Глава 6.

Когда я спустился, еще даже не стемнело полностью.

Кроме Тима и Хаджи-Мурата в прокате не было никого. Я ожидал увидеть их, не покладающих рук в вечерней суете, но ошибся. Еще только ступив на порог, я почуял витавшее в воздухе липкое напряжение. Загорелое лицо хозяина, сидевшего за стойкой, было куда белее обычного, Тима тоже сидел мрачнее тучи. Они подняли на меня глаза и выдохнули – всего лишь я.

– Что случилось? – спросил я и поставил доску у двери.

Оба переглянулись. Решение было принято быстро, Тима подтвердил его сдержанным кивком. Хаджи-Мурат нехотя протянул мне какой-то листок бумаги с двумя линиями от сгиба.

На листке было напечатано: “Зря вы отказались продавать эту лачугу”. Я покрутил листок в руках. Ни подписи отправителя, ни какого бы то ни было адреса… Только: “Хозяину “Д. – У.””. Хозяину проката “Домбай-Ульген”, названного в честь одной из окрестных вершин.

– Что это? – задал я глупый вопрос.

– Нашел на скамейке у входа, – угрюмо ответил Хаджи-Мурат. – В обычном файлике, ни конверта тебе, ничего.

– В файл вложили это, – Тима взял лежащий на стойке и доселе успешно мной игнорируемый предмет и многозначительно покрутил его двумя пальцами. Спичка.

Я опустился на раскладной стул напротив них, тупо вглядываясь в листок.

– Угроза? – неуверенно спросил я.

– Хорошо еще, что никто из клиентов не увидел! – почти выплюнул Хаджи-Мурат, и вставал на ноги, видимо, решив, что пора браться и за работу.

Я чувствовал в его тоне укрощенную злость. Глаза Тима тоже смотрели на меня пронзительнее обычного. То были люди горячих кровей – и горе тому, кто хоть на секунду забудет об этом. Нет, они не испугались угрозы, они думали совершенно иначе.             – Надрать бы зад тому, кто посмел так шутить, – бросил Тим, – но как это сделать, если этот трус побоялся заявить о себе?

– Ты думаешь, это шутка? – спросил я, не намекая ни на что конкретно. Просто лично мне казалось, что шутка, какая бы глупая или жестокая она ни была, ни за что не смогла бы так омрачить атмосферу “Домбай-Ульген”. К тому же, послание было составлено весьма конкретно…

Тима покосился на отца, но тот упорно делал вид, что увлечен работой, перекладывая с места на место лыжи, которые совершенно в том не нуждались.

– Кто его знает, – отмахнулся мой друг для пущей важности. Вот только потом сразу же добавил: – Летом к отцу действительно приходили двое. Предлагали купить прокат за хорошие деньги. Впаривали что-то за то, что климат меняется, снега на Кавказе постепенно все меньше, мол, скоро и так, и эдак придется закрывать нам бизнес. Глупости одни, в общем.

– А вы что?

– Разумеется, я послал их туда, откуда они взялись! – гаркнул из-за моей спины Хаджи-Мурат. – Они мне сразу не понравились. Наглые такие и неприятные люди. Знаешь, Паш, есть люди, у которых в глазах сразу написано, что не надо иметь с ними дел. Что нет души за этими глазами, нет человечности, есть только деньги.

Я не смог сдержать уголок губ, дернувшийся вверх. Я и так знал, что Хаджи-Мурат всегда вел дела, в первую очередь исходя из этой позиции, и, несмотря на это, бизнес его процветал. И я не знал никого больше, кто был бы солидарен с ним в его мнении, а оттого – еще больше в нем это ценил.

– Так вот, – сказал Тим, – мы действительно отказались летом продавать прокат. И, кто бы ни написал это письмо, он знал об этом.

– М-м, а они давали какие-то свои контакты? Ну, если вы передумаете?

– Они сказали, что сами вернутся за ответом. И не вернулись.

“Странно”, – подумал я.

– А кто мог об этом знать?

