Боль в животе разбудила меня. Часов пять я безуспешно пытался забыть о ней и снова заснуть, но потом, решив, что все утро валяться в постели нехорошо, встал и оделся. Почти против собственной воли я потащился по коридору к комнате Дженни и вошел в нее. Маленькая солнечная детская, где она выросла. Когда Дженни оставила меня, она вернулась сюда и жила здесь одна. Я никогда не спал в этой комнате. Узкая постель, реликвии детства. Девичьи оборки на муслиновых занавесках, туалетный стол – мне здесь места не было. На всех стенах фотографии: отца, покойной матери, сестры, зятя, собак и лошадей – кого угодно, кроме меня. Насколько смогла, она вычеркнула из памяти наш брак.

Я медленно обошел детскую, трогая вещи, вспоминая, как любил ее, и сознавая, что пути назад нет. Если бы в этот момент она неожиданно вошла, мы бы не бросились друг другу в объятия и не помирились бы, утонув в слезах.

Взяв в руки одноглазого медведя, я присел в розовое кресло. Трудно сказать, когда наш брак дал трещину. Потому что лежащие на поверхности причины не всегда истинны. Повод для наших ссор всегда бывал один и тот же – мое честолюбие. Когда я в конце концов вырос и стал слишком тяжелым для скачек без препятствий, то переключился на стипль-чез. Это случилось за сезон до нашей свадьбы, и я хотел стать в стипль-чезе чемпионом. Для достижения этой цели мне полагалось мало есть, почти не пить, рано ложиться спать и не заниматься любовью накануне соревнований. К несчастью, Дженни больше всего на свете любила далеко за полночь засиживаться в гостях и танцевать. Вначале она охотно отказывалась от любимых удовольствий, потом менее охотно и наконец с возмущением. В конце концов Дженни стала ходить в гости одна.

Перед расставанием Дженни сказала, что я должен выбрать: или она, или скачки. Но я действительно стал чемпионом и не мог сразу бросить стипль-чез. Тогда Дженни ушла. По иронии судьбы через полгода я потерял и скачки. Лишь постепенно я осознал, что люди не расходятся только потому, что один любит компанию, а другой – нет. Сейчас я думал, что страсть Дженни к развлечениям была результатом того, что я не мог дать ей чего-то основного, что было ей необходимо. И эта мысль совсем не прибавляла мне ни самоуважения, ни уверенности в себе.

Я вздохнул, встал, положил на место одноглазого медвежонка и спустился в гостиную. Одиннадцать часов ветреного осеннего утра.

В большой уютной комнате была только Дория. Она сидела на подоконнике и читала воскресные газеты, валявшиеся вокруг нее на полу в ужасном беспорядке.

– Привет. – Она взглянула на меня. – Из какой дыры вы выползли?

Ничего не ответив, я подошел к камину.

– Чувствительный маленький человек все еще обижен?

– У меня такие же чувства, как и у любого другого.

– Так вы и на самом деле умеете говорить? – насмешливо удивилась она. – А я уже начала сомневаться.

– Умею.

– Ну тогда расскажите мне, маленький человек, о своих неприятностях.

– Жизнь – всего лишь чашка с вишнями, – скучным голосом объявил я.

Спрыгнув с подоконника, Дория подошла к огню. В узких, в обтяжку, брюках с рисунком под шкуру леопарда и в черной шелковой, мужского покроя рубашке она вопиюще не соответствовала окружающей обстановке.

Дория была такого же роста, как Дженни, и такого же роста, как я, – пять футов и шесть дюймов^[4]. Мой маленький рост всегда считался ценным качеством для скачек. И я никогда не смотрел на него как на помеху в жизни, ни в личной, ни в общественной, и никогда не понимал, почему многие думают, что рост сам по себе очень важен. Но было бы наивностью не замечать, что широко бытует мнение, будто ум и сердце соответствуют росту: чем выше, тем достойнее. Человек маленького роста с сильными чувствами всегда воспринимается как фигура комическая. Хотя это совершенно неразумно. Какое значение для характера имеют три-четыре лишних дюйма в костях ноги? Наверно, мне повезло: из-за трудного детства и плохого питания я рано понял, что буду маленьким, и больше не задумывался над этим, хотя и понимал, почему невысокие мужчины так агрессивно защищают свое достоинство. К примеру, девушки типа Дории постоянно пускают шпильки, и когда они называют человека маленьким, то рассчитывают его оскорбить.

