Местному обществу я, должно быть, показалась очень скучной. Не обсуждала с ними литературу и музыку, ничего не декламировала и, о ужас, не могла ничего поведать из великосветских сплетен. После «терзаний о моде» я вообще постаралась от Екатерины Петровны не отходить и прилежно отмалчивалась. Хотя здесь всё было до банального просто… мой любимый Пушкин ещё только лицеист, Тютчеву лет семь, Жадовская и Лермонтов даже не родились, а Крылов и Державин не были моими любимцами. Вот и приходилось прятаться в тени «бабушки», ссылаясь на усталость. Её даже не приходилось имитировать, вчера был довольно нервный вечер, а сегодняшний день по насыщенности затмил даже его.

Парочка молодых дам пыталась уговорить нескольких отдельно кучковавшихся мужчин на игру в фанты. Те, как я заметила, соглашаться не желали, и бросали на своих явно жён такие уничижительные взгляды!..

Хотя… может, прочесть им Анну Бунину?

При следующем перерыве в бабушкином музицировании я подошла к роялю и прочла, глядя на эту группку:

Сестрица-душенька, какая радость нам!

Ты стихотворица! на оды, притчи, сказки

Различны у тебя готовы краски,

И верно, ближе ты по сердцу к похвалам.

Мужчины ж, милая… Ах, боже упаси!

Язык – как острый нож!

В Париже, в Лондоне, – не только на Руси, –

Везде равны! заладят то ж да то ж:

Одни ругательства, – и всё страдают дамы!

Ждём мадригалов мы, – читаем эпиграммы.

На этом я склонила голову, показывая, что закончила. Могло оказаться, что любой рассказанный мною стих был пока не написан. И возникнут ненужные вопросы о том, откуда я его знаю, приехав из-за границы, если о нём ещё неизвестно здесь. Осознание сего удержало меня от продолжения.

Мужчины с удивлением проводили меня взглядом, когда я вернулась под крыло к «бабушке» и сделала вид, что моей эскапады вообще не было и им всё это послышалось. Екатерина Петровна посмотрела в мою сторону, но только молча покачала головой, выказывая неодобрение.

После этого я не стала поддерживать беседы гостей, хотя обычно поговорить люблю и, как утверждает папá, «вступаю в полемику» даже тогда, когда не нужно. Но боюсь, общество не оценило бы мою любовь и увлечённость медициной, займись я сейчас просветительскими разговорами. А ведь это именно то, чему я уделяла всё своё внимание последние несколько лет.

Начни я в салоне пропаганду гигиены и санитарии по исследованиям Пастера, то вызвала бы только всеобщий смех. Про опасную возможность подхватить какую-либо инфекцию тут ещё до сих пор не подозревали.

Может, поведать им занимательную историю доктора Земмельвейса¹⁷? Сей великолепный акушер был уверен, что именно инфекции приводят к высокой смертности рожениц. От такой чисто «женской» болезни, как родильная горячка, умер его лучший друг после того, как вскрыл труп умершей роженицы. Все симптомы были идентичны, а путь заражения банален – просто порезался при вскрытии.

Однако свою гипотезу доктор всё-таки подтвердил практикой в бытность своего руководства в Венской больнице, когда ввёл принудительное мытьё рук для врачей и обработку используемых инструментов в растворе хлорной извести. Эти меры раздражали персонал, многие жаловались и даже пытались не соблюдать их. Но тогда над кроватью каждой роженицы стали вешать табличку с именами врачей и студентов, которые с ней работали. Если происходила трагедия, сразу обнаруживались ответственные за смерть пациентки. Их манипуляции с мытьём стали строго отслеживать, и статистика доказала его правоту. С введением этих жёстких мер женская смертность от родов в данной клинике упала с двадцати процентов до одного.

В Будапеште же история доктора была ещё интереснее. Внедрив и там при переводе на новое место работы практику мытья рук и инструментов, доктор Земмельвейс не получил вообще никакого положительного результата, что его порядком изумило. Он стал исследовать больничные палаты, стараясь найти источник инфекций, и выяснил, что ради сокращения расходов клиника пользовалась услугами самой дешёвой прачечной. Оказалось, что грязное бельё просто возвращали нестираным на следующий день. Тогда доктор просто купил новое бельё за свои деньги и с изумлением получил результат в ноль целых четыре десятых процента. Этот случай осветили в Венском медицинском еженедельнике, который выписывал мой дядюшка.

