II. За лихой чащобой

1.

Зулейка подметала порог, то и дело оборачиваясь и смотря на ворота. Они всё такие же, словно ничего и не изменилось. А между тем заканчивалась первая седмица с тех пор, как улетел господарь. Жажда свободы манила её далеко за пределы густой чащи, чтобы выйти к Пустоши, пересечь её и спуститься к степным кочевникам. Людям, которых она не видела очень давно. Настолько, что почти забыла их.

Но страх останавливал Зулейку. Стойкая вера в то, что чародей вот–вот вернётся, держала её, не давая сделать ни шагу. Помесь надежды и страха не давала ей спать по ночам и настолько истощила, что Зулейка всё меньше и меньше внимания уделяла обучению. Она почти не колдовала, не говорила с камнем, не чаровала над пламенем и не связывалась с миром нави. Думалось лишь об одном – вернётся ли господарь и сможет ли она уйти?

Надежда билась в ней и раз за разом напоминала о словах, которые чародей обронил совсем недавно. Он поселял в её сердце семя, и оно потихоньку прорастало, истощая и уговаривая уйти. Оттого она пообещала себе, что на вторую седмицу решится бежать. Даром, что Самхейн, даром, что господарь, если вернётся, не оставит на ней живого места, даром, что Марена уговаривала её остаться.

Когда она ощутит вкус свободы, ни одна сила не удержит её. И это время подступало всё ближе. Конечно, если вернётся господарь… Зулейка в страхе снова посмотрела на ворота, затем – на чистое небо. Никто не приближался к дому, только сороки щебетали недалеко, боясь суровой зимы. И не зря – совсем скоро багряные ветки деревьев станут белоснежными, всё живое замрёт на долгие седмицы. Когда луна начнёт четвёртый круг, тепло вернётся, пробьются сквозь снег первые ростки зелени и начнётся Остэра – великий праздник огня. Но до того времени ещё очень много. Жизнь Зулейки может сильно измениться к весне.

Другие ученики вели себя по–разному. Марена ждала господаря и занималась ещё усерднее, Лыцко тщательно продумывал план побега, собирал запас зерновой каши и трав, Ядвига и Лешко обходили дом несколько раз за день, но не находили ничего необычного. Почти все занимались делами, но последние подходили к концу, а новых не прибавлялось, разве что подготовка к Самхейну и долгой зиме. Кто–то пустил слух, что господарь вернётся в лихую ночь. Зулейку это не пугало. Не сильнее, чем неведомые тропы и бескрайние земли, которые она может увидеть.

Она пугалась и не боялась одновременно. И не знала, что сильнее. Лыцко подкреплял её веру в лучшее, Марена пугала устрашающей реальностью. Из–за последней Зулейка и решила подождать немного, а потом – хоть трава гори–пылай! Если переживёт Самхейн, то бояться будет нечего. Зулейке хотелось верить, что она справится, даже если господарь поймает её. А что, если удастся убежать?…

– До сих пор думаешь? – Марена присела рядом. Говорящая с птицами держала в руках охапку совиных перьев и лунный камень.

– Мне страшно, – призналась Зулейка. – Господаря нет слишком долго.

– Он не обязан держать перед нами ответ, – она пожала плечами. – Но я верю, что он вернётся. Хотя тебе хотелось бы обратного.

Зулейка опустила голову вниз. Она столько лет мечтала уйти – и вот он, долгожданный момент. Или обман? Может, господарь наблюдает за ними сейчас, сидит в тени и ждёт, пока кто–нибудь сделает опрометчивый шаг.

– Он вернётся, – чуть твёрже повторила Марена.

И тогда Зулейка поняла, что птичница сама не знает ответа. Да, она верит, может, ни капли не сомневается, но Марена не знала наверняка. Значит, ей стоит надеяться.

– Но может и не вернуться, – произнесла Зулейка. – Никто из нас не знает этого.

Очевидные и правдивые слова заставили Марену погрустнеть. Она ушла, погружённая в свои мысли, а Зулейка улыбнулась. Господарь может не вернуться. Может забыть о них, об этом доме и глухой чаще. Если так, то ей… Им всем несказанно повезло!

