В первый день исправления новой должности чиновник для поручений при главе московского сыска Георгий Ратманов появился на службе раньше многих. Войдя в управление, поздоровался с такими же ранними птахами, как и он. Нашел время переброситься парой ни к чему не обязывающих фраз и с дамочкой из канцелярии.
– С добрым утром, Георгий! – подмигнула она ему. – Каково это быть важным человеком, а?
– Да как обычно, работы невпроворот, – почти не соврал Жора, если не считать, что круг новых обязанностей еще не был известен даже ему самому. – Но, похоже, теперь я буду отвечать только за самые важные дела.
– О! Мы-то думали, отныне вы будете решать только наши проблемы! – засмеялась канцелярская.
– Не исключено, что возьмусь и за них, – поддержал шуточную беседу Ратманов. – Но только если поможете мне с отчетами…
Так бы и дальше смеялись, если бы Георгия не ожидал Кошко.
Но едва Ратманов переступил порог кабинета начальника, он понял – что-то стряслось. Аркадий Францевич сидел с угрюмым видом и вместо приветствия… послал подчиненного, к тому же перейдя на «вы»:
– Зайдите в соседний кабинет, – произнес он, не поднимая глаз от стола. – К вам есть вопросы. Ответите – вернетесь сюда.
Чиновник для поручений был слегка озадачен, но кивнул и вышел.
А в соседнем кабинете его уже ждал старый знакомец, Тищенко. Сыскной надзиратель с аппетитом доедал яблоко. При этом улыбка во всю его румяную рожу, казалось, не оставляла шансов на серьезный разговор:
– Здорово, Ратманов! – весело приветствовал он. – Ты не забыл о краже в своей прежней квартире?
– Мы это уже обсуждали, – напомнил Георгий. – И пришли к общему мнению, что ситуация яйца выеденного не стоит.
– Так-то оно, может, и так, но ты должен дать показания, – продолжал Тищенко. – Дело приобретает несколько скандальный оборот. Твой сосед по фамилии.
– Новгородцев, – подсказал Ратманов, чтобы разговор закончился быстрее.
– Да-да, Новгородцев, все время хочу назвать его Нижегородцевым, – пожаловался Тищенко. – Так вот, он завалил управление кляузами, и представь себе – все они по твою душу! А если не дашь показания, Нижегородцев дойдет до градоначальства, а там и до самого императора недалеко!
Георгий не мог поверить своим ушам. С Мишкой Новгородцевым у него сложились прекрасные отношения, вернее сказать, они практически и не общались! А сосед всегда был тихим и спокойным, разве только изредка водил к себе девушек с Драчевки… Тогда зачем он решил навести напраслину на полицейского? Кто его на это надоумил?
– Знаешь, иногда люди сходят с ума, – решил пофилософствовать Тищенко. – А ты просто оказался не в том месте и не в то время.
«А ты сейчас ближе к истине, чем мог бы даже подумать!» – отметил про себя попаданец.
«Допрос» в итоге не отнял много времени, а Тищенко пытался выглядеть даже милым. В конце концов, Ратманов занимал теперь более высокую должность, чем он. И никто из коллег, разумеется, не верил в нелепейшие обвинения, которые выдвигались против Георгия. Однако осадочек, как говорится, остался. Поэтому, уходя, Жора забрал со стола сыскного надзирателя яблоко, которое плохо лежало, и тут же надкусил его:
– Это за моральный ущерб.
– А у меня еще есть! – парировал сослуживец, извлекая из ящика стола такой же фрукт. И напоследок, не то в шутку, не то всерьез, добавил: – Иди с богом, Георгий Константиныч, но только постарайся не уезжать из города, если захотим вызвать тебя снова!
К Аркадию Францевичу он возвращался не без легкого мандража: чего, мол, судьбина способна опять подкинуть? Впрочем, внутреннее состояние попаданца ничем не выдавало себя глазу постороннему.
– Разобрался с ситуацией? – поинтересовался начальник, но без особого любопытства.
