Обиженка

Сплетник и клеветник

За моим плечом, за моим плечом

Стоит сплетник и клеветник

Его язык стал острым мечом

Это странно, но я как-то привык

Нельзя ударить, нельзя наказать

С грязью бороться впустую

Можно только подъезд обоссать

Или слюнною харкнуть в крутую

Золота там, в черноте, не найдёшь,

Чумной лопатой глубже копая

Лишь кости трупа разбередишь

На волю смрад выпуская

Клевета и сплетня, как петля и нож

Оружие товарища, моего плача

И режет, и душит настоящая ложь

А по ляжкам течёт гнилая моча

За моим плечом, за моей спиной

Варит сплетни мне дорогой клеветник

Слышу хрипы и предсмертный вой

И к этому тоже как будто привык

– Ну, это как Олег Борисович скажет, – не моргнув глазом заявил мне Фёдор.

– Пока я ещё твой начальник. Раз говорю, значит, должен сделать, – попытался разъяснить я ситуацию.

– Ага, вот именно, что пока, – нагло ответил Фёдор.

Дальше на Федора я наседать не стал, хотя очень и хотелось. Повёл он себя, скажем так, неблагодарно. Я его знаю давно – со школы ещё, он к нам в восьмом классе пришёл, как-то мы с ним сдружились. Язык у него без костей, весело с ним всегда, я ему всегда поддержку давал – пристроил к себе год назад на работу. После школы мы с ним лет пять не виделись, потом случайно на Продэкспо встретились, оказалось, что занимаемся одним и тем же – продажами продуктов питания. У него в компании платили плохо, я его к себе переманил, в отдел, менеджером. Постарался для него: базу дал, с клиентами познакомил, ввёл в курс дела, да и потом всегда помогал, прикрывал от гневных непредсказуемых наездов генерального. Ну, иногда ругал Фёдора – не без этого, – когда он косячил, но никогда на личности не переходил, хотя голос повышал, а он… А что он? Он просто стал меня за глаза грязью поливать, распространять про меня нелепые сплетни по офису, а генеральному и вовсе небылицы рассказывал – и что я больше не на переговоры езжу, а бухать за счёт фирмы; и что с чёрных бонусов для закупщиков, которые им отвожу каждый месяц, кормлюсь; и что конкурентам информацию о контрагентах наших сливаю. Но до поры до времени, он лебезил, улыбался, подчёркнуто дружелюбен был – ровно до того момента, когда я решил уволиться – и его подковерная работа сыграла роль, да и вообще, разногласия с высшим руководством компании поднакопились – пора было менять место работы. Вот тут наш цветочек расцвёл. Фёдор перестал мне отчитываться, разговорил сквозь губу, а как видел нашего генерального, то прямо в струнку вытягивался: «Чего изволите, Олег Борисович? Как скажите, Олег Борисович! Очень правильное замечание, Олег Борисович, сделаю всё как вы говорите». Не знаю, что им двигало. Может, это в пику мне он так себя вёл, потому что считал, что я зажимаю, всегда чувствовал дискомфорт от того, что мне подчинялся (ну ведь не злоупотреблял я. А если и орал, так это когда он сам себя подставлял своим враньём вечным. Бонусы он всегда получал, их для него я всегда зубами выгрызал), а может, натура такая предательская и её не перевоспитаешь. А скорее всего, он думал, что так он заслужит расположение генерального, меня откровенно недолюбливающего, и получит преференции в виде премий, надбавок и прочих бонусов, и должностей.

 Ну да бог с ним. Для меня дружеские отношения всегда значили больше, чем материальные блага. Не стоило из-за этого в грязи валяться. Ну, а для кого-то эта грязь вовсе и не грязь, а дом родной, естественное бытие. А вдруг? Мне такое трудно представить, а другие таких, как я, за дурачков считают. Всё жизнь по своим местам расставит, в конечном счёте.

