Глава 4

Меня подхватили полицейские и понесли на выход.

– Что происходит? Это не я приказывал стрелять, оставьте Шабарина! – в истерике кричал Климов. – Где убийца? Я приказываю схватить его.

«А хрен тебе вареньем не намазать?» – думал я, пока меня выносили из зала суда.

Убийца, или, скорее не кто иной, как актер моей театральной постановки, Тарас, уже должен был направляться куда-нибудь к условной канадской границе. Отличный конь ждал Тараса, когда он, выстрелив холостыми выстрелами, выбежал из Земского суда. Более того, он не будет убегать из города, а, оставив коня в определенном месте, переодевшись, уже спокойно пойдет гулять по базару, выбирая своему сыну новый подарок.

Деньги у Тараса теперь водятся, я заплатил хороший аванс этому человеку, теперь имеющему и новое имя и новую жизнь. Я взял к себе мужика, бывшего унтер-офицера, ставшего на скользкий путь, но, я на это рассчитываю, готовый свернуть и пойти по одной дороге со мной. Да и еще один боец в моей дружине, явно не помешает, ведь я решился и повоевать, отрепетировать свои действия в Крымской войне.

– Да нежнее! – выкрикнул Марницкий, когда его люди вкинули меня в карету.

Сам губернский полицмейстер не ехал со мной. У него оставались свои задачи. Он должен был задержать и выписать предписание и распоряжение не Климову, как главному подозреваемому, якобы, в покушении на меня. И вот тут Глава полицейского Управления Екатеринославской губернии будет полностью в своей власти. Ведь официально же Климов – никто. Ну а случится наезд со стороны Третьего Отделения, то можно и чуть отступить, отдать Дмитрия Ивановича Климова жандармам. Не велика плица. Не он полководец в этой войне.

– Я с ним, я умею ухаживать за ранеными! – в карету взобралась Эльза.

– Куда же его? А доктора как же? – возмутилась Олимпия Степановна Тяпкина, которая, конечно же, была не в курсе того, что именно происходит.

– У меня в доходном доме постояльцем доктор. Довести бы еще! – сказала Эльза и приказала кучеру трогать.

Выждав полминуты я поднялся с пола кареты и сел на диван.

– Запачкаешь своим соусом карету, сам вымывать будешь, – пробурчала Эльза, а после, выплескивая свое напряжение, мы рассмеялись.

Я макнул палец в то, что выглядело, как кровь и облизал.

– Соли мало добавили в соус, – сказал я.

И вновь смех.

Когда я решался на постановку такого спектакля, что уже был показан благодарной, или не очень, публике, то сильно сомневался. Пусть получилось задействовать минимальное количество актеров, всего-то четыре, но я сомневался в том, что Марницкий «оскороносно» отыграет свою роль. В Эльзе талант мошенницы очевиден, а вот полицмейстер… Но пока все шло хорошо и по плану.

– Вы меня убить решили? – передразнивала меня Эльза, то и дело макая свои пальчики в мою «кровь», то есть в томатный соус. – Я не должна тебе этого говорить, понимаю, что ничего мое признание не решит, и что дама не может первой признаться… Но я тебя люблю!

– В тебе говорят чувства и радость от случившегося. Ты авантюристка по душе своей, Эльза, – сказал я, прильнув к губам женщины.

Вдова Шварцберг моментально начала задирать свое платье и копошиться с подтяжками моих штанов.

– Мы уже почти приехали. Еще поймет кто-нибудь, что я не такой уж и раненый, – сказал я, с силой отстраняя женщину от себя.

И самому хотелось, но дело превыше всего. Ведь ничего еще не закончилось. Я только выгадал время, предоставляя сторонам возможность либо договориться, либо я пойму, что мне по пути, например, с Воронцовым, и кое-что передам им из моего архива.

– Эй, кто есть? Помогите, господин Шабарин ранен. Доктора Бранда зовите! – проявляла бурную активность Эльза, как только мы добрались до ее доходного дома.

– Он жив? – лежа в карете, вновь на полу, я услышал знакомый голос.

