Оказалось, что дома́ находились совсем рядом с асфальтированной дорогой. Мы плавно поскользили по ней. Я сидел между двух молчаливых пожарных. В салоне пахло по́том, гарью и мыльным раствором. Болтающаяся под зеркалом вонючка, в виде бородатого хипстера с надписью «борода для мужчины честь, а усы и у бабы есть» едва ли могла здесь помочь. Данная надпись хорошо смотрелась рядом с усатым водителем. Я покосился на соседей. Обычные работяги. Вылазка их вымотала, они были в секунде от засыпания. «А командир у них – козёл тот ещё», – подумалось почему-то. В общем-то мне на него было всё равно, но раз он решал мою судьбу… Командир, будто уловив мой пристальный взгляд, резко повернулся. Я, пытаясь не растерять остаток достоинства, изобразил подобие улыбки. Это его разозлило. Он сжал кулак, но передумал. Щёлкнул по обгоревшему вымпелу и отвернулся. Вымпел плавно закачался. Мне показалось, что я уже видел этот вымпел недавно…

Водитель закурил. Едкий дым не нравился командиру, который прилип к приоткрытому окну. Я глядел на ночную лесополосу, пролетающую вместе с редкими дорожными знаками. Вскоре мы свернули в какой-то посёлочек. В одном из домов горел свет. За решётчатым окном маячил полицейский.

– Приехали… – сказал водитель.

– Вижу, не слепой, – проворчал командир.

– Комендатура, – неожиданно вставил пожарный, что сидел слева от меня.

Некоторое время они смотрели друг на друга, словно опасаясь подходить к этому дому с пустым флагштоком на крыше. Наконец командир выпрыгнул из машины и направился к полицейскому. Тот, бросив недовольный взгляд в нашу сторону, скрылся в недрах. Командир посмотрел на водителя и рукой показал выключить фары. Через минуту вышел полицейский, они поговорили и направились в комендатуру. Водитель, тихо матерясь, выпрыгнул из машины. Мои сопровождающие по очереди зевали. В момент их перезёва, я дёрнул ручку справа и вытолкнул соседа. Тот даже сгруппироваться не успел. Я выпрыгнул вслед за ним и побежал. Позади послышались перекрикивания. Я перемахнул через забор и прокрался к дому. Хорошо, что собак нет. Огород тут порос бурьяном. Я дёрнул дверь, ведущую в подвал, – та легко поддалась. Молясь про себя, медленно спустился, прикрыв дверь, и сел на пол. В окно периодически попадал свет фар, доносилось тарахтение то ли ЗиЛа, то ли ещё какой машины. Вскоре всё утихло. Ни свечения, ни голосов, только я и подвал.

Я положил голову на какую-то рогожку. Картинки в голове метались, будто болиды на гоночной трассе. Я проваливался в сон, просыпался. Иногда, казалось, от меня исходит исподний пар, потом, наоборот, леденел, как в морге. На рассвете наконец смог осмотреться – большой подвал, казалось, зажиточного дома. Только обильные запасы давно закончились. Остались лишь две стеклянные банки с неясным содержимым. Ощущение дикого голода мешало думать. В последний приём пищи… мы пили кофе… с Ней… В её глазах я видел лишь жалость. Возможно, любовь там тоже была… Но что я знаю о любви? Она смотрела на меня и говорила: «ты ешь-ешь». Словно подливала воду в море, – я не чувствовал ничего – ни к ней, ни к жизни… Потом – синхронное топтание и посадка в автобус. В него мог сесть кто-нибудь другой. Мало ли людей на остановке?

Я взял одну из банок. Вооружившись тупым ножом, лежащим тут же, потратил с десяток минут и всё-таки открыл. Непонятные бобы в плесневелом соусе напоминали внутренности покойника. Однако я съел почти всю банку, получив удар по кишечнику. Меня начало мутить, и муть, поднимаясь через всё тело, добралась до мозга, отправив меня в пространное состояние. Если бы в этот момент кто-то спустился в подвал, я не смог бы объяснить, кто я и что здесь делаю.

Вдруг раздался скрежет. В приоткрытое подвальное окно влетела ворона и вперила в меня свои чёрные глаза-пуговицы. Через несколько секунд, она медленно развернулась и выпорхнула. Я подошел ко второй двери, ведущей в жилые помещения, и с удивлением обнаружил, что петли совсем проржавели. Дёрнул, – дверь упала мне на плечо, осыпав кусочками старой краски и прогнившего дерева. Я прислонил её к стене и зашёл в дом. Здесь когда-то было уютно. Но уют безвозвратно исчез. Картину, лежащую на полу, покрывала пыль. Сверху – тёмный квадрат на обоях и большая головка гвоздя. Я поднял картину, на меня взирала угольная бездна с двумя зелёными точками, похожими на глаза, – то ли шахта с двумя мерцающими фосфорными огоньками, то ли чёрная как смоль кошка. Словно две виноградинки бросили в битум. И они лежат теперь, смотрят куда-то вглубь, будто не замечая никого. Половые доски отражались едва уловимым скрипом. Напротив комода висело зеркало в ажурной деревянной раме. Стекло разошлось сеткой трещин. Издали они показались паутиной, но вблизи я увидел несколько своих отображений, будто мою сущность разделили на несколько несоразмерных частей, и теперь они, обособленно друг от друга, путешествуют по мирам, каждая заходит в свой дом… Я попятился, пока не упёрся в лестницу, стоявшую у стены, и уже собирался было выйти на улицу, как вдруг с громким звоном упала подвальная дверь. Я так сильно вздрогнул, что задел банку на столешнице. Банка упала с отвратительным шумом. Крышка звонко покатилась. Из банки высыпался белый порошок, похожий на соль… Я спустился в подвал и лоб в лоб столкнулся со старой женщиной, облачённой в замызганный халат. Лицо её перекосилось от ужаса. Морщины углубились, будто поверхность плохо уплотнённого грунта, размытого весенними ручьями; глаза почернели, рот открылся, оголив редкие, почти что младенческие зубки.

