– Олух, что ты ее за талию хватаешь – за талию любую дуру можно подержать. А Янка – умная, ты с ней поговори – вот где кайф поймаешь!

От простоты и свежести идеи Забелин даже охальничать забыл.

– Так-то лучше. Порядок, машину я пригнал, – доложил Калугин. – Янка, не поверишь – я «форд» наш получил! Оказывается, он там со вчерашнего стоял, просто нам об этом сказать не соизволили. Вот же… деятели, слово нехорошее! Нет, ты представляешь: не сломайся мы – так бы и пришлось на том металлоломе сутки напролет на нерве́ мудохаться.

– Говорила я тебе – нет худа без добра!

– А я тебе ответил… Кстати, всё это хорошо, но кому-то, между прочим, нужно ваши бебехи по местам распихивать. Ну, страшилки всякие, которыми вы пациентов морите: дефибриллятор, капельницы, пневмокомп – всё, короче, что до ремонта сняли. Опять возюка…

– На тебя не угодишь! – рассмеялась Яна. – Кончай капризничать, пошли. – Она в охотку встала. – Дел на две минуты!

– Я вам помогу, – вызвался Хазаров.

– Сиди, сами обойдемся.

– Всё-таки я с вами. – Эдичка настаивал. – Наш террариум единомышленников не одной тебе осточертел, – выйдя в коридор, пояснил он Яне.

Возразить на это было нечего.

– Слушайте, раз так – может быть, вы вдвоем управитесь? – притормозил Калугин. – Я же вам, в общем-то, не нужен – прибамбасы ваши, медицинские, я в них ни бум-бум. В самом деле, братцы, давайте без меня, а я пока бы покемарил, покуда нас опять не запрягли. Весь день башка трещит – честно говоря, я с расстройства давеча того, перебрал немного… Ладушки?.. Янка, вот ключи.

Возражений она снова не придумала.

Не сказать, что Яну этот поворот обрадовал, однако и теперь повода отказываться не было. Причины, впрочем, тоже, просто лишнего общения с Эдичкой наедине ей как-то не хотелось. Общества бывшего любовника она не то чтобы чуралась, нет, отношения между ними сохранились дружеские. Но дружба дружбе рознь, и Яна отлично понимала, что именно такую дружбу, то есть дружбу, скажем так, пост фактум, приватными беседами лучше не испытывать. Прошлое – дело деликатное.

Эдичка, напротив, определенно целил пообщаться, благо монтаж реанимационной аппаратуры оказался действительно процессом совсем необременительным и разговору нисколько не мешал.

– Ты отлично выглядишь, – начал было он, но и сам, видимо, почувствовал, что прозвучало это неоригинально, а следовательно – пошло. – В самом деле, ты сегодня в платье, я тебя в нем никогда не видел, – несколько смутился Эдичка. – Странно, я вообще не припоминаю, чтоб ты их носила, всё джинса с кроссовками… Ты знаешь, в платье лучше, честно, хоть и под халатом, а всё равно – так тебе к лицу, – заключил он скомканно и даже неуклюже.

– Спасибо, Эдичка. – Обижать его Яна не хотела. – Спасибо, не шучу, ты меня утешил: отныне буду знать, что недаром я с самого утра на этих проклятущих шпильках мучаюсь… Не знаю как искусство, но красота точно требует не жертв, а самопожертвования, – иронично добавила она.

– Зато спасает мир, – как-то странно отозвался Эдичка.

– Что-то это мне напоминает, – в деланой задумчивости проговорила Яна, – ага, вот, – щелкнув пальцами, припомнила она:

 
Посмотри, встает цунами
Над скорлупками квартир:
Так, разделываясь с нами,
Красота спасает мир! —
 

с выражением продекламировала она и на всякий случай пояснила: – Не обижайся, Эдичка, я как бы не всерьез, оно само на языке вертелось, не знаю даже, кто это сочинил…^[3] Извини, сразу признаюсь, я сегодня язва – туфли очень жмут, – вроде бы не собиралась, но всё-таки пожаловалась Яна.

– Ну и память у тебя на чепуховину, – кисловато улыбнулся Эдичка. – А ты помнишь, как мы познакомились?.. – и не дожидаясь ответа на вопрос, на который, впрочем, Яна всё равно бы не стала отвечать, Хазаров без паузы продолжил: – Кстати, а почему ты сегодня при параде? Повод есть? – почти рассеянно, но в тоже время с каким-то напряжением, будто в ожидании чего-то поинтересовался Эдичка.

– Вроде нет, с утра как будто не было. А совсем без повода нельзя? – Между прочим, Яна и себе бы не сумела объяснить, по какому такому исключительному случаю на дежурство она надела изящное обтягивающее платье до середины бедер, более уместное на какой-нибудь светской вечеринке, и туфли на высоком каблуке, требующие изрядного навыка ношения и никак не подходящие для суточной работы. – Сама не знаю, блажь, поди, нашла, фанаберия спросонья накатила, – беззаботно сообщила Яна. – Не напрягайся, Эдичка; разве кто-нибудь нас, женщин, разберет, если мы самих себя не понимаем? – не без толики кокетства заметила она.