«Мля… Хвостовский… Что ты тут делаешь?» – думал я, понимая, что журналист смог вырваться из цепких лап Марницкого и прискакать, обгоняя карету, к доходному дому вдовы Шварберг.

– Жив, – растеряно говорила Эльза. – Но вы можете обождать в столовой результата осмотра доктора.

– Я помогу его донести! – Хвастовский был полон решимости.

– Не надо! – строго сказала Эльза, заслоняя собой двери кареты.

– Фрау Эльза, я вас не понимаю! Я могу помочь… Отчего вы решили, что только вам принадлежит обязанность заботы о Алексее Петровиче? Смею заметить, он мой друг! – сказал Хватовский, а я, понимая, что Эльза не может противостоять журнатисту и поэту, решил раскрыться.

– Вот… Петро, хорошо, что ты тут, помоги нам отнести господина! – сказала Эльза моему десятнику.

– И я помогу! – настаивал Хвастовкий.

Хотелось им сказать, что я могу и без ран и бывший здоровым успеть состариться и помереть тут, в карете, пока они спорят. Но уже скоро меня несли в дом. Я же чуть постанывал, изображая из себя сильно раненного человека. Пусть и глаза мои были закрыты, я чувствовал, что Хвостовский, державший меня за ноги, рассматривает одежду, выискивая рану.

Придется ему открываться, иначе начнет трепаться о своих подозрениях и что визуально красная жидкость только на одежде. Ведь шелковые завязки с томатным соусом были между рубахой и пиджаком.

– Выйдете все! – потребовал доктор, когда меня принесли в одну из квартир на втором этаже.

– Останьтесь Эльза и вы, господин Хвастовский, – сказал я, усаживаясь на кровать.

Эльза смотрела на журналиста, ожидая его реакции, а журналист смотрел… В никуда. Он был шокирован тем, что произошло, что я, как ни в чем ни бывало, встал, начал раздеваться, чтобы сменить хотя бы рубаху, которая неприятно прилипала к телу.

– Да как же так? – оттаял, наконец, Хвастовский.

– А вот так, мой друг… Что? Непонятно было, какое судилище устроили мне? Знаете, что уже был подписано решение суда, где я признаюсь виноватым в убийстве Кулагина. Уже сегодня меня могли или убить, или завтра отравить на каторгу. Для того повременили с отправкой иных преступников, того же Зарипова. Меня ждали. Так что я спасаю свою жизнь, – выдал я тираду.

– Но это… Это же достойно пера писателя. То, что вы сделали… Да я восхищен. Вы не перестаете меня удивлять, Алексей Петрович. Уж простите, но погоните от себя, не уйду, ибо с вами весело, – сказал Хвостовский. – И можете не говорить, и так понятно, что я должен молчать. И я никому не скажу, клянусь честью и своей жизнью, но и вы дайте мне слово, что придет тот час и мы раскроем ваш замысел…

– Вы осознаете, что мои действия могут быть приравнены к преступлению, если они станут известны? – спросил я.

– Безусловно… И я иду на это осознано, – поэт скривился, будто обиженный ребенок. – И не смейте во мне сомневаться, Алексей Петрович!

Далее, Эльзу и журналиста пришлось отправить на улицу. Пришли люди и даже жандармы, которые сильно желали узнать о моем самочувствии. Вот их и сдерживали мои друзья. Впрочем, я готов был принять делегацию. Меня быстро обмотали в бинты, нашлись и две пули, которые, якобы сразу же извлек из моего тела доктор, свиная кровь была нам в помощь.

Единственно, как меня могли бы разоблачить, это если бы учинили обыск. Прежняя одежда, бывшая в соусе, все еще находилась в комнате, но под кроватью.

– Не заходить! Мой больной необходим покой! – выкрикнул доктор Карл Бранд.

– Мне нужно осведомиться, как самочувствие господина Шабарина, – настаивал жандармский подполковник Лопухин.