2.

Лыцко знал, что наступит день, когда он выйдет за ворота и побежит далеко–далеко, сквозь заросшие травами тропинки туда, где развеваются золотые колосья, где нашли своё пристанище степные кочевники. Он уйдет к ним, может, даже заведёт жену и будет водить острым мечом по чужой коже.

Господарский дом оставался без хозяина чуть меньше седмицы. Он сразу понял, что у чародея появились важные дела, вынудившие его покинуть эти земли надолго. Когда он вернётся, Лыцко будет уже далеко, на другом краю света. Он наберётся опыта, станет бравым воином и никто, кроме его собственного правителя, не будет ему указывать.

Лыцко спокойно собирался в путь, прикидывал, сколько еды ему пригодится, понадобятся ли исписанные чернилами бумаги со знаками иных. Эта дорога может затянуться и из–за Самхейна, ведь в чаще наверняка полно нечисти. Голодной и жаждущей человеческой плоти. Она боялась чародея, оттого держалась подальше от дома, но легко могла схватить того, кто окажется за воротами. Лыцко ходил и напевал старые детские песни, предвкушая дальнюю дорогу и встречу с вольными кочевниками.

Марена смотрела на него осуждающе, Зулейка – испуганно и заинтересованно. Ни для кого не было секретом, что последняя тоже хотела покинуть господарский дом. Если решится, Лыцко с радостью пойдёт вместе с ней. Вдвоём всяко легче, особенно на Самхейн. Порознь – сложнее, но он справится.

– Скачет милый по дороге, а жена уж на пороге, – он примерял чистую рубаху и мешковатые штаны, которые прятал для особого случая.

Вот будет веселье, если чародей залетит в окно и засмеётся перед ним! Впрочем, старик знал, чего стоило ожидать от Лыцка. Значит, на то и рассчитывал. Или вовсе не подумал об учениках. Или дело оказалось слишком важным, потому пришлось задержаться.

Над чем бы он там вдалеке ни колдовал – пусть. А Лыцко пойдёт своей дорогой, заберёт с собой немного зерна, хлеба, воды, старый кинжал и кусок янтаря. Господарь пару лет назад всем им выдал по медовому камню и наказал беречь сильнее собственного сердца. Лыцко не знал, в чём его сила. Всё время он так и пролежал под подушкой, не принося пользы. Но что–то ему подсказывало: уж здесь–то чародея послушать стоит, зря старик говорить не станет.

Больше у Лыцка ничего не было. Его отдали почти голым и босым. Сейчас у него есть одежда, еда и знания. Более, чем достаточно, чтобы начать путь. И пусть господарь его проклинает всю жизнь, пусть говорит о нём что хочет. Свобода была дороже.

– Ты завтра собираешься? – в голосе Зулейки прозвучала тревога.

– В начале седмицы, – Лыцко усмехнулся в предвкушении. – А что?

– Можно с тобой?

– Да, – он пожал плечами. – Но если будешь плакать и бояться, пойдём порознь.

– Я почти отбоялась, – Зулейка попыталась выдавить улыбку.

Лыцка раздражала её трусость. Она хотела убежать едва ли не сильнее его самого, но вечно слушала предупреждающие речи Марены, которая упорно хранила верность старому чародею. Как будто не грезила тем же и не мечтала оказаться в объятиях кого–то. Всё же правду говорили – глупые эти женщины и нерасторопные. Даже русалки – и те притворялись нелепо. Он–то давно раскусил водяных дев и смеялся с них. А те обижались и не понимали, отчего им не удаётся заполучить его душу, тёплую и вкусную.

Он с удовольствием достал из кармана наливное яблоко и начал грызть. Всё же славная осень, славное время! Кто вообще решил, что в канун Самхейна надо дрожать и прятаться? Ведь и обычный человек может так над нечистью надругаться, что самый опытный чародей завидовать будет. Чего уж говорить о них, вхожих в мир нави?

