– Возможно, – ответил Натан Семенович; он поднялся и продолжил рассуждать стоя: – Но скорее это выглядит собранием частых мистических формул и метафор, довольно распространенных во многих религиях, не только монотеистических, хотя в первую очередь, конечно, монотеистических. И еще. Во втором фрагменте, как мне объяснил все тот же мой знакомый, есть любопытная деталь. Сферами в мистическом иудаизме принято называть ипостаси внутренней природы Бога, в той форме, в какой они могут быть явлены человеку.

Все молчали, пытаясь хоть как-то осмыслить услышанное.

– Итак, – подытожил Валера, – если предположить, что все это вообще имеет хоть какой-то смысл, то перед нами два мистических текста. Один из них нам понятен очень приблизительно; второй непонятен совсем. Связь между ними тоже неясна. Никакого отношения к России, как кажется, они не имеют. Как они оказались в монастыре и зачем их хранили в тайнике, тоже непонятно.

– Как раз связь с Россией в данном случае относительно ясна, – возразил Натан Семенович. – Из общих соображений, конечно. С точки зрения оснований культуры русская культура действительно выстроена на двух основах: еврейской и греческой, библейской и византийской. Но это, так сказать, с формально-исторической точки зрения. А вот с историко-фактической точки зрения здесь полный туман. На уровне фактического культурного сознания эта двойственность обычно остается за рамками привычной рефлексии и осмысления. Поэтому удивительно скорее осознание этого факта людьми, которые выбор делали.

– Не вижу здесь никакого факта, – довольно резко сказал Сергей, который до этого молчал. – Известные мне факты, как мне кажется, говорят как раз об обратном. То есть я понимаю, что теперь, чтобы просто быть русскими, нам нужно разрешение от вас, историков, но тут, кажется, и историки не спорят. Восточные славяне пришли с юго-запада и заселили нынешнюю Центральную Украину, а потом районы к северу от нее. По крайней мере, меня так учили. По русскому историку Карамзину.

Сидевшие за столом с некоторым удивлением на него посмотрели, а Натан Семенович взглянул на Петра Сергеевича и покачал головой.

– В первую очередь мы славяне, – продолжил Сергей. – Со своим характером, обычаями, привычками, образом жизни; когда-то даже были со своими богами. Потом, конечно, на нас могли влиять евреи, греки, финно-угры, татары, хоть папуасы, но саму сущностную и глубинную основу это не меняет.

Натан Семенович сел и налил себе еще чаю; продолжать этот разговор ему стало неприятно и неинтересно. Но тут довольно неожиданно вмешался Петр Сергеевич.

– Теория Карамзина, – медленно, но вполне отчетливо сказал он, – в то время не была единственной. Ломоносов считал, что Россия пришла с севера и, только уже сложившись в некоторых своих бытийственных основах, соприкоснулась со встречными влияниями и подверглась частичным трансформациям в тот период, который мы называем киевским.

– И у этой теории есть хоть какие-то разумные основания? – спросил Алексей Викторович.

– Как мне кажется, – все так же спокойно ответил Петр Сергеевич, – более чем. То, что она была отвергнута немцами из Академии, частично связано с политическими причинами, а частично с тогдашними научными представлениями о доказательной базе в историографии.

– Тогдашними? – переспросил Валера.

– Тогдашними. Ломоносов выводил свою теорию из соображений, которые мы бы теперь назвали этнографическими, а американцы антропологическими, академики же считали необходимым основываться на прямых указаниях письменных документов, относящихся к соответствующему периоду. В первую очередь, на «Изначальном своде». Поездки по деревням, как мне кажется, им вообще казались не имеющими никакого отношения к делу. Да и не хотелось им этим заниматься, наверное. А Ломоносов деревню и деревенский быт знал и так; ему не нужно было никуда для этого ездить.

– И это изменилось, – удивленно сказал Андрей.