Быстро они среагировали. Наверняка где-то рядом были и ждали, когда закончится судилище, чтобы погладить по шерстке своего щеночка Климова, который берет на себя самую грязную и бесчестную работу. Иначе так быстро прибыть в доходный дом Эльзы Шварцберг, он не мог.

Лопухин вошел в комнату, обошел кровать, на которой я лежал, наклонился.

– Судар! Я попросить вас. Раненый должен спать и в пребыть в покое, – сказал доктор.

– Да, да… Безусловно. Он должен быть оставлен в покое, – сказал жандарм и уже скоро я услышал, как дверь в комнату открылась и сразу закрылась.

Как-то обнадеживающе прозвучало «должен быть оставлен в покое». Но я не собирался питать пустых надежд.

Доктора Карла Бранда посоветовала мне Эльза. Эта авантюристка и вовсе, когда зародилась в моей голове идея операции, так увлеклась, что мне практически ничего не нужно было делать. Хотя, договориться с Марницким – это была моя задача, также я нашёл исполнителя роли второго плана, моего спектакля, убийцы.

Это был Тарас. И я не мог не прибрать к себе этого человека. Пусть со мной, когда Тарас выступал моим врагом, ему ни разу не повезло, я переигрывал, но организаторские способности этого человека, как бойца меня впечатлили. Так же Тарас был человеком, готовым на различного рода авантюры. При этом, Тарас не смог окончательно убить в себе моральные человеческие качества. Ну и ещё: если подобные люди не служат у тебя, то они весьма вероятно скоро начнут служить твоим врагам. Подобные Тарасу исполнители – штучный товар, всегда требующий своего покупателя.

– Господин Бранд, достаточно ли вам заплатили, чтобы вы унесли с собой в могилу то, что сейчас происходит? – спросил я, когда доктор собирался меня покинуть.

– Я быть другом супруга Эльзы, я крестить их умерший дочь. В этом деле мне важное – отдать долг чести фрау Эльза. Я не спасти их дочь, я помогать всегда в ином, – сказал доктор и вышел из комнаты.

А я ничего не знал о том, что у Эльзы был ребёнок и умер. Наверняка, она не хочет об этом рассказывать, чтобы не травить себе лишний раз душу. Кроме того, если имеет место быть обвинение Карла Бранда, то каких же усилий, через что пришлось переступить этой женщине, чтобы обратиться к нему за помощью?

Вот же, черт побери! Эта разница в возрасте, пускай она и внешняя, а для меня так и вовсе не существующая. Эти правила и условности общества, когда женитьба на женщине не своего положения практически делает тебя изгоем. Эта репутация Эльзы, которую считают женщиной легкомысленной, которая крутит роман чуть ли не с каждым мужчиной-постояльцем в её доходном доме.

Не было бы всего этого, а также, если бы я не нуждался в поддержке других дворян, и не смотрел бы на свой брак, как на деловую сделку… То мог бы жить и не тужить рядом с такой боевой подругой, которой могла бы стать Эльза Шварцберг.

Но, увы. Не могу я вторую жизнь прожить не делая, а предаваться праздности. Я единственный, кто может хоть немного, но крутануть историю. Хоть чуть-чуть, но улучшить экономические позиции России в Новороссии.

И, может быть, в нужный момент более сытый солдат, чем в иной реальности, что-то заметит раньше, сможет предупредить свой отряд о надвигающихся англичанах или французах в Крыму. Или же артиллеристы не будут жалеть снаряды, и вместо одного выстрела из пушки сделают три, уничтожая ещё больше противников. И потому, что эти снаряды я для них закуплю, или доставлю вовремя.

Ведь, насколько я знал, в Крымскую войну у Севастополя противоборствующие стороны были вымотаны до предела. Весьма вероятно, что ещё месяца три-четыре, и вовсе французы и англичане пошли бы на сделку, а мир по итогам Крымской войны не стал бы таким унизительным.

Более того, если бы Севастополь держался, то никакие бы ультиматумы не стала бы выставлять Австрия, Пруссия не начала бы угрожать России войной, если Николай Павлович не пойдёт на соглашение и мирные переговоры. Просто, после падения русской твердыни в Крыму стало вдруг модно пинать Россию, которая всё же не сдюжила сдержать натиск западных стран.

