобой?

Дэмьен понял, что о его ранении дяде не доложили. Еще бы, в своей гордыне он это тщательно скрывал, не желая показывать слабость. Но был предел даже его ненормальной выносливости.

– Прости, дядя, я…

Дэмьен успел ухватиться за перила и сползти по ним на последнюю ступень лестницы, перед тем как сознание милостиво покинуло его.

Ему снился странный сон. Именно сон, Дэмьен был в этом уверен. Он стоял в своей Комнате и размышлял о том, каково это будет, когда в ней поселится другой. Сможет ли тот, другой, также валяться на кровати под балдахином? Наблюдать за свихнувшимися стрелками на огромных старомодных часах? Смотреть его, Дэмьена, любимые видео? А телевизор? Ведь благодаря телевизору Дэм мог слышать все, что происходит снаружи! И не видел изображения только потому, что глаза его в реальном мире были закрыты. Но ведь теперь будет иначе. Сумеет ли тот, другой (Дэмьен так и не произнес слово «заключенный»), смотреть на мир его глазами? А если сумеет – это будет несправедливо, потому что сам Дэм лишен возможности наблюдать за своим «гостем».

«Значит, нужно это изменить», – подумалось ему во сне. И он, подойдя к двери, начертил на ней указательным пальцем довольной большой квадрат, перечеркнул его вдоль и поперек несколько раз. А потом без капли сомнения, также пальцем, начал стирать внутри каждого маленького квадратика и белую масляную краску, и плотное дерево, пока не протер их до дыр. Отряхнув руки, Дэм пристально осмотрел свою работу – небольшое окно, забранное толстой частой решеткой. «Вот теперь это – настоящая Камера. А я буду при ней настоящим Тюремщиком», – удовлетворенно кивнул Дэмьен и проснулся.

Теплый свет масляного ночника (приказ экономить электроэнергию соблюдался даже высшими) выхватывал в комнате самые разные предметы, оставляя тьму хозяйничать по углам. Два кресла за накрытым к ужину столом, тяжелые темные портьеры на приоткрытом окне, сквозь которое вместе с ночной прохладой пробивался чуть заметный запах дыма от ближайшей котельной. Платяной шкаф, тоже темный и массивный. Его комната. Просто комната в семейном особняке. Как будто и не минуло столько лет. Дэмьен лежал на своей старой кровати под балдахином (!) в тонкой ночной рубашке. Новые повязки держались прочно – дело рук мастера. Старенький доктор тоже жил здесь, как самый настоящий член семьи. Как же его звали?..

– Не пытайся встать, Шер, – вместо старичка-доктора перед Дэмьеном возникло недовольное лицо Эрнандо Родригеса. – Своим геройством ты заездил себя чуть не до смерти.

– Откуда ты здесь взялся, Эр? – пробормотал Дэмьен, укладываясь обратно на пуховые подушки.

– Откуда-откуда… Из камеры.

– ?

– После того как тебя увезли, нас всех арестовали «для дальнейшего разбирательства». Доставили прямо в департамент полиции. Начали допрашивать. Промурыжили до вечера, а потом приехал какой-то хлыщ из кабинета министров и велел мне собираться. От него я и узнал… о тебе. Оказалось, что премьер-министр посчитал меня кем-то вроде твоего личного врача и приставил следить за состоянием любимого племянника. А состояние, между прочим, секту под хвост!

Слушая, как раздраженно бубнит Эрнандо, Дэм с улыбкой начал снова проваливаться в сон, попутно решая вопрос: все доктора такие ворчуны или ему попался уникальный экземпляр?

Как бы то ни было, «уникальный экземпляр» разбудил его на рассвете. Щедро напоил эксом и со словами: «Я там за дверью подожду на всякий случай» уступил место у кровати неслышно вошедшему Бертрану Тюремщику.

– Доброе утро, Дэм. Твой доктор сказал, что тебе полегчало. Но я должен знать, насколько.

– Если ты о переводе, я готов, – Дэмьен постарался придать охрипшему голосу как можно больше твердости.

