5

Чтобы совсем меня доконать, начинает моросить дождь. Я так и не снял свитер. Стараюсь не думать, что, кроме него, у меня ничего не останется от Бренды. Капли дождя, пропитанные запахом биотоплива, уже почти заглушили ее аромат. Теперь от свитера несет пригоревшими овощами.

Я иду по разбитому тротуару мимо заколоченных домов, ставших приютом бомжей. Стены густо облеплены плакатами, на которых под девизом «Здоровье, процветание, благополучие!» счастливые семьи с наслаждением поедают низкокалорийный завтрак.

Улицы пустынны. Не видно молодежи, которая раньше тусовалась то тут, то там или устраивала на проезжей части сидячие забастовки против полицейского произвола.

По дороге к метро я делаю крюк, чтобы наведаться к Дженнифер. На пустыре вижу снятый с колес большой трейлер с горшками засохшей герани на окнах. Жалюзи опущены. Дженнифер перестала со мной разговаривать и не отвечает на сообщения с тех пор, как мы переехали. Она еще не оправилась от растительного гриппа и не желает никого видеть. С удивлением слышу внутри трейлера голоса и музыку.

Стучу в дверь. Всё сразу стихает, наступает мертвая тишина. Стучу снова. Проходит минуты три, прежде чем на пороге появляется Дженнифер. Она выходит и тщательно прикрывает дверь.

– Чего тебе?

На лице у нее еще остались прыщи, местами заклеенные пластырем, и она набрала все десять кило, от которых избавилась благодаря мне и методу Пиктона. Непринужденно улыбаясь, я здороваюсь и спрашиваю, как дела.

– А что, не видно?

– Можно войти на две минуты или ты не одна?

Дженнифер отвечает, что мне здесь нечего делать, раз я переехал. Имея в виду «ты больше не из наших». Ей с моими бывшими соседями надо готовить листовки, подрывающие власть. Готовить акции против правительства, в котором теперь состоит мой отец. Так что я отныне в другом лагере.

– Ладно, пока, – говорит Дженнифер.

Я киваю. Теперь я для нее классовый враг. Ей невдомек, что нас разделяет кое-что посерьезней. Дженнифер стремится изменить будущее, а я – прошлое. Нам больше нечего сказать друг другу. Она поворачивается ко мне спиной. Похоже, между нами всё кончено, но я всё-таки добавляю с надеждой:

– Увидимся, когда будем получать чипы?

Дженнифер холодно смотрит на меня через плечо. Мы родились на одной неделе, и, по идее, имплантировать чипы нам должны в один день. Она всегда хотела вместе со мной отпраздновать вступление в мир взрослых с его правами: свободным доступом к интернету, игровым автоматам, ночным клубам и молодежному кредиту… Но, судя по всему, теперь моя бывшая подруга присоединилась к лагерю античипистов и не хочет делать имплантацию.

Дженнифер возвращается в трейлер и захлопывает дверь. А я продолжаю путь к метро. Здесь никому нет до меня дела. Я сжимаю в кармане клочок бумаги с написанным на нем кровью словом «Бренда» и ручку, которая стала холодным оружием. Ничего не остается, только вернуться домой. Домой. Слово, которое потеряло смысл.

Я не ожидал, что моя мать изменится так быстро. Все годы, пока она была консультантом-психологом в казино на пляже и помогала выигравшим джекпот пережить потрясение от свалившегося на них богатства, мать старела на глазах, постоянно испытывая чувство горечи. Она злилась на весь мир за то, что муж-алкоголик и сын-жиртрест поставили крест на ее карьере. Но злость давала ей энергию. Во всем были виноваты другие, и это ее даже устраивало. Ведь можно было утверждать, что судьба ожесточилась против нее, поскольку она лучше всех.

С тех пор как ее мечты сбылись, мать впала в тоску. Это понятно. Муж бросил пить, сын похудел на пятнадцать килограммов, сама она занимает пост директора по психическому здоровью в центральной инспекции всех казино страны. У нее огромный офис в Министерстве игры, четыреста инспекторов в подчинении. И ей совершенно нечего делать. Разве что подписывать документы, которые составляют другие. Ей даже не надо ходить на работу – в начале каждого месяца к ней приезжают с бумагами на подпись. Всё остальное время она загорает у огромного бассейна. Целуя ее, я всегда чувствую запах алкоголя. Может, это способ заполнить папино отсутствие. Во всяком случае, в моем сердце он уже не занимает прежнего места.