Нельзя быть уверенным, что моя деятельность приведёт к победе. Но, если есть хоть какой-то шанс на это, что не могу же я разменять будущее своей страны на свои половые инстинкты!

И всё же во мне пропадает актёрский талант. В какой-то момент я даже ощутил себя Владимиром Ильичом Лениным. Вот и на него люди в очереди стоят, чтобы посмотреть на мертвого вождя мирового пролетариата. Или стояли… Что-то давненько я на Красную Площадь не хаживал, а если и бывал там, то не обращал внимания, всё ли ещё Владимир Ильич привлекает людей. В любом случае, на меня также приходили посмотреть, а я всё притворялся и притворялся спящим. В какой-то момент мое притворство стало более реалистичным, я просто уснул.

– Ну, будет тебе притворяться! – шептала Эльза. – Словно пуля, действительно, в тебя попала.

При этом вдова начинала всё более тяжело дышать, и не только говорила, но и действовала, снимая с меня шёлковую пижаму, которую, из моего дома Саломея, также здесь рядом поселившаяся, ничего не зная о том, что я не особо нуждаюсь в её заботе и чувствую себя просто великолепно, отдохнувшим чуть ли не помолодевшим. Хотя, куда мне ещё молодеть! Это я всё ещё до конца никак не смирился со своим новым обликом.

– Что ты делаешь? Прекрати! – говорил я без особого успеха убирая женские руки с некоторых, особо важных для каждого мужчины, мест. – Жандармы, что на первом этаже сидят, могут в любой момент сюда прийти или услышать нас.

– Они уже спят. Все спят! – с упреком сказала Эльза, продолжая свои манипуляции.

– Проснутся же! – уже не делая попыток отстранить женщину, сказал я.

– Я подсыпала им в чай снотворное. До утра проспят оба, – нетерпеливо сказала Эльза, безуспешно пытаясь снять с себя корсет. – Да помоги же ты мне!

– Ты сумасшедшая! Иди же ко мне! – сказал я, доставая нож из-под подушки, разрезая тесёмки, завязанные в узлы.

* * *

Трое мужчин сидели в отдельном обеденном кабинете ресторана Морица. Они не знали, что именно этот кабинет в последнее время приковывает взгляды всех посетителей. Своего рода это уже достопримечательность. Официанты даже порой так и говорят: «А вот здесь молодой дворянин Шабарин бросил вызов всесильному вице-губернатору!». История эта уже обросла многочисленными подробностями и легендами, ведь о покойном вице-губернаторе теперь можно говорить без придыхания, не страшась ничего, так и своё выдумать, чтобы гости в ресторане оценили «изюминку» заведения, не грешно.

Мужчины были условными врагами друг другу, представляли интересы разных политических группировок. Вместе с тем, никто драться не будет, не случится и оскорблений. Это другие головы могут слетать с плеч и рушиться судьбы, а те, кто имеет реальную власть, руки свои марать не станут, для этого всегда хватает исполнителей

– Ну, и что в свете всего случившегося мы будем делать? – задал вопрос Арсений Александрович Мицура, доверенное лицо князя Михаила Семёновича Воронцова.

– Шабарин всё же ваш человек? – игнорируя вопрос от подполковника жандармерии Лопухина.

– А если бы это было так, то что меняется? – от Мицуры последовал третий вопрос, который также не имел ответа.

– Мы так будем задавать вопросы? Так мы ответов не найдём. Может поговорим откровенно? – четвёртый по счёту вопрос задал доверенное лицо министра внутренних дел, статский советник Степнов Илья Аркадьевич.

Все трое мужчин замолчали и почти синхронно начали есть. Аромат и вкус телятины, блюда, которым так славится, кроме всего прочего, ресторан Морица, были умопомрачительными.