– Абсолютно идиотская история, – признался Георгий, подбирая слова. – Бывшие соседи заподозрили меня в краже панталон и еще нескольких мелочей из квартиры. Я даже не знаю, как это могло произойти. Но сосед отчего-то решил, что виноват я, хотя он даже и не знает меня толком…
Кошко прервал его, подняв руку:
– Не обременяй меня подробностями. Давай поговорим о более серьезных вещах!
Георгий кивнул. Тем более он понимал, что недоразумение с квартирой не могло так сильно повлиять на настроение Кошко.
– Я думал поручить это дело кому-то другому… – начал Аркадий Францевич.
– …Двуреченскому! – подсказал Георгий.
– Двуреченскому, – подтвердил Кошко, но не стал больше говорить об этом человеке. Зато продолжил свою мысль. – Отныне ты будешь курировать допросы задержанных по делу о покушении двадцать седьмого мая. Вернее, станешь нашим представителем в объединенной следственной группе.
Жора присвистнул.
– Не свисти, денег не будет, – попросил Кошко с раздражением. – Главный там – Джунковский. Но сам Владимир Федорович снял с себя ответственность, перевалив ее на нас: на меня, на Адрианова от московского градоначальства и на Мартынова от охранного отделения.
– То есть на всех руководителей московских правоохранительных ведомств, так как «инцидент» тоже произошел в Москве, – констатировал Ратманов.
– Именно, – подтвердил Кошко, и выражение его лица стало еще более угрюмым. – Но по секрету тебе скажу, не нравится мне все это: ответственность огромная, а полномочий – шиш, вдобавок у нас и других дел по горло, а Джунковский ведет какие-то свои игры и мешает всем работать.
– И каковы наши действия?
– Мы установили негласный консенсус, что следственная группа будет представлена нашими помощниками: от охранки – Штемпелем или Монаховым, если Борис Александрович занеможет, от градоначальства – вице-губернатором, от нас будешь ты, тем более сам был непосредственным участником «инцидента», а также помогал изловить злодеев. Сильно выпячивать сыскное не надо, но поприсутствовать на всех допросах придется!
– Есть! То есть в группу войдут почти все те же лица, бок о бок с которыми я провел последние полгода? Кроме разве Двуреченского…
– Ты опять?
– Нет, я понимаю, что он болен.
– Тебе бумагу показать? – впервые вышел из себя Кошко. – Иди сюда, Ратманов! Вот, смотри! – и он достал из стола какой-то документ с печатью. – Официальное больничное свидетельство на имя Викентия Саввича Двуреченского! Увидел? Усек? Вопросы есть?
Попаданец хорошенько рассмотрел фразу «выбыл по болезни на 10 дней». Каких-то дополнительных подробностей в бумаге не приводилось. И нельзя сказать, что Георгий был этим полностью удовлетворен, но появилась хоть какая-то ясность.
– Спасибо, Аркадий Францевич!
– За что?.. Иди. Работай!
– Служу Его Императорскому Величеству!
Разумеется, больничное свидетельство не снимало всех вопросов относительно состояния Двуреченского. Тем более что Ратманов неплохо знал этого пройдоху. Неужто действительно занемог? Или же хитрый заместитель Кошко в очередной раз нашел способ избежать ответственности? Чтобы это проверить, Ратманов решил нанести визит старому знакомому.
После того как в начале года сгорел дом Викентия Саввича на Чистых прудах, тот обитал в доме на Моховой. Уже совсем скоро Георгий отпустил извозчика, поднялся по ступенькам и постучал в дверь нового жилища коллежского секретаря. Открыл не Викентий Саввич, но знакомый дворник Филипп. Столь же хмурый, как и Каллистрат, с одной только разницей – этот, второй, по-видимому, недолюбливал Ратманова.
– Добрый день, Филипп! – поздоровался Георгий, стараясь вести себя непринужденно. – Я пришел проведать Викентия Саввича.
– Хозяин в отъезде, – отрезал дворник, не проявив ни капли учтивости.