Прошло три месяца с того дня, как я из той фирмы ушёл. Конечно, без дела я не сидел, уже через месяц устроился в другую, работал – новые знакомства, новые заботы. И вот, возвращаюсь вечером домой, звонок. Смотрю на экран, так, звонит Фёдор. Ну, я примерно знаю, что он хочет. Фирма, из которой я ушёл, а он остался, с месяц как закрылась, не выдержала кассового разрыва – это я от коллег из других отделов знал, иногда перезванивался с ними. Сначала решил не отвечать, а потом разобрало, стало интересно, что он сейчас плести начнёт. Ну да, нет, конечно, у человека совести. Ладно.

– Привет, Женёк! Как дела? – таким тошнотным бодрячком подкатил Фёдор.

– Привет, – сухо ответил я.

– Нехорошо, брат, друзей забывать. Чего не звонил-то?

Ну, блять, что за человек. Не было у меня настроения в игры эти дебильные играть, поэтому я эти его «просто поболтать, сходить бухнуть» сразу купировал, объявив:

– Что, думаешь, не знаю, зачем звонишь?

– А… а что, нельзя? Я просто со старым другом хотел… – ну вот, завёл шарманку. Не друг ты мне старый, а старый лгун, неисправимый лжец и клеветник.

– Заканчивай. Ты же прозрачный, все твои мысли и уловки я наперёд знаю. И всегда знал.

Он на пару секунд смолк, слышно было как колёсики в его маленьких мозгах что-то такое там выщёлкивают, а потом, всё же, решил сменить тон или тактику.

– Ну и что у меня за мысли?

– Да ничего сложного. Деньги! Это же самое-самое главное для тебя. Ну да, работа там – это важно, потому что – тоже деньги.

– Да? Мы же друзья, – Фёдор не унимался, делал попытки. Молодец, настоящий уебан, нет, такому не научишься, природный талан, данный от рождения – сказал бы «от бога», да не от бога он. Точно не от бога.

– К-ха, – я аж поперхнулся. – В каком месте друзья-то? Я тебя на работу устроил, обучил всему, базу дал, косяки покрывал твои, – всё-таки прорвало меня, эх, – а ты генеральному на меня наговаривал, а в конце вообще откровенно бычить стал, демонстративно жопу Олегу стал нализывать до зеркального блеска. С тобой общаться – как в гнилой лошади копаться. Друзья, блять. Знаешь ведь, что в больничку после такого не поедешь, так почему бы и нет, да? У меня есть преимущество в физической силе, но с тобой, типа «другом», я его никогда не использовал. Знаешь, некоторые это благородством называют. Но ты же не знаешь такого слова, своё преимущество безнаказанности ты на сто процентов используешь, оскорбляя и клевеща. Пакостно всё это, мразотно. – Зря я так начал с ним говорить, всё равно его не исправить. Сорвался, стыдно.

– Ох ты, какой крутой, – изменив тон с дружеского, на наглый, агрессивный, пропел Фёдор. – Сильнее, говоришь? – прорезался злобный гоблин из камуфляжных кустов рассуждений о дружбе, аж в нос заговорил и запыхтел. – Может рискнёшь? Покажешь, какой ты, сука, боец?

 А я уже, услышав настоящий его голос, успокоился, поэтому на его предложение ответил:

– Ну ты же знаешь, где я живу. С 19 до 19-30 я уже дома. Приезжай.

– Приеду, не беспокойся, – буркнул Фёдор и трубку бросил.

 Конечно, никуда он не поедет. Зачем это ему? Он же болтун, а не псих. Я был уверен, что он трепался, в обиженных чувствах прибывая. Обиженка пузатая. Но я ошибся.

С того разговора прошло два дня, возвращаюсь я домой и, уже подходя к подъезду, слышу:

– Кашин, постой-ка.

 Оборачиваюсь, присматриваюсь, и что, точнее – кого я вижу? От лавочки ко мне спешит он – мой ненаглядный клеветник Фёдор. Подошёл, встал в позу спесивого Д’Артаньяна и дерзко так заявляет:

– Ну, что? Обосрался?

– Иди на хуй! – ответил я просто, чтобы отстал, тем более что я действительно занервничал, но больше разозлился.