Два дня эти трое мужчин присматривали друг за другом. Они знали, что здесь находятся оппоненты, но при этом не шли на контакт. И представитель воронцовской партии, и представитель партии Чернышова, не безосновательно подумали о том, что Третье Отделение совершает много ошибок. Так что решили пока не проявлять свою активность, давая возможность жандармам создать себе по-больше проблем.

И пусть фигура некого дворянина Шабарина интересовала и Мицуру, и Степного, но и тот, и другой знал, что этот человек не его. Так что вполне было очевидным, что спасать Алексея Петровича Шабарина никто не собирался, причисляя его к противоборствующей группировке.

Однако сейчас Мицура понял, как, впрочем, и Степнов, поняли что Шабарин действует в каких-то своих личных интересах. Сперва даже у всех заинтересованных лиц было убеждение, что люди Нессельроде добрались до Екатеринослава. Однако эту гипотезу также быстро отринули, как невозможную. Чиновники даже не предполагали, насколько синхронно и почти одинаково они думали на протяжении тех дней, когда прибывали в Екатеринославе и присматривались к происходящему в городе.

– Третье Отделение готово признать свою неправоту и отступить? – спросил Степнов.

Однако голос статского советника был наполнен желчью, издевательством. Министерство внутренних дел Российской империи переигрывало Третье Отделение, поэтому Степнов, несмотря на то, что был человеком разумным, поддавался эмоциям и не отказывал себе в толике злорадства.

– Вы предлагаете всё переиграть? – спросил Лопухин.

– Я против переигровки! – решительно заявил Мицура. – Вы ударили по нашим интересам в губернии, потому я и требую, чтобы она полностью осталась за нами. Никаких выплат, никаких ваших предприятий на территории губернии не должно быть.

– Это неправильный подход, – вальяжно сказал Степнов. – Князь Воронцов уже не в той силе, чтобы что-то требовать. Он и болеет часто, и при дворе его вспоминают всё реже. И да, мы все знаем о том, что на Кавказе началось наступление наших войск. Но были взяты лишь только два, пусть и крупных, аула. На том всё и остановилось. Неужели вы считаете, что в силах хоть что-то диктовать?

– Тогда я, господа, предлагаю поиграть в другую игру, – взяв себя в руки, даже с улыбкой, сказал доверенное лицо Воронцова. – Пусть Фабр остаётся на своём месте, оставьте вы уже в покое этого Шубарина или Шабарина, как его там зовут. Вам же не отказано в выплатах. А в газете написана такая сказка о будущем губернии, что был бы жив Александр Сергеевич Пушкин, обязательно бы её переложил на стихи. Вот пусть Фабр и этот Шабарин попробуют хоть что-то притворить в жизнь.

Степнов и Лопухин посмотрели друг на друга, синхронно кивнули головами.

– А потом мы сможем в любой момент собраться и вопрос этот дальше решать, – озвучил договор подполковник жандармерии Лопухин.

– Вот и договорились, – с улыбкой сказал Мицура.

После этого разговора, если бы кто-то вошёл в отдельный обеденный кабинет ресторана, то мог бы подумать, что встретились три приятеля, которым есть, о чём поговорить, вспомнить, над чем посмеяться. И мало кто понял бы, что здесь и сейчас улыбаются, пьют вино, едят отменную еду три врага, каждый из которых решил не отрекаться от Екатеринославской губернии, и уж точно не дать возможности ставленнику Воронцова, Фабру, возвысить губернию.

Более того, Степнов несколько слукавил, когда сказал, что Воронцова начинают забывать при дворе. Это только неимоверными усилиями Чернышова пока получается всё ещё оставлять вдали от двора Михаила Семёновича Воронцова. А случись так, что наместник Кавказа всё-таки попадёт в Петербург, то там он и останется, и явно не на вторых ролях. Уж слишком признателен был государь тому своему чиновнику, который был готов ехать хоть на край света, лишь бы только служить. При этом Воронцов был одним из богатейших людей России и мог бы вообще ничего в своей жизни не делать, а заниматься сибаритством в каком-нибудь из поместий.

Так что, собрались, договорились о перемирии, но каждый уже строил планы, как сделать Екатеринославскую губернию своей.