– Да, – ответил Петр Сергеевич. – Вы это и без меня знаете. Теперь «Повесть» не кажется нам таким уж надежным источником информации, особенно в ее ранних частях, а при анализе генезиса современная наука все больше апеллирует к этнографическим находкам и соображениям. Кроме того, Киевская Русь очень позднее понятие.

– Почему же нас этому не учили? – удивился Валера; он неожиданно понял, что поверил в эту теорию сразу и безоговорочно. – Ведь все-таки Ломоносов.

Все снова на несколько минут затихли.

– Мне неловко возражать Петру, – сказал Натан Семенович. – Мы с ним где только вместе ни бывали. Но давайте смотреть на эту теорию более трезво. Дело не в Ломоносове и даже не в Карамзине, хотя определенная политическая программа у Карамзина, конечно же, была, в том числе и когда он предпочел безоговорочно опираться на летописи, – а в наличии или отсутствии доказательной базы.

– Но она есть, – горячо ответил ему Валера. – То, что мы находим на севере, действительно все больше расходится с тем, что мы учили на основе предполагаемой Киевской Руси. И в деталях, и даже в некоторых основах. Что довольно странно для единого государства. И даже для единого культурного мира. Не случайно в самые тяжелые годы Россия отступала именно на север. И к пресловутой русской зиме, которая якобы побеждает во всех войнах, это никакого отношения не имеет.

– Ладога и Новгород были раньше Киева, – довольно заметил Саша; суть спора его не интересовала, но увлекал сам процесс. – Даже согласно летописям.

– А еще на севере никогда не было Орды, – добавил Андрей; ему было неловко противоречить Натану Семеновичу, но в данном случае он ощущал, что правы Петр Сергеевич и Валера. – Не было рабства, не было жизни в постоянном страхе. А в Новгороде еще и был удивительный уровень бытовой грамотности. Даже первую попытку освобождения от Орды предпринял Михаил Тверской. И вообще, кроме Москвы, нас, собственно, никто никогда не захватывал.

– Вас тогда здесь вообще не было, – сказал Сергей с ударением на «вас».

Наступила неловкая тишина.

– Сережа, вам нужно возвращаться домой, – спокойно, хотя и грустно, ответил Натан Семенович.

– Мне ничего про это не известно.

Немного растерянно Натан Семенович посмотрел на друга.

– Сережа, – резко и отчетливо сказал Петр Сергеевич, – ты же не хочешь, чтобы тебе сказали «Вот Бог, вот порог»?

Сергей обвел взглядом присутствующих, вышел в коридор, демонстративно медленно оделся и ушел, с шумом хлопнув дверью.

– Да ведь мы другие, другие, – продолжал повторять Валера. – Мы другие.

– Валера, – обратился к нему Натан Семенович, – не принимайте теории о происхождении слишком близко к сердцу. Я понимаю, что вам странно слышать это от меня, историка. Но мы все другие; одинаковых вообще не бывает.

В этот момент неожиданно заговорила Вера Абрамовна.

– Петр и Валера правы, – сказала она. – А ты забалтываешь важное. Я только сегодня поняла, насколько важное.

Натан Семенович недовольно посмотрел на жену, но промолчал.

– И что в этом так уж важно? – спросил Андрей. – Что мы живем на севере? Что по полгода невозможно выйти из дома без шапки?

Валера покачал головой.

– Мы не живем на севере, – ответил он. – Мы и есть север. Никогда и никем не завоеванные, несломленные, непобежденные.

– А так бывает? – вдруг спросила Арина, сидевшая в углу. – Несломленные, непобежденные?

Андрей встал.

– Ириша, пойдем, – сказал он, – Арина уже очень устала. Да и, кажется, на улице сильно похолодало.

« 7 »

В голове у нее все немного путалось: дорога и стенной шкаф, снег, дедушкины друзья и Ломоносов.

– Мама, ты нам почитаешь? – спросила Арина.

– Я устала, – сказала мама, обращаясь, как показалось Арине, больше к самой себе, чем к ним. – Сегодня был очень длинный день.

– Ну пожалуйста, пожалуйста, – стал повторять Митя.