– Да кто угодно, слышавший, как я выдворял их из этих стен! – обычно спокойный Хаджи-Мурат раздраженно махнул в сторону двери какой-то грязной тряпкой, что взял в руки. – Да хоть все соседи!

Все соседи, думал я, вряд ли бы слышали. Летом многие, кто зарабатывал на жизнь горнолыжным спортом, уезжали в другие города, потому что здесь был не столь большой выбор, чем можно заняться. Конечно, были здесь и туристы, много туристов, были и работники, скажем, экскурсионных бюро, столовых и кафе, гостиниц и разнообразных летних увеселительных мероприятий. Хаджи-Мурат не уезжал никуда далеко круглый год, потому что нужно было кому-то и работать в гостинице у родственников, и сдавать скудным желающим среди лета квартиру.

– Разумеется, вы не видели ни одной птички, что могла бы принести вам это в своем клювике, – сказал я почти уверенно, поднимая в руке листок и обращаясь к Хаджи-Мурату, и он хмыкнул что-то утвердительное. – А никого из ребят больше не было в прокате?

– Ну, ходили туда-сюда некоторые из наших. Придут, чаю хлебнут, да уйдут. Кого они там видели за десять минут, что тут были? Эльбруса только не было, весь день провозился с пацаном каким-то, насколько я знаю. У Рашида спрошу, он все утро тут был, пока я парафинил доски в соседней комнате. Но в обед он все равно ушел, ему кто-то из знакомых позвонил, подкинул ученика, так что вряд ли. – Он задумался на секунду. – А, впрочем, скорее всего, он тоже никого не видел – он перед самым уходом снег на крыльце чистил. Должен был бы заметить, если бы кто что оставил. Но я нашел эту чертову бумажку сам уже потом.

Сзади послышалась возня и грохот – хозяин проката исполнял там свой священный долг.

– А соседей не спрашивали?

По бокам от “Домбай-Ульген” было еще два таких же по величине проката и хычинная, работающая на вынос – четыре одинаковых домика. Между “Ульген” и прокатом слева, за которым была и хычинная, был въезд на платную парковку, хозяин которой, как ни странно, не появлялся здесь с прошлого года.

Тим покачал головой.

– Вряд ли они на кого-то обратили внимание. Здесь на наших лавочках постоянно кто-нибудь да останавливается покурить. Или кофе попить, купленный у Марата в хычинной. А сколько народу ходит мимо – не сосчитать.

– А когда это было?

– Да вот, когда отец мне позвонил, тогда он и увидел файл. То есть оставить его могли часа три-четыре назад, наверное.

Я покивал, и мы закрыли эту тему, потому что вернулся Аслан, звякнув колокольчиком на входе, и, когда он спросил, чего это все такие унылые, ему Тима ответил шуткой.

С его приходом в прокате резко стало раза в два теснее и веселее. Он не без удовольствия принялся хвалиться Тиму своими победами над “этими сноубордистами”.

Мучительно проурчавший живот резко напомнил мне о том, что я так и не обедал сегодня – да и завтракал я, если честно, бутербродом, что вынес из квартиры и жевал на ходу. Я предложил Тиму составить мне компанию и разделить сочный, ароматный хычин. Сказать, что предложение мое было сделано без задней мысли – означало соврать.

К этому времени уже стемнело. У входа мы миновали чистящих свое снаряжение от налипшего снега двух остальных моих соперников.

Сделав заказ у шустрого парня славянской наружности чуть помладше нас, на чьем лице крупным шрифтом отпечатался хронический недосып, я, как бы невзначай, задал особо интересующий меня вопрос, перегнувшись через окошко для заказов вовнутрь заведения:

– Слушай, друг, а ты не смог бы припомнить никого, кто бы останавливался сегодня на лавочке вон у того проката где-то с одиннадцати до часу?

Паренек сверкнул было с любопытством заспанными глазами, но в итоге принял решение посмотреть на меня, как на дурака.

– Нет, – потребовал служебный долг ответить клиенту вежливо, – да и мало ли кто тут ходит. Если б они еще все заходили ко мне, своих-то клиентов я хоть как-то запоминаю, но нет. А откуда такой вопрос?