– Кудри, нож да меч стальной, что мне ветер, что мне зной, – он показал язык проходящей мимо Марене и, подпрыгивая, побежал на кухню, где схватил Ядвигу и закружил её в пляске. Та начала кричать и колотить Лыцка руками. Он, хохоча, отпустил её и, прихватив полупустую бутыль эля, ушёл. Желание провести последние дни в радости и веселье крепло всё сильнее.

3.

В комнате Грицая и Ядвиги пахло яблоками. Наверняка что–то варили или готовили втайне от господаря. Но Марене не было дела до их таинств – она пришла к Грицаю, потому что тот мог заглянуть в будущее и ответить на самый волнующий вопрос. Парень неопределённо пожал плечами.

– Я первым делом разложил карты, – Грицай нахмурился. – И ты знаешь… Ничего.

– Я не понимаю, – Марена прищурено взглянула на него. – Как это – ничего?

– Если хочешь знать, – он зевнул, – не все из нас встретят Самхейн в доме, не все из нас останутся тут после Самхейна. Кто–то будет возвращаться сюда, ведомый колдовскими нитями, кто–то покинет дом навсегда.

– А что господарь? – сердце Марены пропустило удар.

– Его как будто нет, – Грицай посмотрел на колоду карт. – Они не видят его.

– Спасибо, – она кивнула. – Я рада, что ты поделился.

Он не вернётся ни до Самхейна, ни во время, ни после. Ученики разбегутся в разные стороны. Может, даже забудут об этом доме и днях, проведённых здесь. Что делать ей? Искать ответы? Или пойти вместе с Лыцком и Зулейкой к степным кочевникам? Её там даже ждали. Марене хотелось верить Юркешу. Он писал ей, тешил надеждой, несмотря на то, что был княжичем.

Но сперва ей хотелось узнать, что случилось с господарем. Ответ можно было найти в его рукописях. Посмотреть разбросанные листы, полистать книги, изучить каждый незнакомый знак и понять, над чем трудился чародей. Это было хуже, чем побег. Господарь дорожил личными записями и никому не позволял влезать в них. К тому же она могла наткнуться на защиту, и тогда её любопытство обернётся большой бедой.

Марена думала, представляя то одно, то другое. Если бы она бросила всё и побежала к Юркешу, то её служба и ремесло утратили бы цену. Оттого она не могла покинуть дом. Не раньше, чем вернётся и позволит господарь или сама разберётся, докопавшись до истоков. Глубоко внутри себя Марена уже приняла решение – юная чародейка собиралась с силами, чтобы спокойно зайти в господарскую спальню и перерыть там всё, от разбросанных бумаг до запыленных книг. Если на неё падёт кара защитных чар – пусть. Но сидеть спокойно – нет уж, не тогда, когда вокруг творится нечто неясное. Зря радовался дурень Лыцко. Тому лишь бы улизнуть.

А ведь ей даже станет грустно. Марена настолько привыкла к Зулейке и Лыцку, что сама не заметила. Ей не хотелось, чтобы в доме менялись порядки и чтобы кто–то исчезал раз и навсегда. Но господарь улетел, и теперь всё пойдёт другим чередом.

Тоска отозвалась болью и вынудила Марену щелкнуть зубами. Она взмолилась всем богам, прося, чтобы пророчество Грицая не сбылось. Пусть чародей вернётся в ночь Самхейна, гневно сверкнет глазами и начнёт раздавать наказания. Пусть будет старый уклад… Иначе Марене не хотелось чувствовать себя брошенной девчонкой. Сколько раз она со снисхождением смотрела на Зулейку – а теперь сама готова сидеть у ворот и ждать.

Она отказывалась верить, что они все – господарь, Лыцко. Зулейка – находились слишком долго и близко. Почти как Юркеш, письма которого она то и дело перечитывала, а после прятала. Марена лелеяла саму мысль о княжиче. И ей льстило, что он находит время на письма для неё, какой–то девки без рода и крови.

– Надо бы колодезной водой ополоснуться, – хмыкнула она.

Хотя во дворе было хмуро. Холодные дорожки из сухих листьев, почти замершие яблони и тёмная зелёная трава. Последней становилось всё меньше. А ещё вот–вот засохнет старая калина. И филин свалится с неё. И правильно, потому что хорошие филины средь бела дня на деревьях не сидят.