Но, боюсь, сей акушер ещё даже не родился. Хотя… кто станет помнить какого-то там доктора по имени, будет всего лишь ещё одна салонная шутка.

Вообще, за прошедшие шестьдесят лет медицина действительно шагнула далеко вперёд. Человечество постепенно лишалось упёртости и неприятия в отношении докторов и их открытий, что царили в это время. Одно только получение вакцины от оспы давало людям невероятные возможности предотвратить болезнь. И хотя Эдвард Дженнер издал свой труд по оспенной вакцинации ещё в тысяча семьсот девяносто восьмом году, массового применения так и не произошло. Общество не приняло предложенного решения. До… следующей эпидемии, которая случилась уже в сороковых и привела к гибели полумиллиона человек. Вот тогда-то все резко и вспомнили доктора Дженнера. На смену ему пришли другие, упрямо пытаясь вырвать у смертельных болезней максимально возможное количество пациентов.

Развивалась не только вакцинация, прогресс шёл и в хирургии, улучшалось понимание анатомии. Доктора работали, экспериментировали и стремились к новым знаниям. Многие изобретения и открытия вообще случались из курьёзных ситуаций.

Благодаря фанатикам от медицины были найдены и описаны вирусы множества заболеваний, таких как полиомиелит, гепатит, язва желудка и другие. Открывались больницы, создавались специализированные санатории, например, для туберкулёзных больных.

Без сомнения, не оставались в стороне параллельные медицине науки. Так, в одна тысяча восемьсот пятьдесят девятом году Чарльз Дарвин опубликовал труд «О происхождении видов с помощью естественного отбора или о сохранении благоприятных рас в борьбе за жизнь», давший огромный общественный и религиозный резонанс. Ни одно другое произведение не вызывало такого огромного количества полемики. А в октябре одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года в издательстве «Общественная польза» вышел учебник «Органическая химия» Дмитрия Ивановича Менделеева.

Наука просто рвалась вперёд.

Глава 4

После одиннадцати я сбежала к себе, понимая, что иначе усну прямо в кресле у чайного столика. День был очень выматывающим.

Выделенная для меня комната в хозяйском крыле, по словам Марии, принадлежала моей «матушке». Светло-голубая ткань на стенах с мелким набивным рисунком васильков и яркими жёлтыми птицами. Небольшая кровать под палевым балдахином от гнуса и пара кресел чайного оттенка. В темноте, освещённой свечой, они даже казались цвета тёмной морской волны. Скромный секретер у раскрытого окна обрамлялся тёмно-синими портьерами. У противоположной стены резной платяной шкаф и дамский столик с местами потемневшим зеркалом, у которого меня сегодня причёсывали к обеду.

Освободившись от платья, я упала в кровать, даже не умывшись, и мгновенно попала в объятья Морфея. Не знаю, снилось ли мне что-то в эту ночь, но пролетела она мгновенно. Разбудила меня, как ни странно, Мария. Оказалось, что уже скоро завтрак и нужно одеваться. Как бы мне ни хотелось, всё произошедшее не оказалось сном, и реальность сейчас старательно дёргала меня за рукав ночной сорочки, требуя внимания.

– Лизи, если ты сейчас же не начнёшь одеваться, то будить тебя придёт уже матушка. Думаю, тебе это не очень понравится, – увещевала меня Мария.

– Просто устала с дороги, ещё и вчерашний вечер. Мне нужно отдохнуть.

– Ах, это уже просто неприлично. Матушка давно встала.

– Хорошо, хорошо… встаю… – Пришлось всё-таки подниматься и умываться.

Лушка, приставленная в виде горничной, помогала с утренними процедурами и одеванием. Мне опять досталось ещё одно из бабушкиных платьев, теперь уже бледно-коралловое, с небольшими цветочками и тонким кружевом по вырезу. Сейчас я неуверенно рассматривала себя в зеркале.