– Я сказал, что мне потребуется ночь, чтобы определить, готов ли ты. Но это не совсем правда, – Бертран присел на край кровати и погасил ненужный светильник. – Я понял, что ты готов, едва увидел. Не знаю, как жил ты эти годы со своей Пустотой, но сейчас передо мной сильный духом и разумом Тюремщик. Ты удержишь заключенного. О да. Но знаешь ли ты, кого именно собираешься принять в свою Камеру?

– Конечно. Это даже мне с детства втолковывали. Того, кто своим преступлением заслужил вечные муки. Предателя, который погубил человечество, отдав на растерзание сектам, чье имя проклято и забыто.

– Ну-ну, не волнуйся, – дядя успокаивающе потрепал Дэма по руке. – Все было немного иначе. Не все человечество. И не тогда, когда секты пришли. А всего лишь два материка, когда секты уже уходили.

– В любом случае это несколько миллиардов человек…

– Верно, – согласился Бертран. – Но мы не знаем, что на самом деле произошло. Оккупация длилась почти два столетия, и никаких катастроф, катаклизмов и войн при этом не описывается. Потом Северная и Южная Америка взлетают на воздух, а секты покидают Землю и каким-то образом забирают все наши технологии и носители информации. Известно, что наш заключенный приложил к этому свою предательскую руку. Дальше остатки человечества, которые жили здесь в Кольце, переселяются в Город и пытаются выжить под предводительством Первого консула. Остальные, разбросанные по планете, медленно, но верно деградируют до варварского уровня. Затем наш узник убивает Первого консула и за все свои преступления приговаривается к вечному заключению. С помощью устройства сектов (одного из немногих оставшихся на Земле) сознание предателя извлекают из тела и помещают в разум человека, обладающего определенными свойствами. Так появляется на исторической сцене первый Тюремщик. Наш с тобой предок – Ингвар. Без твердой руки Первого консула Город погружается в Темный период борьбы за власть, пока девяносто лет назад группа высших граждан не находит его потомка и не возводит на трон. А мы, Тюремщики, все эти сто пятьдесят лет передаем от отца к сыну сознание приговоренного к вечному заключению.

– Конец новейшей истории, – хмыкает Дэмьен, аккуратно откидывая одеяло и осторожно спуская на пол босые ноги. – Только я не пойму, дядя, зачем цитировать мне учебник для пятого класса.

– Затем, что в этой истории одна за одной идут нестыковки и натянутости. Затем, что мы на самом деле не знаем, что именно произошло. Затем, что я хотел с тобой поговорить не только о переводе заключенного. Консул знает, что наша семья нужна ему. Мы стоим лишь на ступень ниже его рода. Наш долг священен, а почет велик. Тебя не удивляет, что Тюремщики не только всегда премьеры, но и ближайшие друзья каждого поколения консулов. Я и Квентин. Ты и Юлиан. Консулы всегда понимали, что нас лучше держать в друзьях, чем делать врагами. И все потому, что у нас есть то, чего ни у кого нет и никогда не будет. Живой (ну почти живой) свидетель переломного момента нашей истории. Источник бесценной информации…

– Наш заключенный.

– Совершенно верно.

– И что из этого следует, дядя?

– Что пришло время кое-что изменить, и ты должен помочь в этом. Нет, не перебивай! Сначала послушай. Случай выпал очень удачный. Ты не обучен, твоя Комната еще не стала Камерой…

– Но, дядя, откуда ты?.. – почти вскрикнул Дэмьен.

– Ты думаешь, мы рождаемся с настоящими Камерами в головах? – рассмеялся Бертран Тюремщик. – Ошибка, мальчик мой. Нас этому долго учат. Мы каждый день трудимся, переделывая наши детские Комнаты в тюремные камеры. В такие, о которых ты даже и помыслить не можешь. Думаешь, фраза «осужден на вечные муки» возникла на пустом месте?