– Смерть ушла, – он принялся чистить перья. – Пируйте! Время пировать!

– Глупая птица, – шикнула на него Марена. – Хочешь сказать, господарь сгинул?

Тот не ответил – слетел с ветки и поднялся высоко, растворившись в туманной зелени, которая окружала чародейский дом. А ведь там, за густой чащей, прятались земли Пустоши, а за ними – владения степных кочевников. Какая–то седмица–две пути – и она сможет увидеть Юркеша, а после обязательно вернётся обратно. Может, и господарь прилетит к тому времени.

Марена умыла лицо холодной водой и зашипела на саму себя. Нет, не ступит она за ворота, пока не узнает, почему господарь покинул их!

4.

Зулейке не спалось. Она тряслась, как осенний лист на ветру. Ещё бы – на рассвете они с Лыцком уйдут. Следующей ночью будет Самхейн и господарь может вернуться до того, как они пересекут дикий лес и окажутся среди Пустоши, которая постепенно перерастёт в степь. А там и появятся люди. Люди! Самые простые, привыкшие жать зерно и крепко держать оружие.

Зулейка не умела ни того, ни другого, но верила, что справится. Всяко лучше, чем виться в ненавистном доме, надеясь, что тебя помилуют. Нет, она уже привыкла к мысли, что господарской ласки не получит, да ей и не надо. Лишь бы только боги позволили им уйти, а дальше всё образуется само.

Она завидовала вере Лыцка и пыталась её перенять. Выходило слабо. Парень спал крепким сном, а до этого ходил веселее обычного, напевал песни и смеялся Марене в лицо. Неужто он, думалось Зулейке, не боится оказаться наедине с разъяренным господарем?

Впрочем, была и другая причина тревог. Иные приходили к ней из мира нави. Они с сожалением смотрели на Зулейку и вечно повторяли, что она, как и остальные восемь, находится в огромнейшей опасности. И это ещё сильнее убеждало: бежать из господарского дома – надо. Чтобы вдохнуть чистого воздуха полной грудью и наконец–то начать жить.

Зулейка ещё не знала, будет ли она прятать свои познания от людей или станет известной чародейкой среди степного племени. Хоть какого–то. Она вообще не думала, что будет после. Какая–то часть её полностью лишилась надежды и верила в неожиданное возвращение чародея, его гнев и злобу. И пусть, но оставаться и постоянно смотреть на ворота со страхом Зулейка не станет.

Ей стоило большого труда не прикасаться к палёной воде. Устав ворочаться, она поднялась, схватила заранее собранную котомку и вышла за порог. Багровые лучи только начали появляться. Ночная мгла будто бы сражалась со светом, уступая последнему. Роса приятно холодила ноги. Зулейка улыбнулась и присела.

А ведь было в этих годах что–то хорошее. Травы, камни, пряные напитки и праздничные ужины вместе с остальными. Конечно, служба тяжело давила, но порой это казалось настолько привычным, что… О нет, она не будет этого признавать! Зулейка слишком долго ждала и решалась. Да и не хватит у неё смелости побежать через чащу самой, особенно в волчье время.

Да, она будет оборачиваться, вспоминать Марену, Ядвигу, Лешка и других. Но не жалеть.

– О, – Лыцко пришёл удивительно вовремя. – А я–то думал, куда ты запропастилась. Идём?

Парень с весёлым свистом зашагал к воротам. Зулейка встала и побежала вслед за ним. Внутри словно переворачивался весь мир, ноги дрожали, на ветках то и дело мерещился огромный ворон. С жутким сердцебиением она вышла за ворота и… Ничего.

Перед ними расстелилась колдовская чаща. Туманная, багряная и пахнущая сыростью. Где–то вдали слышался вой неупокоённых духов, чуть ближе блуждали волки. Лыцко и Зулейка переглянулись, затем бодро зашагали по тропке.

– Заодно и проверим, – усмехнулся парень.

