Он настолько привел в порядок свои мысли, что, как я заметил, то и дело косился на никелированный диск стилизованного «под старину» телефона. «Ворвался какой-то сумасшедший, который узнал, что его женщина вошла в «их» номер с другим мужчиной. Сам придушил ее, навел паники и теперь пытается представить дело так, будто ни в чем не виноват. Не на такого напал», – отчетливо читалось в его бегающих глазах. Тонкая, поросшая редкими волосками рука, высунувшись из обшлага пиджака, как змея, медленно потянулась к телефону.

– Стой, – я положил руку на телефон. – Еще пара вопросов – и звони во все колокола, не забудь, кстати, и в «Скорую помощь» звякнуть – пара успокоительных уколов тебе не повредит. Так ты точно уверен, что тот мужик в шляпе из гостиницы не выходил?

– Уверен.

– Куда он мог деться? Убежать по пожарной лестнице? Спрятаться в подсобных помещениях?

Портье пожал плечами:

– Вход на лестницу закрыт. Нас буквально вчера пожарная охрана оштрафовала, мы обязались за неделю все привести в порядок. А в подсобках сейчас уборщицы копошатся. У них смена. Увидели бы посторонних – крик бы подняли.

Да, это была правда. Кроме того, пускаться сейчас на поиски убийцы одному и неизвестно куда – было лишено всякого смысла. Этим займутся представители нашей доблестной милиции, вызвать которых, по всему видать, у нашего портье давно руки чешутся. Что ж, пусть.

К счастью – я не мог об этом не подумать, – у меня было железное алиби: Марина была убита (никогда не поверю, что эта женщина могла добровольно свести счеты с жизнью) несколько часов назад, а все это время я провел с живым свидетелем – Ритой, да и сам портье видел, что я пришел уже после того, как случился весь этот ужас.

– Скажите… А ведь это вы ее убили?

Вопрос прозвучал мало того что неожиданно и некстати – меня словно облили холодной водой:

– Я-а? Ты что, думаешь, мне бы хватило на это времени?

– Я не знаю. А на что «на это»?

Действительно, он же ничего не видел!

– Ах, так? Ну пойдем.

Он снова забарахтался за своей стойкой, но я выудил его оттуда за шкварник и заставил снова подняться вместе со мной на второй этаж. Перед дверью двести семнадцатого номера, он отчаянно забился в моих руках, выражая явное нежелание входить туда, где висел труп. Вообще-то я и сам понимал, что не надо топтаться на месте преступления, создавая тем самым сложности работе милицейских собак.

– Ничего, с порога посмотришь.

Я распахнул дверь – и замер. Комната была совершенно пуста. Никакого тела на крюке под потолком – не было даже самого крюка. На его месте, чуть покачиваясь, висела хрустальная люстра, и солнце, которое уже начало набирать силу, миллионами искр отражалось в ее хрустальных подвесках. Окно было открыто. Стул стоял у стола. Ковер сверкал чистотой.

И – ни души…

Не веря своим глазам, я выпустил портье из рук (он привалился к стене и нервно захохотал) и обошел номер, заглядывая под кровать, в шкафы, стенные ниши – везде, куда могли спрятать труп или укрыться человек. Везде было пусто. Я высунулся в окно – рядом нет ни лестницы, ни даже сколь-нибудь широкого карниза. Спрыгнув с подоконника, я прошел мимо портье (он уже не хохотал, а как-то похрюкивал от изнеможения) и, хотя это было уже совсем глупо, посмотрел на цифры на той стороне двери.

Двести семнадцатый. Ошибки нет…

– А вы, оказывается, шутник! – сказал портье. К нему окончательно вернулось самообладание: он чувствовал такое облегчение, что даже позволил себе слегка похлопать меня по плечу. – Ладно, я сам не дурак и ценю хорошую шутку, даже если со мной шутят в восьмом часу утра. Я не сержусь на тебя, парень. Ха! Надо будет сменщику устроить что-то подобное. Его после такой шутки сразу в Склиф можно будет на кожаных носилках, хи-и-и…

Портье снова заквакал от смеха, забыв, как всего только десять минут назад корчился на стуле при одной только мысли о трупе в двести семнадцатом. Я же не разделял его облегчения: склонность к галлюцинациям не входила в число моих особенностей. Недавно в этой комнате находился Маринин труп, это так же точно, как… как… как то, что теперь его в этой комнате нет.

Чертовщина? Или?