– Но, дядя, мы же не… – у Дэмьена даже в горле пересохло, и он, осторожно поднявшись, дотянулся до бокала с вином, а затем осушил его буквально одним глотком.

– Не пытаем, ты это хотел сказать? – Бертран жестко прищурился. – А если я отвечу «да», ты согласишься на перевод?

– Я…

Хорошо, что Дэм осушил бокал до дна, иначе дрогнувшая рука щедро плеснула бы вино на белую кружевную скатерть.

– Не дергайся. Ты же с детства слышал фразу «я – Тюремщик, а не палач», верно?

– Значит, кроме Тюремщиков, есть еще и Палачи? – Дэм только и мог, что головой качать, наверное, чтобы лучше разложить по полочкам шокирующую информацию.

– Есть, – Бертран коротко кивнул. – И поверь, дело свое они знают. Так что если пообещать заключенному в обмен на определенные сведения спокойное существование без страданий… Думаю, лучше ему согласиться. А ты должен будешь убедить его в этом. Самое главное, чтобы консул оставался в неведении…

– Дядя, прости, но у меня голова идет кругом, – Дэмьен даже покрутил ею для наглядности. – Я и половины инфы не осознал. Но, кажется, понял одно: ты решился на переворот.

– И снова ошибка, Дэмьен. Переворот в мои планы пока не входит. Но мне нужна некая гарантия, нужен туз в рукаве. Ты ведь заметил, что консул изменился. Еще год назад все было хорошо, а сейчас я назвал бы его параноиком. Он боится. Он гневается. Он жестоко расправляется с инакомыслящими. Наместники уже сами готовы переворот совершить. Надеюсь, суть ты уловил, и я спрашиваю тебя: готов ли ты исполнить не только долг Тюремщика, но и долг истинного гражданина Города?

– У меня есть время подумать? – спросил Дэм, вертя бокал между ладонями.

– До завтрака.

– Хорошо, дядя. За завтраком я тебе отвечу.

* * *

Завтрак наступил слишком скоро. Дэмьен не успел не только все как следует обдумать, но даже нормально одеться. Сначала вернулся доктор Родригес и устроил ему полный осмотр, после которого с разочарованием констатировал, что его особый пациент в относительном порядке. Потом дядя прислал камердинера, чтобы подобрать Дэму «подходящую для молодого хайсита одежду». Следом за камердинером явились слуги с кипами, на взгляд Дэмьена, сущего барахла. Потом, игнорируя протесты, степенный и полный достоинства камердинер принялся подбирать Дэмьену наряд. Именно наряд. Потому что обычной и даже торжественной эту одежду назвать было нельзя. «Молодой хайсит» попробовал возмутиться, но вдруг понял, что сегодняшний завтрак – не просто принятие пищи в узком семейном кругу. На завтраке его представят как будущего главу дома!

А дом Тюремщиков имел богатый и разнообразный гардероб, как, впрочем, и все высшие дома. Дэм настолько отвык от материалов и фасонов, считающихся обязательными для выхода в свет, что все они казались ему нелепыми и ужасно неудобными. Простым гражданам приходилось довольствоваться тканями с городских мануфактур: вся Пасмурная зона одевалась в кожаное, джинсовое, грубое льняное и шерстяное. В Секторах шили одежду с национальным колоритом, несмотря на то, что их смешанное население генетически принадлежало к самым разным народам. Хайситы же предпочитали наряжаться в музейные костюмы в стиле XIX–XX веков. Пришельцы бережно сохраняли экспонаты Города-музея, придав им несвойственную прочность, так что одежда, созданная ими, выглядела как новая, хоть и носило ее не одно поколение высших.

«Проклятые традиции!» – пыхтел Дэм про себя, примеряя третьи брюки.

Ему уже было все равно, во что его в результате обрядят. Он со страхом ожидал предстоящей семейной встречи. Как верно заметил дядя, когда Тюремщик принимает заключенного, то автоматически становится главой дома Тюремщиков. А в будущем – первым министром Города. Об этом Дэм не хотел даже думать. И памятуя древнюю истину, что существует только «здесь» и «сейчас», сосредоточился на застегивании целого полка пуговиц.