– О, не беспокойся, матушка уже послала в город за модисткой. Тебе нужен собственный гардероб, – неправильно поняла мой взгляд «бабушка».

– Спасибо, Мари, ты меня так выручаешь… – улыбнулась я смущённо.

– Что ты, мне нисколечко не жалко. Но многие платья уже видели на мне в обществе… Матушка никогда не допустит такого урона… а домашние ты можешь пользовать любые, какие тебе понравятся. Многие ткани для них были куплены в столице.

Завтракать накрыли на веранде, куда мы вскорости спустились. Большой, пышущий дымом самовар и выпечка. Домашний чайный фарфоровый сервиз «Вербилок» с египетскими мотивами. Несколько чашек из него, как помню, переживут даже войну.

Сидя с чашкой ароматного чая, Екатерина Петровна ждала подробный пересказ моих приключений. Ну что же… я готова…

– Луиза, что именно произошло в дороге, что ты оказалась одна, без сопровождения?

– Bon maman…

– Называй меня бабушкой, Луиза.

– Хорошо, «бабушка», – тяжело вздохнула и призвала все свои небольшие актёрские способности, – я просто не поняла, что именно произошло на той несчастной поляне, где мы остановились перекусить. Переоделась и попросила оседлать для меня Ветра, чтобы немного проехаться на нём, а не в дормезе. Было довольно жарко… раздались какие-то крики… а Генрих… он вдруг стал падать назад, когда я уже садилась в седло. Его рубаха заливалась кровью… – я вытерла вызванные пощипыванием запястья слёзы, – из леса стали выбегать какие-то бородатые мужики… – ещё один выдавленный всхлип. – Вилли, приставленный батюшкой для охраны, начал кричать, чтобы я срочно уезжала…

– А где это было? – «бабушка» подошла ко мне и обняла за плечи, прижав голову к объёмной груди.

– Не знаю точно, «бабушка», но за четыре дня до этого мы были в Вильно, жарко, старались попусту не вставать…

– И что же дальше? – в огромных глазах Марии зажёгся нешуточный интерес.

– Ветер очень быстрый. Мы не останавливались до темноты, заночевав в каком-то стогу. Я примерно понимала, что надо ехать вдоль реки, спрашивала дорогу в деревнях пару раз. Ещё одну ночь я провела у какой-то старушки, она и вывела меня утром на дорогу.

Губы Марии от избытка чувств сложились буквой «О». Осознав это, она тут же прикрыла их ладошкой.

– Вот почему ты была такая грязная, – Екатерина Петровна высказалась с явным облегчением. Интересно, что она там себе напридумывала.

– А как же Софьюшка? Где она, где Франц? Я видела, что ты не страдаешь, поэтому поняла, что их с тобой не было.

Францем зовут «моего» младшего брата. Сейчас ему должно быть лет двенадцать. Но так как точных знаний у меня не было, пришлось придумывать.

– Батюшка после истории с герцогством Ольденбург¹⁸ решил, что лучше перебраться в Берлин. Но матушка захотела отправить меня к вам. Она с братцем собралась ехать в Кёнигсберг. Часть дороги мы проделали вместе.

– Помню, там какая-то её подруга живёт, – соглашаясь со мной, произнесла Екатерина Петровна. – Как я понимаю, все вещи остались там, на дороге?

Я просто кивнула.

– Ну что ж, я обращусь к полицеймейстеру. Не думаю, что найдут какие-либо из твоих вещей, но, может, из документов что? – задумчиво произнесла она.

Далее завтрак протекал спокойно, хозяйки обсуждали домашние мелочи и общих знакомых. Я же задумалась, покачивая в руках чашку. Что ж… Моя версия «приключений» не вызвала отторжения у Екатерины Петровны. Даже помощь в «поиске документов» была обещана.

Остались два пункта моих проблем. Найти дорогу назад в моё время и возможность вернуться. Каждый из них превращался сразу в несколько сложностей. Например, – как умудриться выйти из имения без сопровождения? Мне нужно обследовать весь свой путь. Вчерашние «бдения» при розливе чая привели меня к мысли, что во всём виноват странный туман в лесу. А значит, нужно будет не только туда попасть, но и найти там этот самый туман.