– Нашли себе здесь тепленькое местечко, маленький человек, да? – Она достала сигарету из серебряного портсигара, лежавшего на каминной полке.

– Да.

– На месте адмирала я бы вышвырнула вас вон.

– Спасибо. – Я не сделал даже попытки зажечь для нее спичку. Дория сама нашла коробок и прикурила.

– Вы чем-то больны или что?

– Нет. С чего вы взяли?

– Вы едите какую-то чудную пищу и выглядите таким болезненным маленьким червячком… Очень интересно. – Она выпустила дым через ноздри. – Дочери адмирала, наверно, смертельно понадобилось обручальное кольцо.

– Воздадим ей должное, – спокойно проговорил я. – По крайней мере, она не подцепила богатого папашу вдвое старше себя.

На мгновение я подумал, что она, как в романах, которые читает, залепит мне пощечину, но в одной руке она держала сигарету, а другой могла не дотянуться. Вместо пощечины она сказала:

– Ах ты, дерьмо.

Очаровательная девушка Дория.

– Ничего, кое-как справляюсь.

– Но не со мной, понял?

Лицо у нее пошло пятнами. Видимо, я задел ее больной нерв.

– Где остальные? – Я обвел взглядом пустую гостиную.

– Уехали куда-то с адмиралом. И ты убирайся тоже. Нечего тебе здесь делать.

– И не подумаю. Я здесь живу, вы забыли?

– А вчера ты быстро слинял, – фыркнула Дория. – Когда адмирал говорит: «Прыгай!» – ты прыгаешь. Ну-ка, валяй. Мне приятно глядеть, как ты будешь улепетывать.

– Адмирал, – нравоучительно произнес я, – рука, которая кормит. Я не кусаю руку, дающую хлеб.

– Маленький червяк ботинки готов лизать адмиралу.

Я неприятно ухмыльнулся и уселся в кресло, потому что не очень хорошо себя чувствовал. Если быть точным, я чувствовал себя как гороховое пюре. От слабости меня бросило в пот. Но тут ничего не поделаешь, надо посидеть и подождать, пока пройдет.

Дория стряхнула пепел и посмотрела на меня свысока, примеряясь к следующей атаке. Но она не успела ничего придумать, как дверь отворилась и на пороге появился ее муж.

– Дория, – радостно воскликнул он, не сразу заметив меня в кресле, – куда ты спрятала мой портсигар? Я отхлещу тебя плеткой, хочешь?

Она быстро показала рукой на кресло. Говард увидел меня и замолчал. Потом резко бросил:

– Что вы тут делаете? – Ни в голосе, ни в лице его не осталось и капли игривости.

– Убиваю время.

– Убирайтесь. Я хочу поговорить с женой.

Я покачал головой и остался сидеть.

– Он не понимает по-хорошему, – вмешалась Дория. – Я уже пыталась. Остается только взять его за шиворот и вышвырнуть вон.

– Если Роланд терпит его, – пожал плечами Крей, – то и мы, по-моему, можем потерпеть.

Он поднял с пола газету и сел в кресло напротив меня. Дория, надувшись, снова взобралась на подоконник. Крей принялся читать новости на первой полосе. С последней же, посвященной скачкам, прямо на меня выпрыгнули огромные буквы заголовка:

ВТОРОЙ ХОЛЛИ?

А под ним – две фотографии: моя и какого-то мальчика, который вчера выиграл главный заезд.

Крей не должен ни в коем случае понять, что Чарлз обманул их, представив меня совсем другим. Дело зашло слишком далеко, чтобы объяснить все шуткой. Фотография в газете была очень четкой – старый снимок, который я хорошо знал. Газеты и раньше несколько раз использовали его, потому что на нем я очень похож сам на себя. Даже если никто из гостей не прочтет колонку о скачках, как, очевидно, не прочла ее Дория, фотография на таком видном месте может броситься в глаза.

Крей закончил читать первую полосу и стал переворачивать листы.

– Мистер Крей, – начал я, – у вас большая коллекция кварцев?

– Да.

Он немного опустил газету и равнодушно взглянул на меня.

– Не могли бы вы оказать мне любезность и посоветовать, какой хороший образец не мешало бы добавить в коллекцию адмирала? Где я мог бы достать его и сколько он должен стоить?