– Да, забавно… – Казалось, Эдичка опять пребывал в некоем своем, особом измерении. – А у меня вот есть – я говорю о поводе. – Он опять помедлил и к чему-то словно бы прислушался. – Знаешь, Яна, я непременно должен… то есть нет, не должен… то есть я просто хочу тебе сказать – я опять влюбился!

– С чем вас и поздравляю! Позволь узнать – в кого? – не сдержала, в общем-то, естественного любопытства Яна, с веселой откровенностью добавив про себя: «Интересно, и кто ж эта несчастная?»

– Э-э… в тебя.

– Как, опять?! Спасибо, дорогой, только этого мне недоставало! – Янина непосредственность стоила ее неделикатности. – Стоп, Эдичка, проехали, билет в один конец, здесь одностороннее движение, – решительно начала она, но Хазаров проявил настойчивость:

– Яна, подожди, мне нужно с тобой поговорить, это очень важно, – неожиданно Эдичка запнулся, – хотя, пожалуй, нет… то есть да… нет, важно, разумеется, но я не то сказал… – Он опять споткнулся, – нет, не то… наверно, всё неправильно… Да, а как тебе сегодняшние разговорчики? – ни к селу ни к городу поинтересовался он.

– Никак, – ответила она, несколько, признаться, озадаченная столь резким перескоком, – никак… бред оф сивый кэйбл, у народа мозги набекрень, делать людям нечего. – Яна не стала уточнять, что это же относится и к Эдичке. – Вздор, по-моему, не вяжутся концы, на поверку ерундой окажется. Ты же о маньяке спрашивал?

– Да, наверное…

– Вот и я о том, – «наверное» Яна пропустила, – кто б был против, я не возражаю, но только без меня. По мне оно – прикол для праздной публики, свежий повод болтовню болтать и базар базарить. Будто сам не знаешь, как у нас базары затеваются: всё равно о чем, лишь бы языками зацепиться. Любая нелепица сойдет, а там… а там как в анекдоте, – пригодился ей излюбленный забелинский зачин. – Ты про ежика и медвежонка слышал? Очень просто. Встретились в лесу ежик с медвежонком: «Здравствуй, ежик!» – «Здравствуй, медвежонок!» – именно вот так, слово за слово, шутка за шутку, ежик и получил по морде… Проще некуда; вот и весь маньяк!

– Пожалуй… – Эдик отчего-то болезненно поморщился. – Не смешно, но точно… жалко ежика… – Он опять как будто бы забыл, к чему он это начал. – Конечно, ты права, концы с концами у людей не сходятся. Если бы так просто… Да, кстати, с Алисой ты полегче – стерва та еще, психопатка полная. – Хазаров спохватился: – Послушай, всё-таки я должен с тобой поговорить…

– Эдичка, не надо.

– Подожди, всё это серьезно…

– Эдичка!

– Яна, ты не понимаешь…

– Эдичка!!

Она уже закончила монтаж и стояла около машины. Яна лихорадочно искала способ эту лишнюю и в чем-то даже душную сцену спустить на тормозах, переключить Эдичку на что-нибудь другое – шарила какой-нибудь предлог, по возможности не чересчур обидный, неожиданную реплику, что-либо еще. К сожалению, кроме набившего оскомину маньяка, в голову ничего не приходило, к тому же вся эта сомнительная тема была вроде бы исчерпана. «Вот и весь маньяк, – сама себя передразнила Яна. – Очень жаль, что – весь, слишком быстро кончился, – как бы в скобочках подумала она, – лучше уж маньяк, чем влюбленный Эдичка, раз влюбленный Эдичка хуже, чем маньяк!» Очевидно, в результате не слишком вразумительного, нервного и утомительного объяснения в любви Яну тоже мал-мала заклинило…

(А что ей стоило тогда поговорить?)

Из двух известных зол Яну снова выручило третье. В самом деле, еще бы хоть чуть-чуть, и Эдичку пришлось бы жестоко окорачивать. Ситуация зрела, как фурункул, и вот-вот могла прорваться неприличностью – но по живому резать не пришлось. К припаркованному рядом с «неотложным» транспортом представительному «мерседесу» (к чему еще? ноблесс оближ, хоть и пошловато) в сопровождении двух молодых людей подошел Басмаев. С бодигардами Яна не так давно встречалась – кто-то Гарик, кто-то Стасик, кто есть кто не помнила, вприглядку так сойдет. Завидя посторонних, Эдичка умолк, а Яна вежливо со всеми поздоровалась – с охраной просто, с боссом как бы обозначив уважение. Басмаев ей приветливо кивнул, на Хазарова же глянул мимоходом, как на пустое место, еще раз – со значением – улыбнулся Яне и без лишних слов скрылся в «мерседесе».

Интермедия не заняла и одной минуты.

Машина уехала, Эдичка задумчиво молчал.