 Я попробовал уйти от греха подальше, но он не пустил, схватил за куртку. Схватил! Ну, меня и переклинило, навалилось всё разом – обидные слова, сплетни, враньё, подлость. Комбинация вылетела сама собой – хлёсткий лоу под колено и сразу же левым боковым по печени. Фёдор честно успел что-то там махнуть в сторону меня, но короткие ручонки, то есть, руки коротки, а потом нелепо подпрыгнул вперёд и вверх, и навалился на меня всеми своими объёмными жирами весом под 120 килограмм. Тип он тяжёлый во всех смыслах, на ногах я не устоял, стал падать, и в падении развернул его тельце боком. Фёдор перелетел через меня и башкой врезался в спинку лавочки. Пока он, похрюкивая, возился, пытаясь подняться, я напрыгнул на него сверху и надавил большими пальцами ему на глазные яблоки.

– Ну что, иудино семя, хочешь, глаза тебе выдавлю? – Что я несу? Зачем мне всё это? Я кричал и буквально задыхался от ненависти, и не хотел, и хотел причинить боль. Второе желание оказалось сильнее, чёрное победило белое, я слегка, как мне показалось, поднажал…

 Чуть-чуть, показалось, что чуть-чуть, а вышло? Мои пальцы внезапно провалились во что-то липкое, тёплое – Фёдор вскрикнул, а я в ужасе отдёрнул руки, но было уже поздно. Я выдавил ему глаза, сам не знаю как. Я испугался до усёра. Это же тяжкие телесные! Тюрьма! Нашёл себе «приключений».

Фёдор, держа руки у лица, но не прикасаясь к нему, хныкал и причитал, постоянно повторяя:

– Вызови скорую, вызови, вызови. Я ничего не вижу, не вижу ничего. Помоги.

– Сейчас, погоди.

– Вызови скорую, прошу тебя, вызови.

– Секунду погоди.

 Я никак не мог сосредоточится, а он всё продолжал своё:

– Не вижу. Вызови скорую, помоги.

– Да заткнись ты! – прикрикнул я на него, – Дай подумать секунду!

Мой окрик его вразумил, он испугался и замолчал, лишь постанывал.

– Так, я тебя сам отвезу, – я всё решил, само в голове сложилось, испуг сменился жаждой лихорадочной деятельности. – Я сейчас, сейчас, посиди спокойно. Я только домой сбегаю.

– Не-ет, – плаксиво сказал Фёдор.

– Нет да. Потерпи, надо действовать быстро, а то ослепнешь, – ну, Фёдор уже ослеп, и никакой доктор ему уже не поможет, но если бы я не обнадёжил его, одновременно припугнув, то он, чего доброго, поднял бы шум, а шум мне совсем ни к чему. Что удивительно, никакой жалости я к нему не испытывал. Или не удивительно?

 Усадив его плотно на лавочку, я помчался вихрем домой – там скинул телефон на стол, на вопросы жены ничего не ответил (начнёшь врать, не остановишься, да и не слушал я никаких её вопросов) – и вернулся к нему. На всё про всё у меня ушло минуты полторы. Я как его оставил, так он и сидел: голова на бок, рот приоткрыт, по щекам течёт, короны ладоней с пальцами, торчащими в растопырку, закрывают глаза, но к ним не прикасаются.

Определил я правильно: Фёдор приехал сюда на своей машине, навряд ли бы он стал добираться на другой конец города на автобусе. Аккуратно придерживая Фёдора под локоток, я довёл его до машины – подержанный форд «Фокус», у которого он был третьим владельцем – обшарил карманы, выудил мобильник и связку ключей. Хорошо.

Фёдор сидел на переднем пассажирском сиденье, я выводил машину на дорогу и утешал его – как умел:

– Потерпи, быстро доедем. Пять минут и больница, а там укольчик, будет хорошо.

– Я же не вижу ничего. Ты меня…

– Да не всё так страшно, – перебил я его, – Это кровь тебе глаза залила, поэтому ты и не видишь.

– Нет, не обманывай, я же чувствую. – Прав ты, – думал я, – это не царапины кровоточат, а твои зенки текут, но ты пока этого точно не знаешь, а только чувствуешь. Ну и пусть, чувства – вещь субъективная, даже если сейчас они и не врут, как ты привык лгать и клеветать всю свою жизнь, брат небрат.

– Скоро уже, – сказал я, и вышло обещание таким уверенным, что он затих, если не поверил, то успокоился, принял реальность того, что зависит от меня. С призраком такой желанной независимости пришлось Фёдору распрощаться.