– Попросите отца, – неохотно, хотя и уже сдаваясь, ответила мама. – У него переизбыток энергии.

– Ты лучше читаешь, – сказал Митя. – Он читает для себя, а ты для нас.

– И что вам почитать? – устало, но смирившись, спросила мама.

– Про все, что угодно, – радостно и согласно закричал Митя и немедленно почувствовал, что просыпается.

– Про бухту Тикси, – решительно попросила Арина.

– Так тебе же было неинтересно? – удивилась мама и с сомнением посмотрела на Арину.

– Теперь будет интересно, точно интересно, уже интересно. Ну почитай, пожалуйста, про снег, и про собак, и про реки Лена и Яна. Теперь же я знаю, что мы пришли оттуда.

– Мы пришли не оттуда, – подчеркивая каждое слово, объяснила ей мама.

– А откуда? – спросил Митя.

– Совсем с другой стороны, – сказала мама как-то недовольно, не проговаривая, даже немного комкая слова; но Аря не обратила на это внимания.

– Ты читай, читай, пожалуйста, – повторяла она.

– А где мы остановились? – спросила мама.

Арина растерянно замолчала; в дороге все было так похоже.

– Там, где про ночь, и про реку, и про собак, – ответил Митя.

Мама с недоумением полистала книгу, но через пару минут начала читать.

– «Уже от Якутска дня почти не было, – читала она, – а за хребтом началась полярная зимняя ночь; только звезды, луна и сполохи – северные сияния – освещали путь, если не было пурги».

Под приглушенный, размеренный, действительно чуть усталый мамин голос – неожиданно снова ставший ясным, ленинградским, с вычерченными согласными и паузами между словами, – под плавное течение слов, ровное, как скольжение полозьев, мягкий, отвесно падающий за окном снег начал превращаться в поземку, постепенно поднимающуюся все выше, потом в густеющую ночную пургу; Арина поежилась и поглубже забралась под одеяло, почти до самого носа; перевернулась на бок.

– «Путешественников с их тремя нартами, – слушала она, – до Новосибирских островов сопровождали еще пять нарт с их каюрами (вожаками), которые везли запас корма для собак, провизии и всякого снаряжения для людей, назначенного для склада на островах и для прокормления всех по дороге туда. Путь шел на северо-восток по одному из рукавов янской дельты, мимо брошенного поселения Устьянск, оставленного людьми из-за частых наводнений. Теперь это селение исчезло бесследно».

«Теперь? – сквозь смутную северную ночь подумала Арина. – Интересно, а что же там теперь? Неужели все еще так, как в книге? Или большой каменный город?» А снег шел, шел и шел, наметая неровные сугробы, и она соскальзывала в черную полярную ночь по дороге из Якутска до бухты Тикси, откуда уже было совсем рукой подать до таинственной и еще не открытой земли; в лицо бил ветер, временами глухо лаяли собаки; мимо окна проползали редкие купеческие дома, неказистые избы казаков и юрты якутов; незаметно и неожиданно для себя Арина приподнялась над одеялом, подставляя лицо холодному северному ветру, погружаясь в пространство и незнакомое, еще не разведанное время. Она вдруг вспомнила о том, что бабушка говорила им о дороге, и стала представлять себе и бабушку тоже едущей вместе с ними по прекрасной бесконечной снежной дороге, которая вилась в дальнее счастье неизвестного, по равнине, которой нет конца.