– Неужели? – почти удивился Ратманов, хотя от «хозяина» можно было ждать чего угодно. – А когда он вернется?
– Не знаю, – буркнул Филипп, готовясь захлопнуть дверь перед носом полицейского. – Уходите.
Георгий почувствовал, как внутри растет раздражение. Но он не собирался уступать так быстро.
– Филипп, я вас прошу, – сказал он, стараясь оставаться вежливым, – передайте Викентию, что я был у него.
– Я сказал, что он в отъезде, – повторил слуга, и его голос стал еще резче. – Уходите!
Сжав кулаки на долю секунды, но ничем больше не выдав своего состояния, Ратманов развернулся и отправился прочь. Он не верил в болезнь Двуреченского. В его голове все глубже укоренялась мысль, что тот играет с ним в очередную игру. «Но я выведу тебя на чистую воду, Викентий Саввич!» – мысленно поклялся Георгий Константинович.
Переделав еще кучу дел, к вечеру Жоржик вернулся в квартиру на Поварской, где был встречен собственным слугой. В отсутствие хозяина Каллистрат занялся собой, похоже, побывал днем у цирюльника и обновил свой прежний дворницкий гардероб. Теперь он выглядел как натуральный камердинер!
– Добро пожаловать домой, ваше вашество! – произнес Каллистрат свою любимую приговорку. – Как прошел день?
– Так себе, – Георгий все еще разглядывал вчерашнего дворника. – У тебя, как я посмотрю, получше.
Каллистрат почти смутился, но быстро перевел разговор на другую тему:
– Знаете, я работал дворником в полицейском управлении и повидал всякое. Люди приходят и уходят, но некоторые остаются в памяти надолго. Взять Викентия Саввича…
Георгий вопросительно посмотрел на слугу.
– …Я помню, как он к нам пришел. Это было-то всего каких-то пять лет назад, может, чуть побольше. И поначалу он не был таким важным.
– А каким он был? – Жоржик заинтересовался.
– Ну каким? Простым. Тихим. Не знал он еще тогда, что можно быть столь безразличным к людям.
– Ты знаешь, куда я ходил?
– Я же вижу, как вас это беспокоит, – косвенно подтвердил догадку бывший дворник. – Вот, к примеру, он всегда был насторожен, если кто-то заходил в его кабинет. Будто ждал, что его подловят. А еще припоминаю, как в другой раз Викентий Саввич, уже вошедши в силу, накричал на одного из наших только за то, что тот слишком громко смеялся в коридоре.
– К чему клонишь, Каллистрат?
– К тому, ваше вашество, что чудной он. Не нравился он мне никогда. И нехорошо мне делается, когда он вас вот так…
– Это ты от его дворника узнал, что ли, о моем визите? – попробовал выстроить логическую цепочку Ратманов.
– Ну, Филипп сказывал об том Фролу, Фрол – Артамошке, а Артамошка уж мне.
– Эка у вас все устроено, ничего от ваших глаз и ушей не скроется, – пробормотал себе под нос Георгий, но задумался. – Послушай-ка. Я тут грешным делом думал навестить прежнее жилище да выбить дурь из головы одного соседа, который пишет на меня бумаги в управление. Но поскольку я теперь не просто сосед и не просто полицейский, не хочется мне самому такими вещами заниматься.
– Ясно, ваше вашество!
– Чего тебе ясно, Каллистрат? – уже даже рассердился на излишнюю расторопность «камердинера» Ратманов. – Просто сходи, когда время будет, да послушай, что об том другие дворники говорят, хорошо? Да кума моей прежней хозяйки, по той же причине не хочу сам ее беспокоить. Но хочется понять, что там вообще происходит? А то все как с ума посходили, и нету этому логического объяснения. Понимаешь?
– Понимаю! Пойду сразу к Фролу, он всех там знает! – и ретивый слуга едва не убежал раньше времени.