Запел мобильник. Не отрывая взгляда от люстры, сверкавшей, как огромный бриллиант, я вытянул телефон из кармана брюк.

– Да.

– Стас! – Этот голос буквально ударил меня в мозг, голову и далее в спинной мозг! – Стас, ты еще здесь? Я рада, что ты меня послушался и сам увидел, что ты сделал со мной. И знаешь, милый, я решила уйти, не дожидаясь репортеров. Зачем делать им такой подарок, правда? Ведь мы с тобой еще не обо всем поговорили.

– Марина. Это ты, Марина?

– Ну конечно! Это даже странно – не узнать голос любимой женщины. Или нелюбимой – ах да, конечно, нелюбимой, ведь ты отказал мне, когда я просила твоей руки. Это было очень обидно, мой милый. Но я надеюсь, что при нашем следующем свидании…

– Хорошо, давай встретимся, – перебил я ее. – Предлагай: где?

Разговаривая, я одновременно вслушивался: ошибки быть не могло, голос принадлежал именно Марине, из трубки доносилось ее негромкое, чуть прерывистое дыхание. Жива! Все-таки жива!

Мне захотелось запрокинуть голову и глубоко-глубоко вздохнуть: такое огромное облегчение я испытал. Эта стерва решила надо мной подшутить, устроив чудовищную провокацию. Ну погоди же!

– Так где же мы встретимся?

– О, как ты разгорячился.

– Отвечай: где?

– Да хотя бы у тебя дома. Кстати, я никогда не была у тебя дома!

– Что ж, прошу.

– Что ж, благодарю. Ты живешь на Тверской? Я постараюсь прибыть туда раньше тебя, мой милый. Ты все-таки должен увидеть, что ты со мной сделал.

Ну уж это дудки, подумал я, захлопывая крышку телефона. Второго шанса устроить мне какую-нибудь милую каверзу я тебе не предоставлю. Ах, как зачесались у меня руки! Никогда не бил женщину, но только теперь понял: не бил, потому что не представлялось возможности. За такие штучки… кстати, как она это сделала? За такие штучки Марину-Мариночку… Да я ее… В воображении замелькали картины одна приятней другой. Я даже допускал мысль о женитьбе на ней, чтобы проделывать это все в относительной безнаказанности.

Мысли мои прервал портье. Ощутив себя хозяином положения, он оттеснил меня от номера, прикрыл дверь и недвусмысленно дал понять, что мне больше нечего делать в «его» гостинице.

Я с ним не спорил.

* * *

По дороге домой я позвонил Рите. Номер ее телефона пришлось узнавать через Натку Игнатову – она долго искала, но в конце концов нашла и продиктовала мне его как раз в тот момент, когда я въезжал на Садовое кольцо.

Рита отозвалась сразу:

– Привет, ты уже освободился?

– Я да, а ты? Шлепаешь по дороге в институт?

Мне не хотелось бы, чтобы Марина, если она все-таки доберется до моего дома раньше, застала Риту у меня.

– Ага. Стас, скажи… мы увидимся вечером?

– Возможно.

– Ты не хочешь меня видеть! – горько сказала она.

– Глупости. Просто я пока не знаю, как будет со временем. Но если ты свободна, жди звонка.

– О, после двух я совершенно свободна!

– Договорились.

Поток машин увеличивался на глазах, начинался обычный московский рабочий день. Опаздывающие граждане ныряли в метро, перебегали дорогу в неположенных местах, голосовали, стоя на обочине. Светлое утро переходило в разноцветный суетливый день. О не в разноцветный, а в однообразно-серый: в небе громыхнуло, и в лобовое стекло ударили первые капли того отвратительного месива, которое принято называть «дождь со снегом». Я заметил, что небо нахмурилось тучами, и пожалел о солнце, которое выглянуло, как оказалось, только на несколько часов, чтобы по-приветствовать тех, кто встал сегодня особенно рано.

Сквозь падающую с неба кашу я заметил, как впереди замаячила высоченная, наверное, выше меня, женская фигура в коротком ярко-красном кожаном плаще и таких же красных лакированных сапогах на шпильках. Она стояла на обочине и голосовала, протянув руку. В этом не было бы ничего неожиданного, но и сама ее поза, и жест, которым она пыталась поймать попутку, больше подходил короле Великобритании, приветствующей своих подданных, а не мокнувшей на дороге простой московской бабе, которая имела несчастье выйти сегодня на улицу без зонта.