Митя слушал чуть напряженно, мысленно вглядываясь в каждое слово, как бы приподнимая его на ладони, иногда непроизвольно задерживал дыхание. Слова погружались в пространство уходящего времени; а мимо него скользили снега, низкие берега, высокие берега, дальние горы. Слова были полными и тяжелыми. Но потом он стал терять эти слова, терять скользящую линию рассказа, проваливаться из живого звука речи в пульсирующее пространство памяти. Временами он вспоминал сегодняшний вечер: смеющиеся лица взрослых, серьезные лица взрослых; высокие потолки у дедушки и бабушки, скругленные сверху оконные проемы, искорки света, плещущиеся в стекле и хрустале на столе; твердую упрямую руку пылесоса, уткнувшуюся в его спину, свое внимательное бесшумное дыхание; эту новую девочку, к которой Петр Сергеевич обращался так странно – «Екатерина», и пропавшую Арю; немцев, которые обижали Ломоносова, но Ломоносов все равно оказался прав. Потом, приподнявшись над временем столь близким, но уже уходящим, почти ушедшим, хотя все еще пульсирующим в душе, он вынырнул назад, к размеренному голосу мамы, к напряженному завороженному взгляду сестры; сани скользили по глубокому снегу, дул встречный ветер, как иногда бывает, когда вечером возвращаешься домой на лыжах, на непонятном языке перекликались друг с другом проводники, лаяли собаки, а с высоких берегов Лены дальним воем откликались злые, чуть страшные голоса волков.

– А когда мы вырастем, мы тоже сможем туда поехать? – спросила Арина. – И мы сможем ездить на собаках?

– Нет, – немного удивленно ответила мама. – Это же только сказка. Как «Остров сокровищ». Или про драконов.

– А, – сказал Митя, поворачиваясь поближе к маме, даже, пожалуй, с некоторым облегчением, – так реки Лены не существует? И Устьянска? И на собаках никто не ездит, правда? Мы ведь уже почти взрослые.

– Существует! – закричала Аря, вмешиваясь, перекрикивая, как носильщик на вокзале, не давая Мите договорить. – Неправда! Все существует. И дорога существует. Я знаю. Бабушка сказала, что мы родились на севере и поэтому тоже по ней пойдем.

– Не совсем, – сказала мама спокойно, обращаясь по очереди к ним обоим. – Река Лена, конечно же, существует. И Устьянск тоже. Давайте я вам покажу их на карте.

Она подошла к книжному шкафу и сняла с полки большой атлас.

– Там очень холодно, – продолжила она. – Это одно из самых холодных мест на земле. Но и красиво, наверное. Эта синяя лента – река Лена. А вот вам там делать совершенно нечего. Очень плохие люди убили в тех местах очень много хороших людей. Вы еще узнаете об этом. Вот Устьянск. Думаю, что он похож на совхоз Ленсоветовский, только хуже. Скорее всего, там нет электричества и все ходят пьяными. Плохие люди специально давали им водку, чтобы им все было все равно. А остальное сказка.

– И на собаках тоже нельзя ездить? – подавленно спросила Аря.

Митя посмотрел на нее расстроенно, но и немного самодовольно, взглядом взрослого.

– На собаках ездить можно, – объяснила мама, – хотя теперь так почти никто не поступает. Может быть, только дикари.

– Значит, можно? – закричала Аря радостно, теперь уже победно оглядывая Митю. – И Земля Санникова ведь тоже существует?!

– Нет, – ответила мама, этот разговор казался ей все более пустым. – Я же вам сказала, все остальное – сказка.

– Но ведь собаки не сказка, – возразил Митя, как на гати, с осторожностью прощупывая землю под ногами своих вопросов. – Скажи, бухты Тикси тоже нет?

– Бухта Тикси есть, – сказала мама. – Вот она на карте.

– Так ты там была? – спросила Аря, и Митя увидел, что ее глаза снова загорелись.

– Нет. Да туда и нельзя, наверное.

– А в Устьянске?

– Нет, конечно.

– А на реке Лене? На мысе Святого Носа? И на Земле Санникова? – закричала Аря, догадываясь. – Ты нигде не была! Ты только видела их на карте. Поэтому ты в них и не веришь. Откуда же ты знаешь, что их нет? Вот бабушка там точно была. Я уверена. И в этом самом была. Луанпробане.

– С вашей бабушкой я об этом еще поговорю, – сказала мама холодно.

– Но ведь ты и правда там не была, – соглашаясь с Арей, рассудительно добавил Митя; ему так хотелось продолжать оставаться взрослым. – Как же ты можешь знать, что их не существует?