– Не бойтесь! – произнёс я.

– Ты кто такой? – шёпотом спросила она.

– Я из соседней деревни. Пожар там был, может слышали? Это я поджёг, случайно. Пожарные сюда привезли. Хотели ментам, то есть полицейским, сдать. Но я сбежал. Вы на меня не доносите, умоляю…

– Ага, ага… – она попятилась, упёрлась в стол, застонала и опустилась на колени.

– Вам плохо?!

– Валерьянки мне принеси, сынок. На кухне посмотри.

Я метнулся наверх, дошёл до кухни, но на секунду задумавшись, вернулся обратно. Старушки не было. «Вот зараза!» – бросил я, выбегая на улицу. Под солнечными лучами остановился. А куда я, собственно, бегу? Днём заброшенность участка бросалась в глаза ещё сильнее. Со стороны дороги участок был обнесён забором из профлиста, с противоположной – реденьким деревянным, за ним виднелся соседский сарай и огород, в таком же плачевном состоянии. Я перелез и, зацепившись за куст колючего крыжовника, врезался в сарай. Из дома выбежал дедок и с криками накинулся на меня. Я оттолкнул его. Дедок разозлился, но больше не нападал.

– Слушай, давай я просто уйду?! Зачем тебе неприятности? – сказал я.

– Ха, ты ещё и наглый!

Во двор, крича и матерясь, вбежали ещё несколько престарелых мужичков. Я увидел вилы у сарая и, лихо подхватив, стал размахивать ими. Но тут во дворе появился полицейский. Мы пересеклись с ним взглядами. Я почти успокоился, – его глаза выражали какое-то умиротворение. Опустил вилы. Но мужики продвинулись в мою сторону. Пришлось поднять вилы обратно.

– Отвалите! Пусть полиция разберётся!

– Да-да, отойдите от него, – монотонно произнёс полицейский.

На металлический забор взгромоздились несколько старичков.

– Поймали поджигателя! – крикнул один.

– Да если бы поджигателя, этот с автобуса!

– Этих ничего не берёт. По лесам разбрелись… – тихо произнёс третий.

– Так, всё. Отойдите от него. Вообще расходитесь, – сказал полицейский и подошёл ко мне, – вилы поставь на место. Как зовут?

– Тимур Верхоланцев. Я, действительно, с того автобуса…

– Ладно, пошли, – спокойно сказал полицейский.

Он был в ещё пахнущей ателье новой форме с почему-то совершенно пустыми погонами.

– Придётся надеть наручники.

– Надо, так надо, – отозвался я.

В кабинете комендатуры он снял наручники. Я посмотрел в окно, пытаясь определить место, где ночью стояла пожарная машина.

– Если что, меня зовут Михаил. Местные кличут Мишаней, – начал он.

– Тимур, – ещё раз представился я.

Он достал чистый лист бумаги и попросил телефон. Я протянул ему оба:

– Там ничего нет.

– Разберёмся.

Он посмотрел мне в глаза, потом на телефоны:

– Хм, этот умерший, а здесь два процента осталось… Ты всё правильно сделал. Моя оплошность, – не сразу понял, в чьих он руках. Начальника отговаривали, но вроде он определился…

– Что? – удивлённо спросил я.

– Читал сообщения в Горале? Яблоко хочешь?

– Можно.

– Только полностью не съедай – живот опять скрутит. Держи нож.

Он посмотрел на меня, словно ожидая мою реакцию, словно от моей реакции многое зависело. Я взялся за липкую рукоять ножа. Полицейский улыбнулся:

– Ты что же нож сюда притащил?.. За попытку сопротивления вы будете расстреляны!

Тут же в кабинет вошёл парень в охотничьем камуфлированном костюме. У него были некрасивые черты лица. Он посмотрел на нож, который я сразу же отбросил. И, будто ничего не заметив, заикаясь, сказал полицейскому, что кто-то приехал.

– Да ну нахер… – полицейский показал на меня. – С этим поможешь?

– Ку-куда его?

– К дэбилу.

Они взяли меня под руки и повели в погреб, что был обнесён кирпичами с абсолютно кривой кладкой. Там жутко воняло. При входе стояло оцинкованное ведро с подтёками: то ли краски, то ли… Сверху гудела старая лампочка с характерным вольфрамовым запахом. Под ней я увидел огромного детину с взъерошенными и поседевшими (не по возрасту) волосами, остекленевшим взглядом и будто слёзными подтёками на щеках. На детине были спортивные штаны грязного цвета. Вязанная кофта с протёртыми локтями свисала как брюхо только что родившей собаки.

– По-по-двинься… – прикрикнул на него заикающийся.

Тот повиновался, не обращая на меня внимания. Нас оставили, задвинув тяжелый засов. Дверь была сколочена из кривых сучковатых досок… Это последнее, что я увидел. Лампочка погасла. Стало так тихо, что, я, сглотнув, создал эхо. Однако вскоре глаза привыкли, появились очертания ведра и сокамерника.

– Привет, – начал было я.

Ответа не последовало. Я решил продолжить.

– Даже не знаю с чего начать. Ехал в автобусе, сжёг дом, потом пожарные, полиция…