Как только данный пункт будет выполнен, возникнет второй… как им управлять? Каковы условия для перемещения? Да и сколько их? Как понять принцип его работы? Вопросы… вопросы… и пока ни одного ответа.

Что меня немного страшило… не приведёт ли новая встреча с туманом к ещё большему отдалению по времени от дома? Проблемы возникали одна из другой. Я прям почувствовала себя Чернышевским с его известным «Что делать?». И вот странно, как и Лопухов, я скрываю себя и играю чужую роль. Хорошо хотя бы, семья меня признала.

***

Первая неделя в имении была именно отдыхом, я наслаждалась этой размеренной ленью и ничегонеделаньем. Но постепенно всё начало надоедать, ведь, по сути, я была довольно деятельной натурой, а работа с дядей в больнице только это усиливала. Просто не знала, чем себя занять. Большая часть книг в этой библиотеке была мною перечитана ещё в другом времени, вышивать я хоть и умела, но не любила. Пришлось вернуться к занятиям акварелью. Старалась выбираться к тому памятному месту, где мы в будущем с бабушкой тоже рисовали, и, что странно, у меня пока получалось намного лучше. Глубоко внутри я этим страшно гордилась, в детстве бабушка казалась мне непревзойдённым мастером пейзажа. Ничего, у неё впереди ещё много лет для того, чтобы улучшить это своё умение.

После праздника Казанской летней¹⁹ рисовать стало ещё интереснее. Мы выбирались на пленэр в поля, когда жатва была в самом разгаре. Небольшие стога, огромное жёлтое яровище²⁰ с медленно передвигающимися крестьянами. Яркое, слепящее солнце на голубом небе. Селянки ходили, опоясанные первыми сжатыми колосьями. Вечерами в деревнях устраивали целые гулянья. Эх… сюда бы фотоаппарат.

С одна тысяча восемьсот тридцать девятого года это изобретение стало постепенно покорять весь мир. Нисефор Ньепс и Луи Дагер дали нам возможность запечатлеть историю для потомков, они создали процесс фотографирования, названный «дагеротипия». Со временем повсюду возникали как небольшие фотомастерские с несколькими фонами, так и огромные фотографические храмы искусств с роскошными интерьерами и специально нанятыми стилистами и парикмахерами.

Любой мог сделать на память фотографию. Маститые художники брали за портреты около трёхсот рублей, хотя уже в пятидесятых годах за фотопортрет во многих фотоателье Петербурга нужно было заплатить всего пять. Фотоаппараты немного уменьшились в размерах, и желающие вышли на природу. Стали появляться фотоальбомы с красивыми видами, известными местами, популярными деятелями. Фотография стала отвоёвывать себе право называться искусством.

Но я не унывала, и мой акварельный альбом пополнился многочисленными рисунками и портретами. Многие селяне приветливо, с поклонами здоровались с нами. Мария почти не замечала этого, но на меня они посматривали с большим интересом. И этому была простая причина. Я стала их понемногу лечить.

Началось всё с местного священника. Знакомство с ним произошло в первое же воскресенье. Выяснилось, что Екатерина Петровна предпочитает посещать ближайшую церковь в соседнем селе, которую в своё время и приказала выстроить.

«Бабушка» даже не ожидала, что я соберусь в воскресенье в церковь вместе со всеми. Она была уверена, что я лютеранка. Насколько я поняла, баронесса Клейст получила возможность оставаться православной только при обещании, что дети будут одной с отцом конфессии.

По прибытии в храм Екатерина Петровна имела недолгую беседу со священником, по результатам которой мне было разрешено присутствовать на богослужениях вместе с семьёй. После службы батюшка отправился со всеми в имение, где нам и довелось побеседовать.

Отец Феофан оказался благообразным мужчиной средних лет. Широкая, окладистая, ровно подстриженная борода, зачёсанные назад слегка волнистые волосы с небольшими залысинами у висков. Всё внимание к себе привлекал взгляд его больших ярко-голубых, очень умных глаз. Хотя и довольно полноватый, он был очень подвижным. Постоянно разъезжающий по деревенькам своей паствы отец Феофан был в курсе всех дел. Двуколкой пастырь был также обязан «бабушке», которая ревностно относилась к вопросам веры, и старательно помогала, и жертвовала. Для семьи батюшки рядом с церковью был выстроен небольшой домик, выделен участок под огород. Благодаря Екатерине Петровне её духовник был обеспечен всем необходимым.