– Да погоди ты! – осек его попаданец. – Успеешь еще. Повторяю: выбивать дурь, то есть бить никого не нужно! Просто послушай, что люди говорят, да и все. А у меня есть дела поважнее, к примеру, расследование покушения на царя…
В комнате для допросов, расположенной в дальнем крыле Бутырского тюремного замка, царила атмосфера недосказанности. Офицеры охранки фон Штемпель и Монахов стояли, скрестив руки на груди, и выглядели недовольными. Напротив с непроницаемым лицом сидел казак из роты почетного караула, что должен был охранять императора. Рядом находился и Ратманов. Но, будучи непосредственным участником «инцидента» и согласно указанию своего шефа, не вмешивался, а наблюдал за молчанием арестованного со стороны.
– Ты отлично понимаешь положение, в каком оказался, – в очередной раз обратился к фигуранту Штемпель, а «тыкал» нижнему чину вполне официально, так полагалось по уставу. – Обращая оружие в сторону Его Величества, ты не мог не отдавать отчета в том, что за такого рода преступления в любой стране мира полагается высшая мера – смертная казнь!
Барон даже притопнул для убедительности. Но казак продолжал молчать, не выказывая ни малейших признаков понимания или раскаяния.
– Этим ты лишь усугубляешь собственное положение, – продолжал гнуть свою линию Штемпель, и его терпение подходило к концу. – А в немалой степени и положение своих родных и близких, которым еще жить и жить после приведения приговора в исполнение…
Это был сильный козырь охранного отделения. Но не подействовал и он. При этом Монахов все же решил сменить тактику и на фоне «злого фон Штемпеля» включил режим «доброго следователя»:
– Дальнейшая судьба твоей семьи – в руках Его Величества! И мы не хотим усугублять ничьего положения. В год трехсотлетия династии любой подданный империи вправе рассчитывать на царские милости.
Арестованный лишь чему-то улыбнулся. В воздухе снова повисло напряжение. И тогда уже голос подал Георгий.
– Позвольте мне, – произнес он, обращаясь к ротмистру и поручику. – Я тоже мог бы сказать несколько слов.
Штемпель быстро кивнул. Монахов посторонился. А Георгий вышел из тени:
– Хлопец, пойми, наконец, что молчание никак не поможет ни тебе, ни твоим подельникам. Я знаю вас как облупленных. Вы, вероятно, считаете, что за вами придут, вам помогут, кто-то вытащит вас отсюда, если будете держать язык за зубами. Но правда в том, что нам уже есть за что отправить каждого из вас по этапу, даже тех, кто не стрелял и даже не целился, а просто мимо проходил. Аркадий Францевич поставил это дело серьезно, в картотеке полиции чего только нет: от украденной на птичьем базаре курицы до куда более серьезных дел… Словом, посадить вас всегда успеют. Я ж и сам был из ваших, знаю, о чем говорю.
Монахов и Штемпель переглянулись – к чему он клонит?
– Но также хочу напомнить, что в тысяча восемьсот восемьдесят первом году во время процесса по делу о последнем покушении на Александра Второго, Царя-Освободителя. – Георгий хорошо подготовился, – не все участники преступного умысла были приговорены к высшей мере. В частности, Гесе Гельфман, хозяйке квартиры, на которой была собрана бомба, смертный приговор через повешение был отсрочен ввиду ее беременности.
Монахов и Штемпель впервые улыбнулись.
– Я все понимаю, беременность – случай особый, – согласился Ратманов. – Но впоследствии высшую меру ей заменили на каторгу, как и многим участникам состоявшихся вскоре процессов «двадцати», «семнадцати», «четырнадцати».
– На все монаршая воля! – подтвердил Монахов.
– Спасибо, Александр Александрович! Но правда и в том, что за ствол винтовки, направленной на самого царя, я бы не стал ожидать существенного облегчения участи. Разве только.
Теперь уже все посмотрели на Ратманова.
– Разве только Владимирский кавалер, непосредственно предотвративший покушение, напрямую обратится к Его Величеству, перечислит все ставшие ему известными от вас обстоятельства дела и убедит всех, что вы были лишь слепым орудием в руках совсем других людей… Словом, если вы расскажете, кто действительно стоял за этим страшным преступлением!