Он прекрасно помнил, где находится столовая. Тем не менее на всем пути его сопровождали давешние слуги. Они же почтительно раскрыли створки дверей, ведущие в трапезную залу. Хорошо хоть поклонились не в пояс – как же он отвык от подобного обращения! Мысль мелькнула и пропала, а приглушенный страх втиснулся в сердце с новой силой. Дэмьен замер в раскрытых дверях, собираясь с духом, как перед настоящим боем. С кем он намеревается сражаться? Быть может, с судьбой, которая распорядилась так, что Дэмьен Тюремщик за свою двадцативосьмилетнюю жизнь обрел и потерял целых три семьи.

Первую судьба отняла, когда ему было тринадцать. Какой-то маленький изъян в какой-то маленькой шестеренке, и паровоз на полном ходу сходит с рельсов. С тех пор Дэмьен начал побаиваться поездов. А позже возненавидел.

Вторую семью Дэмьен оставил сам, перешагнув семнадцатилетие. И пусть иного выхода не было, он справедливо винил в этом только самого себя. Третью же семью…

Дэм усилием воли остановил поток нахлынувших воспоминаний. Нельзя. Иначе он предъявит судьбе такой счет, по которому она никогда не сможет расплатиться. Лучше просто перешагнуть порог и громко на всю залу объявить:

– Доброе утро!

Они стояли у накрытого стола, явно дожидаясь его прихода. И, судя по безупречно подобранной одежде, так же как Дэмьен, готовились к этой встрече. Что чувствовали сейчас его самые близкие по крови люди? Тревогу? Страх? Радость? Горе? Что принесет им его возвращение?

Дэм мельком взглянул на дядю Бертрана, стоящего чуть левее своего кресла во главе стола. Роскошный халат тот сменил на смокинг и выглядел вполне обычным, разве чуть более сосредоточенным. Его старший сын Марк, ровесник Дэма, со сдержанным любопытством рассматривал вошедшего кузена, опираясь одной рукой о спинку дядиного кресла, а другой обнимая за плечи худощавого подростка. Бледное лицо младшего члена семьи – Оливера – почти сливалось с кружевным жабо. Зато карие глаза горели огнем чистой ненависти. Так ненавидеть можно только в тринадцать.

Дэмьен прекрасно сознавал причину: он отнимал у младшего кузена то, что принадлежит Оливеру по праву. Заключенного, статус главы семьи, должность премьера… Возможно, через несколько лет мальчишка поймет, что только сила обстоятельств вынудила «бессовестного узурпатора» пойти на этот шаг, ибо другого пути просто не было. А может статься, не поймет никогда. Не простит, это уж точно.

Взгляд Дэмьена сместился да так и застыл, задержавшись на невысокой стройной фигуре – единственной женщине в зале. Тетя Марта стояла очень ровно, и повинен в этом был отнюдь не корсет бледно-голубого длинного платья. Разумеется, она постарела, но все равно привлекала неброской, милой сердцу, а не глазам красотой. Тонкие, белые, точно фарфор, руки беспрестанно комкали вышитый носовой платок.

Молчание затягивалось, Дэм все никак не мог отвести глаза от живущих своей нервной жизнью рук тети, когда услышал тихое:

– Дэмьен, мальчик мой. Ты жив. Ты вернулся…

Несколько широких шагов, и колени сами преклоняются перед маленькой женщиной, улыбающейся и плачущей одновременно. Дэмьен судорожно стиснул тетины запястья и спрятал лицо в ее раскрывшихся навстречу ладонях.

– Простите. Простите меня. Умоляю, простите…

За что просил прощения Дэмьен Тюремщик, не знал даже он сам. Может, за то, что целый год после смерти родителей доводил тетю до обмороков своими сумасшедшими выходками? За то, что умер, и ей пришлось оплакивать его, как родного сына? Или за то, что воскрес и сейчас отнимает у нее самое дорогое? Ведь после того, как произойдет перевод заключенного, дядя Бертран должен будет развестись, ради брака с другой «подходящей» женщиной, или взять в дом постоянную любовницу.