Обмякшая тушка прислонилась к двери и кряхтела – Фёдор страдал молча. Проехав таким манером с километр, я остановился, и Федя, конечно, встрепенулся:

– Что? Приехали, да? Больница?

– Нет ещё. Я на минутку.

– Куда? Не бросай меня одного, – заволновался Фёдор.

 Ладно. Надоело мне его утешать – я ничего ему не ответил, хлопнул дверью и рысью к мусорному контейнеру. Скинув лишнее, опасное, я вернулся назад. Пять минут и мы на месте. Я помог Фёдору выбраться из салона и повёл… Мимо матч бетонных кораблей – столбов электропередачи, через парк, обходным, самым коротким путём.

– Где мы? – спросил Фёдор, беспомощно крутя головой, всматриваясь слепотой в окружающий его со всех сторон вечный мрак, опять почувствовав, что мы идём где-то не совсем там.

– Идём в больницу. Нам через сквер осталось пройти, так к приёмной в травму ближе. Я там пару раз был, знаю, что говорю.

Шли мы порядочно, во всяком случае, дольше, чем я ему обещал. Когда подошли к пруду, Фёдор начал волноваться:

– Долго ещё?.. – спросил Фёдор. – У меня глаза болят, – пожаловался он после короткой паузы.

– Да нет, пару шагов всего, и мы на месте.

 После своих последних слов я перестал его поддерживать. Сделав шаг ему за спину, я присел и резко дёрнул его за лодыжки. Он упал лицом вперёд, ударившись со всего маху плашмя о подмёрзшую землю – первый снег вчера шёл, но для конца октября всё равно не холодно. Я накрыл его собой, словно защищая – защищая от всего враждебного мира, только он и я, я и он. Просунув предплечье ему под подбородок, закрыл замок и начал душить изо всех сил, постепенно наращивая давление на горло. Он почти не сопротивлялся – немного дёргался, ногами дрожал – и больше ничего. Через минуту, а может и раньше, он перестал подавать признаки жизни. Нет, он не умер – отключился. Следовало поторапливаться. Подтащил его тело к бетонному берегу пруда – бля, насколько же он тяжёлый, аж в пояснице защёлкало, – и пинками скатил в воду. Тихий – бултых – и на полпути останавливаться нельзя. Следовало, конечно, раньше об этом позаботиться, но не было времени. К счастью, я быстро отыскал то, что мне требовалось, чтобы закончить с ним. В кустах лежала длинная палка, дубина, на конце раздвоенная в рогатину. Этой рогаткой я надавил на плавающее у берега тело, опустил его к самому дну. Никакого эффекта, который можно было ждать. Словно и не тело я вжимал в ил, а куль, набитый тряпками. Он даже не дернулся. Так прошло пять минут – я знаю, я медленно считал до трёхсот, – и уже, когда я хотел убрать дубину, из-под воды выбулькало с дюжину крупных пузырей. Выходил последний воздух? Да, так и есть.

Конечно, я изначально ни в какую больницу и не хотел отвозить Фёдора. Если бы отвёз, сел бы надолго. Расплата за глупость, не умение контролировать свои желания. Поэтому я отвёз в ближайший к моему дому парк – между прочим, самый большой городской парк в Европе, – а по пути избавился от его мобильника, выкинув его на помойку. Ну а в парке, ну вы теперь знаете, что случилось в парке…

 Теперь мне оставалось избавиться от его автомобиля. Оставлять его рядом с парком, означало навести на след. И в моём районе машину оставлять не следовало. Я проехал по кругу объездной дороги, через три соседних района. По пути заехал во двор старого советского девятиэтажного дома. Я правильно сделал, именно рядом с такими домами, часто доживали свой век припаркованные в доисторические времена развалюхи. С одной из таких я снял номера и повесил их на форд Фёдора – теперь его машину будет трудно отыскать. Машину с чужими номерами я оставил во дворе многоэтажной новостройки, пристроив её с краю стоянки.

Выходило, что я наказал Фёдора за свой страх, за свою обиду. Так что же получалось, что это я обиженка, а не он?

Домой я пришёл в половине десятого…