– Похвально, барышня, что вы решили искать Слова Божьего, не пленившись…

– Отец Феофан, – прервала я его. – Извините, что перебиваю, давайте я сначала выскажусь, потом уже сможете благословлять… или…

Священник нахмурился, но, кивнув, предложил мне продолжать.

– Я не очень хорошо разбираюсь в первопричинах церковных различий, наверняка они очень важные, но всю подоплёку только, наверное, святые отцы и знают, – подпустила я чуточку лести.

На это батюшка улыбнулся.

– Для меня же всё просто, – продолжила, спокойно глядя ему в глаза. – Я верю в Господа нашего и Спасителя. И на каком языке ведётся богослужение, мне безразлично. Напускное и показательное благочестие мне чуждо. Новомодными веяниями мистицизма не увлекаюсь. Я помню о своей душе, но суевериям и предрассудкам не подвержена. Многому училась, долго и упорно… – взглянула пристально, проговаривая слова твёрдо. – Я готовила себя к докторской стезе!

Священник был шокирован. Немного помялся, нахмурился и изрёк:

– Есть ли опыт лекарский?

– Да, батюшка, помогала в своём городе, в больнице нашему доктору ассистировала, – ничуть не соврала я, ну и что же, что город этот и доктор в другом времени были.

– Хм… – отец Феофан продолжал пожёвывать свой ус. – Не дело ты задумала, Лизавета. Не женское то дело.

Тут он наткнулся на мой тяжёлый взгляд, подсмотренный у папá, так он смотрел на буйных больных. Батюшка хмыкнул ещё раз, улыбнулся и сказал:

– Интересно, что тебе на это Екатерина Петровна скажет.

– Благословите, отче, – ответила я, вздохнув. – Господь даст, как-нибудь всё уладится.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что батюшка – младший сын в старой дворянской семье, отменно образован, по молодости лет участвовал в Русско-Персидской²¹ войне, был даже отмечен Павлом Петровичем²². Пережитое там отвратило его от военной стези и привело в церковную. Но родитель так осерчал на неразумного младшего, что отец Феофан получил приход в нашей глуши. Хотя священник был всё же не чужд прогресса, интересовался жизнью за пределами паствы и даже выписывал «Санкт-Петербургские учёные ведомости».

Батюшка стал часто наведываться в имение с разного рода болезными из крестьян. Денег на врача у них, естественно, не было, но те были рады и такой помощи. Осмотр проходил в задних сенях, без «бабушкиного» ведома. Хотя я сильно в этом сомневаюсь. Скорее всего, ей уже донесли, но она, наверное, хотела, чтобы я сама об этом с ней заговорила. К счастью, заболевания были нетяжёлыми, и священник каждый раз поглядывал на меня со всё большим интересом.

Постепенно приближался Медовый Спас²³ и начало Успенского поста. В деревнях чистили колодцы, собирали яблоки, ведь его сменит уже Спас Яблочный.

Глава 5

Месяц… уже месяц я в этом времени и даже хоть в малости не продвинулась в своих исследованиях. Одной в лес мне попасть не удалось. Заезжать туда с Марией, которая составляла мне компанию в конных прогулках, я не хотела. Просто боялась того, к чему это могло привести впоследствии. Оказаться в своём настоящем вместе с бабушкой – ещё ничего. Но попасть с ней в более дальнее прошлое… Боже сохрани!

Я старалась находить для себя посильные дела. Например, просвещала Екатерину Петровну в деле консервации продуктов. Насколько я помню, ещё в тысяча восемьсот десятом году за это изобретение Николя Аппер получил награду из рук самого Наполеона. Под эгидой обучения и старалась сделать запасы. Я ни на секунду не забывала, что именно принесёт (а вернее, кого) нам следующий год.

Конечно, стеклянных банок Кильнера²⁴