– Да кто-то забыл бумажку одну, пустяк, – сказал я, надеясь разбудить его память. Но тщетно. – Но, может, для кого-то она нужная, ее даже в файлик завернули, а мы хотели вернуть.

– Да, может, ее вообще просто до мусорки не донесли! – весело рассмеялся паренек. Ну, хоть разбудил я его, и то впрок разговор пошел. – С чего вы взяли, что она какая-то важная?

– Да мало ли. В общем, не помнишь никого?

Ответ отрицательный.

– Ну, значит, наверное, ты прав, безделица, забудь.

Тим, что слушал, стоя снаружи, криво усмехался. Когда нам отдали заказ и мы пошли на ту самую лавочку у нашего проката, он с наполовину набитым ртом изрек:

– А я уж было поверил в успех твоего предприятия!

– Надежды мало было. Сидит он там внутри своей хычинной, да нос высовывает разве что перекурить. Надо спросить у кого-нибудь из них.

Я метнул глазами два острых копья: один в сторону проката “Вершина”, слева от нас, другой в сторону ближайшего нашего соседа – проката с незамысловатым названием “У Замира”.

– А ты, смотрю, заинтересовался. А если реально кто-то просто пошутил?

– Может и так быть, – согласился я с упоением поглощая горячий хычин с ароматным тягучим сыром. Только здесь я понимал, как любил на самом деле местную кухню. – И не так уж сильно я и заинтересовался. Но ты сам сказал, что даже, если кто-то и пошутил, то надрать бы ему задницу. Так вот – я с тобой согласен.

Тим ухмыльнулся во все свои ровные и белоснежные и одобрительно хлопнул меня по плечу.

Глава 7.

Я снова спал гораздо дольше, чем хотел того, и очень из-за этого на себя злился. Правду сказать, просыпаться было и приятно, и не очень – Тим разбудил меня, сбросив с кровати в узкую щель между ней и стеной и бросил на меня сверху отчаянно дребезжащий мобильник. Звонила Настя.

Я проснулся мгновенно. Да, привет. Нет, не разбудила. Да, все в силе. Подойди к прокату такому-то, найдешь его там-то. Хорошо, до встречи. Тим ухмылялся всю дорогу.

Когда я начал быстро натягивать штаны, мгновенно почувствовал, чем я занимался весь вчерашний день. Все тело ныло, будто по нему прошелся каток. Я давно привык к этой боли – она всегда сопровождала второй, третий и четвертый день катания, а на пятый обычно начинала утихать. При этом совсем не имело значения, как плохо или хорошо ты катаешься – отвыкшее за лето от подобных физических нагрузок тело всегда жалобно стонало от подобных издевательств зимой. А я безжалостно день за днем каждый свой приезд снова тащил его не вершину и заставлял делать первый спуск, который действовал подобно сильному болеутоляющему так, что больше я не чувствовал никакого дискомфорта вплоть до самого вечера.

В “Домбай-Ульген” сегодня был аншлаг, однако взгляд мгновенно выудил из этого озера особо интересующую меня рыбку. Рыбке Хаджи-Мурат по очереди выносил то одни ботинки, то другие, а, завидев нас с Тимом, поприветствовал, пожав руки. Моему спутнику он сразу же сказал:

– Быстро переобувайся и проваливай, я нашел тебе клиентов на утро, они ждут уже давно.

Ничегошеньки не изменило в положении дел вчерашнее происшествие – и я был этому рад. Тим сделал озадаченное лицо, которое вскоре сделалось испуганным.

– Блин, я уже обещал вчера помочь этой прекрасной барышне, – кивнул он на смущенно улыбнувшуюся барышню. – Я совсем забыл сказать тебе об этом.

– Ты говорил, вчера ей занимался Паша? – быстро спросил Хаджи-Мурат. Кто-то со всех сторон звал его по имени, заставляя выбирать, кому первому помочь. Этот мужчина имел стальные нервы и благородную добродушную натуру, и, как итог, никто не уходил из его проката обиженный невниманием к своей персоне или раздражением со стороны хозяина.