С тех пор как он со своей министершей, я его не узнаю. Бунтарь-алкоголик, мечтатель-идеалист, преподаватель-словесник, одержимый крамольными книгами, которые цензурировал, отец, влюбившись в Лили Ноктис, стал воркующим голубком и лакеем диктаторского режима. Рабом престижа, ослепленным ролью, которую ему навязали. Министром природных ресурсов. Он верит в то, что делает, и думает, будто я горжусь им. Но я гордился им раньше, когда был единственным, кто понимал, почему он себя разрушает. Теперь все завидуют, что у меня такой отец. Он нашел смысл жизни и даже не отдает себе отчета, что теряет меня.

– Привет, мам.

Она отрывает голову от матраса. Солнце уже садится, но мать всё еще загорает, намазавшись антиканцерогенным кремом для загара, пропускающим только безвредный ультрафиолет. Сняв солнечные очки, она садится и подставляет щеку для поцелуя.

– Тебе невероятно повезло! – восклицает мать. – Угадай, что тебя ожидает в ближайшем будущем?

Я пожимаю плечами. Буду бесплатно одеваться в модных бутиках? Поеду в летний лагерь куда-нибудь в сказочно красивое место? Поступлю в элитный колледж для детей министров? Я сжимаю в кармане ручку-хронограф. Как же не терпится сбежать отсюда в параллельную реальность! Мир, в котором мне доступно всё, кроме того, что действительно важно, становится невыносимым.

Мать протягивает мне конверт с печатями и штампами. Потом порывисто обнимает, отстраняет и смотрит на меня покрасневшими глазами.

– Наконец-то, дорогой! Ты становишься мужчиной.

Мне не нравится ее тон. В этой фальшивой фразе я слышу одновременно гордость, смирение и материнскую тревогу, к которым совсем не привык. С опаской беру вскрытый конверт, вынимаю официальный бланк – и холодею. Катастрофа! День Икс пришел, и на два месяца раньше!

– Ты понимаешь, что это значит, Томас? – спрашивает она взволнованно.

Чего уж тут не понять. Министерство по делам молодежи информирует, что в понедельник, двенадцатого августа, в 15:00 я приглашен на Голубой холм для участия в празднике святого Освальда и в торжественной церемонии по имплантации чипов.

– Какая честь для нашей семьи! – вздыхает мать. – Там будет вся золотая молодежь. В том числе юная мисс Объединенные Штаты. Придет даже сам господин президент! Его внуку Осви имплантируют чип в тот же день, что и тебе. Это неслыханная удача – участвовать в одной церемонии с ним…

– Да плевал я на это, мама! Мне еще нет тринадцати лет! Они не имеют права назначать на два месяца раньше, это незаконно!

– Твой отец настоял, чтобы тебя включили в список, – отвечает она твердо. – Хоть я и обвиняла его во всех грехах, надо признать, что этим он обеспечил твое будущее. Именно так и функционирует общество, Томас. Им управляют кланы, неписаные правила, связи. Каждый получивший чип на празднике святого Освальда навсегда войдет в число избранных.

Она кладет руку мне на плечо, как раньше клали меч при посвящении в рыцари. Я читал об этом в запрещенных приключенческих романах, которые тайком подсовывал мне отец, когда мы жили вместе и он был для всех никем, а я для него – всем.

– Ты будешь допущен в высший свет, – заключает мать, переворачиваясь на живот, – и мне больше не придется за тебя тревожиться. Если ты получишь чип на два месяца раньше, что от этого изменится?

Я отвожу глаза. Изменится всё. С чипом в голове я буду для полиции как открытая книга. Что бы я ни делал, куда бы ни отправился – в том числе в прошлое, – мной можно будет управлять. У меня осталось шесть дней, чтобы сбежать из своего времени, вернуться на месяц назад и спасти Бренду.

– Что с тобой, Томас? Посмотри на меня. Ты можешь быть со мной совершенно откровенным, ты же знаешь.

Это что-то новенькое. Я поднимаю глаза. Чтобы сменить тему и загладить свою грубость, я беспечно спрашиваю:

– А больше писем не было?

– Еще вон то, – отвечает она, указывая на столик. – Пришло на прошлой неделе. Не помню, говорила ли тебе о нем, но, думаю, ты и так в курсе. Речь о сегодняшнем вечере, если я не ошибаюсь?

Медленно, опасаясь новой ловушки, я вынимаю из конверта пригласительный билет.

Госпожа Лили Ноктис,

министр игры и энергоресурсов,

а также господин Робер Дримм,

министр природных ресурсов,

приглашают вас на вернисаж закрытой выставки

«Леонард Пиктон: жизнь, посвященная науке»,

которая состоится

в музее Великих сынов Отечества на Голубом холме.

Форма одежды – вечерняя.

По окончании – фуршет.