– Все хорошо, Дэмьен. Все хорошо. Ты вернулся, и все будет хорошо. Ты ведь спасешь его, правда? Ты согласишься?

– Конечно, тетя, – Дэмьен поднялся, не выпуская ее рук. Бесхитростные вопросы Марты позволили ему взглянуть на ситуацию под другим углом. – Конечно, соглашусь. Разве могу я поступить иначе?

Завтрак прошел… неплохо. Когда первые впечатления от встречи улеглись, Дэмьен смог даже проглотить традиционную в их семье творожную запеканку. И не только ее. Слуги появлялись и исчезали незаметно, меняя блюда перед сидящими за столом высшими. И Дэмьен еще раз убедился в справедливости поговорки «Аппетит приходит во время еды». Похоже, организм решил пополнить исчерпанные резервы за один присест.

Когда подали травяной чай, молчание сменилось неспешной беседой. Говорил в основном Бертран, которому иногда поддакивал Марк. И ни одного вопроса Дэму о том, как он жил все эти годы, задано не было. Даже тетя, чье женское любопытство било через край, все-таки сдерживалась. Всему свое время. А сейчас приближалось самое важное – время перевода.

– Ты сказал, что дашь ответ, – напомнил Бертран, поднимаясь из-за стола.

На что Дэм тоже поднялся и просто ответил:

– Я выполню свой долг, хайсит.

– Хорошо. Тогда следуй за мной.

Бертран вел племянника по знакомым и в то же время незнакомым коридорам восточного крыла. В отличие от западного, здесь многое изменилось. Дэмьен готов был поклясться, что половина предметов обстановки исчезла. Роскошь заменялась функциональностью и какой-то нарочитой строгостью. Старинные кресла, что стояли почти в каждом удобном уголке, заменили на странно выгнутые стулья. Дэм чуть было не попросил дядю остановиться, чтобы оценить их удобство. Но дядя остановился сам перед совершенно гладкой металлической дверью.

– Прежде чем мы пойдем к Машине, я хотел бы задержаться. Ты позволишь, племянник?

– Конечно, – Дэм даже немного растерялся.

Зачем бы дяде спрашивать у него разрешения?

– Это ненадолго. Можешь подождать здесь, – Бертран указал Дэму на так заинтересовавший его стул.

Затем нажал несколько раз на ничем не выделяющийся участок стены, после чего дверь отъехала в сторону, открывая проход в тут же осветившуюся небольшую комнату. Не то чтобы Дэма удивило это чудо механики, в спецхране он видел и не такие вещи. Но то, что дядя устроил нечто подобное у себя, заставляло задуматься. Чем Дэм и занялся, когда дверь за Бертраном плавно встала на место. Перед этим ему удалось бросить быстрый взгляд на скудную обстановку комнаты, и теперь оставалось только гадать, для чего там понадобился высокий трехногий стул, стоящий в центре нарисованного на полу треугольника.

Гадать пришлось недолго. Бертран вернулся буквально через несколько минут и, сделав Дэму знак следовать за ним, пошел дальше.

– Позволь задать тебе вопрос, дядя, – после короткого молчания Дэм решил озвучить свои догадки. – Когда ты стал жрецом Триединого?

– Я стал им давным-давно. Почти сразу же после перевода. Это еще одна обязанность Главного Тюремщика со времени Восстановления. Глава дома обязательно становится жрецом Триединого. И ты со временем станешь. Не спорь. Об этом поговорим позже. А сейчас сосредоточься на своей Комнате. Проверь, надежно ли она закрывается.

– Не беспокойтесь, хайсит, – Дэмьен не собирался докладывать дяде ни о кровати под балдахином, ни о видеоприставке, ни тем более о свойствах телевизора. – Замки надежны. Ему никогда не выйти оттуда.