– Вы знакомы с ним? – спросил он наконец, и в его голосе прозвучало нечто непонятное, подозрительное, более всего похожее на ревность, до крайности Яне неприятное.

– С Басмаевым? Немного, – сухо ответила она. – По делу в основном, кое в чем у нас что-то вроде общих интересов. – Яна о своих каратеистских подвигах по давным-давно укоренившейся привычке не распространялась. – Тебя что-то смущает? – суше прежнего заметила она.

– Да… нет, не в этом дело… послушай, мне пора. – К сегодняшним Эдичкиным перескокам (сиречь заскокам) Яна как будто притерпелась, но очередной ее настолько озадачил, насколько, впрочем же, вызвал облегчение. – В другой раз… как-нибудь потом поговорим, когда-нибудь… увидимся еще. – Он криво улыбнулся. – Я пойду. – Эдичка действительно пошел, сделал шаг и на ровном месте оступился. – Что такое не везет! Черт, как по заказу… – Он с осторожностью попробовала наступить на подвернувшуюся ногу. – Вроде ничего, растянул немного… До свадьбы заживет… Ладно, я пошел, потом поговорим, еще увидимся…

Он опять странно улыбнулся – так, словно бы болезненно поморщился, – и теперь действительно пошел. Нелепый Эдичка!

Яна против воли задержалась, провожая Эдичку недоумевающим, встревоженным, удивленным взглядом. Что-то шевельнулась в ней, когда он тяжело, будто против ветра, хромал к своему копеечному «жигуленку» – сутулый, дерганый, изломанный какой-то, словно бы запутавшийся весь, как потертая марионетка в ниточках. Что – жалость, сожаление?

Вряд ли сожаление – во всяком случае, сожалеть о бывшем, следовательно – сбывшемся, Яна не хотела. Хорошо, что было; хорошо, что было хорошо. Эдик спрашивал, помнит ли она, как они когда-то познакомились. Яна помнила – просто познакомились, вместе учились в Медицинском университете. Общаться они начали курсе на втором, может быть – на третьем. Эдик был парнем спокойным и улыбчивым, внешне довольно привлекательным, на деле отзывчивым и доброжелательным. Вообще он Яне нравился, Эдик тоже ей симпатизировал – но тоже так, вообще, и ничуть не больше.

Впрочем, даже и такая неявная симпатия в безалаберные студенческие годы запросто могла бы обернуться мимолетной связью, – почему бы нет? – но как-то не сложилось. Неожиданно Эдик потерял отца (он рос без матери), унаследовал двухкомнатную «хрущевку» (в Купчине, кстати говоря) и столь же неожиданно женился. Брак был заключен скоропалительно, как скоропостижно его избранницей стала однокурсница по имени Наталия, и была она родом из какого-то Урюпинска, Жмеринки, Житомира, непринципиально. Тот очевидный факт, что Наталия выходила замуж за квартиру, Эдичка осознал только лишь тогда, когда вместе с ним в его крошечной «хрущобе» оказалась прописана и теща. Немного погодя тещу наполовину парализовало. Детей они не завели.

Окончив университет, Яна потеряла Эдичку из виду, но год спустя судьба свела их на этой «неотложке». На отделении оба доктора были новичками, это тоже их невольно сблизило. Воскресшая студенческая симпатия окрепла и вполне закономерно и естественно переросла в роман – роман служебный, необременительный, исключительным накалом неотмеченный. Никаких далеко идущих перспектив связь их не имела, по крайней мере Яне перспективы были не нужны. Да и Эдичка не смог бы развестись, не потеряв квартиру, но главное – по сути он один содержал семью, отличаясь в данном отношении упертой, возможно, превратно понимаемой порядочностью. Таким образом роман сошел на нет, правых-виноватых в этом не было; точно так же, как и начались, отношения естественно закончились.

Так что – нет, никак не сожаление. Хорошо, что было; хорошо, что было, но лучше – что прошло. Скорее всё же в ней шевельнулась жалость, причем не та сострадательная бабская жалость к измордованному жизнью мужику, от которой не слишком далеко если и не до любви, то точно до постели, а совсем другая, пожалуй, противоположная, обыкновенно оборачивающаяся безразличием, порой брезгливостью, частенько неприязнью. А жаль, Эдичка такого не заслуживал…

Да, лучше, что прошло.

Он не оглянулся.

Неожиданно для самой себя Яна чуть не хмыкнула: привычка высматривать во всем вторую, а то и третью сторону медали с иронической готовностью подсказала ей, что до сих пор столь своеобычно в нежных чувствах к ней никто еще не каялся – а это кое-что, можно утешаться. (Черт женщин разберет… ежели сумеет.) Отчего-то Яну зазнобило. Спохватившись, она взглянула на часы и с немалым удивлением увидела, что они уже вот-вот покажут шесть. Время пролетело незаметно. По-осеннему быстро вечерело, солнце скатилось за близлежащие блочные девятиэтажки, холодная сумеречная тень, накрывшая площадку перед «неотложкой», на глазах смурнела. Зябко поежившись, Яна вернулась в помещение.