Арестованный тяжко вздохнул. А Георгий резюмировал:
– Даем тебе… сколько дней, барон?
Штемпель, кажется, заслушался речью Ратманова и отреагировал не сразу:
– …Три дня, – хрипло процедил он.
– Александр Александрович?
– Три дня, – кивнул Монахов.
– Так-то лучше, – сказал Георгий и снова отступил в тень, как бы извиняясь перед коллегами за то, что влез не в свое дело.
– Предложение сделано. Расходимся, – заключил Монахов.
С еще одним злоумышленником, который направлял винтовку уже на самого Ратманова, ситуация в целом повторилась. Он был нем как рыба. Узнав о том, что мог бы сделать для него Георгий, задумался. Но все же не настолько, чтобы заговорить.
– Ловко, – признал Монахов, когда обоих арестованных увели.
– Да, в этом что-то есть, – вынужден был согласиться и фон Штемпель, хотя до сих пор испытывал некоторую ревность из-за того, что Георгий выбрал для продолжения службы сыскное, а не охранное отделение.
– Пока рано о чем-то говорить, они ни в чем еще не сознались, – скромно напомнил Ратманов. – И лично я уже сосредоточился бы на поиске заказчика, а не рядовых исполнителей.
Однако Штемпель и Монахов не спешили поддержать его в этом.
– Два казака обращают свое оружие против мирных… А рядом Казак, он же Матвей Иванович Скурихин, улыбается с трибуны… – проговорил Георгий то, что не решались произнести вслух другие.
– Как это понимать? – вдруг вскинулся барон.
– Так, как я и сказал, Борис Александрович.
– Прежде чем допускать подобные обвинения, несколько раз стоит подумать! – вдруг отчитал его Штемпель.
– Борис Александрович, – вмешался в разговор уже Монахов. – День был длинный. Все устали. Пойдемте уже домой!
– Вы – домой, а мне еще в сыскное, – заметил Жора.
На том и порешили. Однако Георгий запомнил, что коллеги не очень-то горят желанием искать, возможно, главное звено в этом деле.
Отчитавшись перед Кошко – особенно Аркадия Францевича интересовало, как ведут себя заклятые коллеги – конкуренты из других правоохранительных ведомств, Ратманов вновь нашел время перекинуться парой слов с дамочкой из канцелярии. Звали ее Софья, и она активно делилась с попаданцем слухами и сплетнями о работе полиции начала XX века.
– Двуреченский – тот еще щеголь, – говорила она. – Все барышни из управления – его!
– А ты?
– Не нравится он мне. Когда смотрит, будто раздевает!
– Кто? Двуреченский? – удивился Георгий.
– Двуреченский, Двуреченский… Только раздевает не в том понимании, в каком вы подумали.
– А в каком я подумал?
– Знаю я в каком. А в том, что будто просвечивает тебя всю, будто лучом рентгена прожигает, и ничего-то от него не укроется!
– Вот оно как.
– Кстати, читали сегодняшний «Московский листок»? – резко сменила тему Софья и стала еще серьезнее.
– Я такое не читаю, – соврал Ратманов, вспомнив о неприятном Кисловском, который там работал.
Но дамочка уже протянула ему газету, ткнув красивым пальчиком в нужное место.
«…Благодаря коллежскому секретарю Георгию Константиновичу… не секретарю, а асессору, снова врет… – прочитал он про себя. – Удалось засадить в Бутырскую тюрьму ни в чем не повинных людей. Вся их вина заключалась только в том, что они перешли дорогу Ратманову…»
Жора вздохнул. А потом опустил палец еще ниже. Оттуда улыбался с фотографии Казак, он же Матвей Иванович Скурихин. Рядом статья от вездесущего Кисловского информировала, что «по совокупности заслуг» офицеру вручили очередной орден, на этот раз Святого Владимира второй степени. И поздравлял Казака в Кремле еще один участник следственной группы по делу о покушении на Его Величество, вицегубернатор Москвы Устинов.
О проекте
О подписке
Другие проекты