Я ответил за Тима.

– Да, но ей нужен квалифицированный инструктор…

– Чушь, – отрезал Хаджи-Мурат, – ей нужен толковый и внимательный сноубордист, который уже знает, над чем ей работать. – Заметив, что я хочу возразить, прокатчик поднял вверх палец. – Я знаю тебя, Паша. Это я с самого детства учил тебя стоять на этой чертовой доске. Ты лучше многих из тех недоучек, что толкают свои услуги на пятом уровне и машут лицензиями. И я говорю это все не потому, что мне жаль для девочки инструктора, а потому, что действительно верю в это. Если ты действительно хочешь научить ее, займись ей сам. Тебе это тоже будет полезно.

С этими словами он метнулся к кому-то из тех, что все еще его ждал. Тим улыбнулся, пожал плечами, отвесил Насте “пять” с пожеланием успехов на сегодня и юркнул за стойку.

Настя, похоже, развеселилась от нашего разговора. А, может, от моего растерянного вида? Я покачал головой, думая, что сказать.

– Ты не против провести еще один день со мной? – спросил я, на что-то решившись.

– А ты со мной? – ответила она вопросом на вопрос с невозмутимым видом.

Я усмехнулся.

– Подходят? – кивнул я на ботинки и опустился перед ней, сидевшей на лавке, на колени. – Не знаю, что тебе раньше говорили насчет ботинок, но они не должны болтаться на ноге. Пусть лучше пальцы упираются в носок ботинка, но не болтаются. Это влияет на управляемость. Но давить они, разумеется, не должны.

Я заставил ее встать в ту самую стойку, которую мы разучили с ней вчера. Она подумала, покачалась в этой стойке, потопала ногами, утвердительно покивала и я помог ей их затянуть потуже. Крепко зашнуровать ботинки было не менее важно – и девушки часто не справлялись с этим без посторонней помощи.

Я сам подобрал ей новую доску подходящей ростовки (ровненько от пола по ее подбородок), проверил градус ее креплений, быстро обулся, взял свою доску, и мы отправились наверх.

– Ай! – воскликнула моя спутница, как только мы вышли за пределы проката.

Я обернулся.

– Что такое?

– Я ей… порезалась! – сказала Настя, обиженно сморщив носик.

– Сильно?

– Да нет, чуть кожу содрала.

– Давай я понесу, – и легким движением в каждой моей руке оказалось по сноуборду. – Вчерашняя доска была не такая острая?

Она покачала головой.

– Острый кант – признак хорошего проката. Он позволяет тебе уверенней держаться на льду. В некоторых прокатах тратят много времени, чтобы качественно затачивать канты, а в некоторых их не точат совсем, потому что канты тоже имеют свой ресурс. Собственно, чаще всего, когда кант стачивают полностью, оборудование и приходит в негодность. И потом из него делают вон такие лавочки.

И я ткнул подбородком на лавочку у “Домбай-Ульген”, состоящую из двух пеньков и прибитого к ним перевернутого сноуборда.

Гудели и умиротворяюще позвякивали домбайские канатные дороги, галдел понаехавший люд, топал лыжными ботинками о бетонные ступеньки пункта посадки.

Я частенько подумывал над предложением Хаджи-Мурата стать одним из его инструкторов, но почему-то отказывался. Сам по себе пусть я и катался хорошо, но, наверное, просто не создан был, чтобы кого-то учить. Я так думал. А он думал иначе. Однако, уж не знаю, почувствовал ли это нутром старый хитрый прокатчик, но именно в этот раз я действительно хотел попробовать себя в этом. Но не ради смены карьеры, как он, быть может, надеялся, нет, а ради того, чтоб так ненавязчиво познакомиться поближе с Настей. Да нет же, этот старый хитрый лис знал все и ловко воспользовался случаем!