Я опускаю руку с пригласительным билетом. Уже не в первый раз, распечатав письмо, пришедшее мне от отца, мать то забывает о нём, то теряет, то выкидывает. Думаю, это от ревности. Другое дело – имплантация чипа. На эту церемонию она приглашена в качестве матери, а не брошенной жены. А в случае с вернисажем, который организуют мой отец с Лили, она явно надеется, что, узнав о нём в последнюю минуту, я предпочту остаться дома.

– Мам, хочешь пойти со мной?

Она поднимается и смотрит на меня пустыми глазами. Ее рука поднимается, чтобы коснуться моей щеки, и тут же бессильно падает.

– Нет, спасибо, у меня много работы. Поцелуй своего отца.

Она снова надевает темные очки, утыкается носом в подушку шезлонга и продолжает загорать под лучами заката.

С тяжелым сердцем я поднимаюсь в еще не достроенный дом, где мать приостановила все работы из-за шума. В гостиной на телеэкране, постоянно включенном на новостном канале, идет прямая трансляция со стадиона для игры в менбол. Я на секунду останавливаюсь и смотрю на игроков, выстроившихся по стойке «смирно». Министр спорта с почетной трибуны объявляет юношеский чемпионат открытым. Учитывая уровень смертности среди игроков, это отличный способ помешать молодым людям моего возраста бунтовать против чипов. Все, кого арестовали за «антиобщественное поведение», стоят перед выбором: отправиться в тюрьму или стать игроком в менбол, искупив таким образом свою вину. Выжившие зарабатывают достаточно для того, чтобы прокормить родителей, а умершие обходятся государству еще дешевле – так правительство борется с кризисом.

Юная обольстительница в купальнике, на каблуках-шпильках и с короной на голове торжественно проходит по стадиону, держа в руках огромный плакат: «ИГРА – ЭТО ЖИЗНЬ». На ней черно-красный шарф, в цветах национального флага, – на случай, если кто не догадается, что перед ним юная мисс Объединенные Штаты. Мне противно смотреть на свою ровесницу, сотрудничающую с властями. Ее выбрали среди других претенденток с помощью компьютера. И теперь она символизирует «разумное счастье и здоровые силы» нашего поколения. Однако сногсшибательная фигура девушки совсем не вяжется с выражением лица – таким, словно ее принудили к этой роли. Она вызывает во мне скорее жалость, чем восхищение.

Я поспешно выхожу из гостиной. Мысли о маленькой королеве красоты отвлекают меня от цели, а сейчас для этого неподходящий момент. С Дженнифер, которая считает меня предателем, и Брендой, ставшей овощем, мне и так не светит никакая личная жизнь. Ни к чему усугублять эту безнадегу мечтами о мисс Объединенные Штаты.

Мне нужно переодеться, и я поднимаюсь к себе в комнату, которая сейчас похожа черт знает на что. Она оформлена в молодежном стиле, и ее площадь в три раза больше, чем нужно для картонных коробок, в которых сложена вся моя прошлая жизнь, – я их до сих пор не распаковал.

Сквозь латунную решетку балкона я вижу, как перед воротами дома останавливается присланный за мной правительственный лимузин. Я снимаю свитер Бренды и напоследок прижимаюсь к нему лицом, чтобы придать себе сил. Но свитер больше не пахнет Брендой. Только дождем, мокрой шерстью и метро.

Открываю шкаф, набитый новой одеждой, которую мне доставили по распоряжению отца от личного стилиста Лили Ноктис. Когда я сбросил пятнадцать килограммов, мне стало нечего носить. Я выбираю элегантный темно-серый костюм и светло-серый галстук. В зеркале отражается подросток, который в скором будущем обзаведется чипом и гарантированным местом в обществе. «Флек», как называла таких Бренда. Флегматик.

Вместо ботинок надеваю кроссовки, чтобы сохранить хоть какую-то индивидуальность. Но в последнюю минуту срываю с себя пиджак с галстуком и вытаскиваю из коробки куртку, с которой не расставался, когда был толстым. Моя вторая кожа, моя прошлая жизнь. Панцирь из искусственной бежевой замши, который скрывал мои жиры, теперь болтается на мне как балахон. Ничего, пусть принимают таким, какой есть.

Шофер чопорно здоровается и открывает заднюю дверцу лимузина. Но я сажусь на переднее сиденье, давая понять, что я уже не ребенок, хотя еще и не получил статус взрослого.

Как бы то ни было, это приглашение очень кстати. Потому что на свете есть только один человек, способный объяснить, как ручка может повернуть время вспять. И выставка, посвященная его памяти, похоже, мой единственный шанс возобновить с ним контакт. А зная характер Лео Пиктона, я не сомневаюсь, что его дух бросит все дела и прилетит послушать славословия в свой адрес.