Он сложил газету, закрыв мой портрет, и с напускной вежливостью приступил к лекции о некоторых малоизвестных видах кварцев, которых нет у адмирала. Я подумал, что задел нужную струну… Но Дория все испортила. Она сердито подошла к мужу и резко перебила его:

– Говард, ради бога!.. Маленький червяк зачем-то умасливает тебя. Ему что-то надо, держу пари. Тебя любой одурачит, стоит заговорить об этих камнях.

– Меня никто не может одурачить, – спокойно проговорил Крей, но глаза у него сузились от раздражения.

– Мне хочется сделать адмиралу приятное, – пояснил я.

– Это скользкое маленькое чудовище, – настаивала Дория. – Он мне не нравится.

Крей пожал плечами, посмотрел на газету и начал снова разворачивать ее.

– Взаимно, папочкина куколка, – небрежно произнес я.

Крей медленно встал, газета упала на пол, вверх первой полосой.

– Что вы сказали?

– Я сказал, что невысокого мнения о вашей жене.

Он пришел в ярость и стал самим собой. Крей сделал всего один шаг по ковру, и вдруг в комнате запахло чем-то гораздо более серьезным, чем ссора у камина трех гостей в воскресное утро. Маска холодного вежливого безразличия исчезла, а вместе с ней слетело и фальшивое напускное благородство. Смутные подозрения, которые появились у меня, когда я читал его бумаги, теперь оформились в запоздалое открытие: это не ловкий спекулянт, действующий на грани закона, а мощный, опасный, крупный мошенник в расцвете сил.

Надо же было мне ткнуть палкой в муравейник и найти там осиное гнездо! Схватить за хвост ужа и вытащить удава! Интересно, что он сделает с человеком, который перебежит ему дорогу, а не просто с пренебрежением отзовется о его жене?

– Он вспотел, – с удовольствием объявила Дория. – Червяк тебя боится.

– Встать, – приказал Крей.

Я был уверен, что, если встану, он одним ударом свалит меня на пол, поэтому остался сидеть.

– Приношу свои извинения, – сказал я.

– Ну уж нет, – запротестовала Дория, – этого недостаточно!

– Вынь руку из кармана, когда разговариваешь с дамой! – рявкнул Крей, глядя на меня сверху вниз.

Они оба прочли по моему лицу, что мне это очень неприятно, и на их лицах отразилось удовольствие. Я подумал о бегстве, но это означало бы оставить им газету.

– Ты плохо слышишь? – поинтересовался Крей.

Нагнувшись, одной рукой он схватил меня за грудки, другой – за волосы и поставил на ноги. Макушка моей головы доставала ему до подбородка. Я был не в той физической форме, чтобы сопротивляться, но, когда он поднимал меня, вяло ткнул его кулаком в грудь. Дория схватила мою руку, завернула за спину и больно прижала. Ничего не скажешь – здоровая, сильная женщина, без предрассудков насчет того, что нельзя причинять людям боль.

– Это научит его вежливости. – Дория казалась удовлетворенной.

Мне хотелось лягнуть ее в голень, но это вызвало бы незамедлительное возмездие.

Крей отпустил мои волосы и схватил за левую руку. Рука не действовала, но я попытался сделать все, что смог, – выставил локоть, и рука осталась в кармане.

– Держи его крепче, – приказал Крей Дории, – он сильнее, чем выглядит.

Она еще на дюйм загнула мне руку, а я стал извиваться, чтобы освободиться. Крей все еще держал меня за рубашку и локтем давил на горло. Я оказался зажатым между ними.

– Смотри-ка, он корчится, – обрадовалась Дория.

Я извивался и боролся, пока они совсем не озверели и не начали душить меня. Я задыхался. Борьба закончилась в их пользу, когда моя рана в животе так разболелась, что я не мог продолжать сопротивления. Одним рывком Крей вытащил мою руку из кармана:

– Вот так!

Потом он схватил меня за локоть и задрал рукав рубашки. Дория опустила мою правую руку и подошла с другой стороны, чтобы посмотреть на трофей, добытый в борьбе. Меня трясло от гнева, боли, унижения… Бог знает от чего еще.

– Ой, – выдохнула Дория.

Ни она, ни муж больше не улыбались, а молча смотрели на мою левую руку, бесполезную, дряблую, искривленную, со шрамами, идущими от локтя к запястью и ладони. Рубцы остались не только от травмы, аккуратные швы от операции пересекали руку во всех направлениях. Картина была ужасной, поистине и без сомнения.

– Так вот почему адмирал позволяет жить здесь этому маленькому гнусному чудовищу. – Дория в отвращении скривила губы.