Преодолев первый подъемник, мы сели на второй. Обе наши доски я пристегнул за крепления к поручню, как только мы взмыли в небо, – одну перед собой, одну перед своей спутницей.

Сегодняшние облака висели будто бы неподвижно, сплошным полотном, но, тем не менее, очень высоко над землей, в отличие от вчерашнего дня. Видимость была неплохая. Ветер явно чувствовался здесь, на канатке, но сильным не был. Снега от этой погоды тоже пока я не ждал. Может, к вечеру…

Когда мы уже подъезжали к вершине, Настя нагнулась ко мне и ткнула пальчиком куда-то в сторону.

– Это орел?

Я проследил за ее взглядом, но ничего увидеть не успел. Зато успел мужчина в куртке военной расцветки, сидящий с другой стороны от Насти, с крепко заваренным кавказским акцентом.

– Не каждая птица на Кавказе орел, и не каждый мужчина – джигит, красавица! – сказал он так весело и задорно, что со всех шести кресел незамедлительно раздался хохот. Красавица тоже ничуть не смутилась.

Что ни говори, а день начинался хорошо. Настя старательно выписывала на переднем канте “елочку”, цепляясь за мою руку. Вокруг на немыслимой скорости пролетали и лыжники, и бордисты; ползли так же медленно, как и мы, чайники, в которых нельзя было еще определить кто они именно (потому что многие из них стояли на лыжах, отклоняясь назад, как на доске, и наоборот).

Я вдыхал морозный воздух через тонкую флисовую балаклаву и чувствовал, как он обжигает легкие. Но мне не было холодно. Однако, поскольку я был не совсем честным инструктором, я все же предложил куда-нибудь зайти и выпить чаю.

Мы сели на огромной террасе в кафе на четвертом уровне. С одной стороны отсюда открывался вид на “Тарелку”, с другой – на трассы и канатки Мусса-Ачитара.

– Так вы приехали сюда большой компанией? – спросил я, заходя издалека и сдергивая шапку. Мои обычно непослушные кудрявые волосы настолько свалялись под нею и балаклавой, что смешно теперь облепляли голову – я видел это по Настиным глазам, да и в отражении в окне.

– Да. Только все они умеют кататься, а я нет. Они катаются в основном вне трасс. Говорят, там красивее и дешевле: они частенько покупают билет на один подъем и весь оставшийся день спускаются по лесу, среди деревьев. Иногда два раза за день. Я бы вряд ли смогла там хотя бы встать и сразу сказала, чтобы меня не ждали, пока я учусь. “Семеро одного не ждут” – это про нас. – Она усмехнулась. – Но они-то думали, что я быстро научусь и присоединюсь к ним… А я совсем туда не хочу.

Я немного нахмурился.

– Правильно делаешь. Помимо того, что там сложнее, сейчас там еще и очень опасно. Я никому не советовал бы сейчас гонять вне трасс. Ты видела сколько там не осевшего снега? В любой момент они могут оказаться под лавиной.

– Не мне их отговаривать.

– А как так вышло, что они умеют кататься, а ты нет?

– Как-то так, – пожала она плечами. – Мы все одноклассники. Я никогда не ездила в поездки с классом, а они – да. Папа просто никогда не отпускал меня от себя так далеко. Мне потребовалось поступить в институт, чтобы исправить это. – Она улыбнулась и помолчала. – А с возрастом я просто уже решила, что не так уж мне это и нужно. Экстремальный спорт – это не мое. Я трусиха. Но я все равно рада, что приехала сюда – все-таки здесь поразительно красиво.

Она усмехнулась и, видимо, ждала от меня того же, но я лишь покачал головой.

– Если ты хочешь, чтобы я согласился с тобой только из-за того, что ты долго учишься, то нет, прости, я не соглашусь. Я знаю много людей, которым потребовались годы, чтобы научиться кататься. Особенно среди девушек. Вопрос в том, насколько сильно ты хочешь достичь результата.

– Но я ведь… – растерялась она. – Никогда не хотела его достичь.

– А сейчас?

– Сейчас… – Она улыбнулась. – Сейчас, может, и хочу.