О том, что тропка была блуждающей, ученики узнали случайно и лишь благодаря Лыцку. Пытаясь сбежать, он брёл по ней и каждый раз возвращался к господарскому дому. Иные дороги были опасны. Они могли завести ещё глубже в лес или к границе миров, где блуждало море голодных и мёртвых. Разрешение чародея позволяло спокойно пойти по тропке и выйти к Пустоши. То же самое происходило, если господаря не волновала судьба учеников. По крайней мере, Зулейке отчаянно хотелось верить в это.

В какой–то момент они перешли на бег. И Лыцко тоже не скрывал своего страха – он нёсся с волнением и надеждой, что господарь не выпрыгнет на них из–за очередного поворота и что в конце их ждут земли Пустоши, а не знакомые ворота. Но вскоре пришлось замедлиться. Зулейка устала, да и чаща казалась ей уже не такой жуткой. Она привыкла ко мраку и туману, за которыми прятались солнечные лучи. Даже проходящие мимо умертвия не казались ей чем–то пугающим. Всего лишь бледные тени, которые не могут прикоснуться к человеческой плоти.

Тропка вилась среди кустарников и деревьев. Зулейка поймала себя на мысли, что совсем не против отведать земляники. Она любила её, хотя господарь уверял её: пробовать еду в колдовской чаще опасно, это всё равно что отдать собственную душу иным. Может быть, он врал, а может, и говорил правду – кто теперь разберёт? В его нравоучениях Зулейка уж точно не нуждалась.

– Ты не против? – она остановилась у журчащего ручья, чтобы полюбоваться на собственное отражение, а заодно и попить.

– Заворожена–то водица, – Лыцко покачал головой. – Не вздумай пить.

Зулейка вздохнула и снова опустила взгляд. Её отражение улыбнулось, затем помахало рукой, словно подтверждая слова названого брата.

– Вижу, – и ведь всё равно приятно было опустить ноги. Она настолько привыкла ощущать за плечом иных, что уже не пугалась. Зулейка куда больше боялась господаря. Навий мир не мог ничего с ней сделать без её собственного позволения. Главное – не впускать в душу, ничего не обещать и не просить.

– Мерзость, – бросил Лыцко, поморщившись.

Он знал всё о водах, но не балансировал на грани между мёртвыми и живыми. Оттого не скрывал, что хотел бы перейти лес как можно скорее. Зулейка кивнула своему отражению и перешла через ручей. Что–то ей подсказывало, что идти они будут долго, а ветвистый лес постепенно начнёт подбивать их, вынуждая сойти с тропы. Ей ли не знать, насколько коварны иные? Но Зулейка не отдаст им Лыцка.

Лишь сам чародей мог заставить её трепетать. Он властвовал над её душой, иные же не могли и не смогут.

5.

Марена жевала тёплый хлеб с зёрнами. Сегодня была очередь Бажены и Ярема заниматься на кухне. И эти двое очень любили печь, едва ли не сильнее своего ремесла. Оттого она уплетала мясную похлёбку вместе с лепешками, стараясь не думать о том, что сегодня их уже не восемь, а пять. Лыцко и Зулейка ушли, оставив в её распоряжении целую комнату.

– Интересно, приедет ли наша повозка, – Бажена посмотрела в окно. – Муки хватит, чтобы перезимовать, но к весне ничего не останется.

– Не думаю, что чародея не будет так долго, – хмыкнула Ядвига.

Грицай отмалчивался. По–видимому, он не собирался делиться своими догадками с остальными. И правильно, иначе паники станет больше. Ядвига тоже собиралась уйти – но только после Самхейна. Ей не хотелось злить иных. Ещё бы: ворожившую со светом и теплом мир нави и без того не любил. Что с ней станет в чаще, полной зелени, тумана и неупокоённых духов? Марена предпочитала не знать ответа.

Её в разы больше занимали господарские записи. Там она найдёт много знаний, а ещё поймёт, зачем улетел чародей, куда и как долго его не будет. Конечно же, если господарь вернётся через день–другой, он посмеётся с неё, назвав полной дурой, потому как ему вздумалось полететь к дальней родственнице всего–навсего, а они, его ученики, уже придумали себе невесть что и вообразили себя хозяевами в доме. Дурное воспитание, однако!