– Ты читай, – попросила Аря. – Читай, пожалуйста. Ты читала про хижину и про кости мамонтов.

– Хватит на сегодня, – сказала мама резко, закрывая книгу. – Да и темы костей на сегодня хватит. Все, спать. День действительно был долгим.

Она устало склонилась над кроватями и по очереди поцеловала их в лоб.

– Спокойной ночи. И не вздумайте продолжать болтать.

Вышла, тихо и плотно закрыв за собой дверь.

« 8 »

– Мама нигде не была, – сказала Аря. – Поэтому она все придумывает. Потому и думает, что ничего нет.

– Как ты можешь так говорить о маме? – возмутился Митя.

– А что ты думаешь, она там была?

– Может быть, это было очень давно? Или ей просто нельзя нам это рассказывать?

Арина задумалась. Маму она тоже любила.

– А ты еще почитай, пожалуйста, Митенька, ну почитай нам еще.

Митя посмотрел на нее и зажег бра над своей кроватью.

– Только я буду тихо, – сказал он.

– Да, да, – восторженно прошептала Аря – так тихо, что и сама себя почти не слышала, чувствуя движение губ и близкий шелест своего шепота. – Про избушку.

– «Столетняя избушка, – ясным шепотом читал Митя, – мало пострадала в этом холодном климате. Пропитанные морской солью стволы плавника только почернели и кое-где покрылись лишаями, а внутри были свежи. Немало путешественников находили приют в этой поварне по пути на остров или обратно, и все заботились об исправности ее двери, висевшей на кожаных петлях, и крыши, на которую нужно было время от времени подсыпать землю».

Часть слов казались Арине странными, хоть и захватывали воображение, и она начала мысленно сбиваться с дыхания. Как-то незаметно для себя она стала представлять огромные плавники, как у карасей с озера Красавица, только очень большие, и поварню, где повар орудовал возле жарко натопленной плиты.

– Митя, – спросила она, – когда мы вырастем, мы с тобой ведь доберемся до бухты Тикси?

Он задумался, воображая теплую хижину на берегу великого полярного моря.

– Да, – сказал Митя, – обязательно доберемся.

– Ты в нее веришь?

– Верю.

– Что бы ни сказала мама?

– Что бы ни сказала, – ответил он, задумавшись. – А ты не передумаешь?

– Нет, – сказала Арина решительно и как-то очень серьезно.

– Что бы ни произошло? – продолжал настаивать Митя.

– Что бы ни произошло.

Они снова замолчали. Арина вылезла из-под одеяла и села на край Митиной кровати.

– Обещаешь? – спросил он.

– Обещаю. Ведь бабушка сказала, что мы оттуда пришли. И этот, Ломоносов, тоже сказал. Обещаю, – повторила она, но неожиданно для самой себя ей и этого показалось недостаточно. – Клянешься?

– Да, – откликнулся Митя, и Арина легко коснулась его руки.

Митя чувствовал себя ужасно уставшим, как будто это он сам проехал на собачьей упряжке по широкой речной долине своей прозрачной бесконечной страны. «Я клянусь», – одними губами повторил он, перевернулся на бок, потом на живот, вытянул руки, снова вспомнил об избушке, о которой сейчас читал, обнял подушку и почти мгновенно уснул без сновидений. Тихо-тихо, чтобы не разбудить брата, Арина встала с края кровати, все еще чувствуя себя во власти видения, подумав, что ей совсем не хочется спать, да и совсем не нужно спать в такую чудесную ночь; подошла к темному оконному проему с редкими огоньками за стеклом и смотрела, как там, за двойными рамами, продолжает падать теплый медленный снег ранней зимы. Потом все же сказала себе, что становится холодно, что можно вернуться под одеяло и представлять себе бухту Тикси. Счастливое, все еще неожиданное, беспричинное волнение наполняло ее дыхание; и, не заметив, что засыпает, она уснула.