Тамлин сделал обманный выпад, перекувырнулся через овражек и вскинул руку. Черный протуберанец выстрелил по-змеиному молниеносно и снова отбил капсулу в полете – на этот раз голубую. Та подлетела вверх и затерялась в ивовой кроне. Черное тельце заворочалось в коконе из речного ила. Тамлин прищурился и отступил под защиту тростника.

Намерения его противника изменились. С одной стороны, вместо жажды убийства паразитом овладело желание поймать прыткую добычу и сделаться ее хозяином. С другой – страх, что отразить третье ее нападение скорее всего не удастся. Пришелец принялся формировать одну иллюзию за другой, стараясь привлечь внимание добычи, и обжигал сенсоры воина сканирующими волнами в надежде пробить ментальные щиты и найти уязвимое место. Между корнями ивы по очереди проявились цветы и фрукты, диковинные животные и странные предметы, а под конец – полуразложившаяся голова огромного карпа, которого слизевик выудил для своего хозяина в реке, а тот, видимо, записал ее в ряды соблазнительных деликатесов.

Тамлин же сам не знал, чего хотел. Тварь под ивой раздражала его настолько, что он готов был удавить ее голыми руками. Но если приволочь эту пакость во дворец живьем, Минна с ума сойдет от восторга – высокоразвитые паразиты, которые умеют создавать мыслящие иллюзии, в Аэд еще не встречались. Эмре, правда, тоже сойдет с ума, но от тревоги, и потребует ликвидировать эту дрянь во избежание эпидемии. Ассея его поддержит: генетический материал удобнее и безопаснее отбирать с мертвого тела.

Воин выглянул из укрытия и скривился – расчлененный слизевик восстановил целостность тела и как ни в чем не бывало тянул щупальца к прибрежным зарослям. Пришлось убрать клинки в ножны и задуматься над сменой тактики.

Под ногами зашуршало. Тамлин глянул вниз и обнаружил под сапогом сонную лесную сциллу, устроившуюся в тростнике на зимовку. Не раздумывая, он подбросил ее носком – трихвостая ящерица свернулась в воздухе тугим шариком, который удобно лег в ладонь – и швырнул в сторону противника. Сцилла шмякнулась о черную жижу и с хлопком превратилась в трех взбешенных ящерок. За ней последовали три ее товарки, которых Тамлин выковырял из норок окрест.

Слизевик ретиво атаковал дюжину рептилий, надеясь на легкую добычу.

Зря.

Сциллы легко ускользали из его силков и вымещали свое остервенение на агрессоре, телепортируя из него целые пласты слизи, которые материализовались над рекой, шлепались в воду и, свободные от паразитического гипноза, уплывали подальше от берега. Тамлин заприметил под корягой электрического ежа и с ухмылкой отправил в полет и его.

Еж, мирно поедавший болотных червячков, к своему удивлению вдруг оказался в воздухе, где был пойман слизевиком. Вспыхнувшим в свете синепатии золотом от радости, что хоть кого-то ему удалось поймать.

Напрасно.

Внутри скрученной спиралью ложноножки сверкнуло, полыхнуло и затрещало. Клочья обгоревшей слизи слетели с ежа как листья с дерева по осени. На прогалине завоняло паленым тряпьем. Еж упал и покатился по земле, стреляя электрическими разрядами в слизевика и сцилл, чье бешенство немедленно вышло на новый уровень. Одна из них в запале ярости куснула колючий бок; еж материализовался высоко над прогалиной и полетел к земле, объятый искрами и пламенем.

Тамлин вышел из укрытия, проскользнул сквозь хаос из располосованных ложноножек и ящериц, с хлопками исчезающих из-под ног и возникающих на гребне слизистых волн – и все это на фоне извергающего молнии ежа, летящего метеором сквозь ночную мглу. Легко пробрался к корням ивы, убеждаясь, что если что-то и может быть сильнее страха, так это удивление.

Паразит ослабил кокон и оглядывал царящий на прогалине балаган бусинами ошалелых глаз. Таэм решил добавить в действо нотку пикантности и опустил ментальные щиты – мол, ты хотел оказаться внутри моей головы, так получай.

Паразит сморщился под водопадом синепатических переживаний, но вдруг зацепился за смутный образ, выуженный из подсознания воина. Прозрел и понял, какую иллюзию ему следовало создать, чтобы поймать добычу на живца.

Поздно.

Отбросив игры, Тамлин с места взвился в воздух, в прыжке выхватил клинки, раскрылся цели до самого дна и сам проник в ее сознание.

Черное тельце глядело на него.

И было им.

Оно хотело жить, жаждало плодить себе подобных, потому что единственное в своем роде проникло сквозь аномальный портал, уверенное, что этот мир, как и любой другой, сотворен для него, создан под его потребности.

Оно было чем-то важным, но вот-вот могло стать ничем.

Как тот образ из подсознания прыткой добычи, похороненный глубоко под слоем ярости и горечи.

Жизнь вдруг оказалась бессмысленной. Смерть – неотвратимой.

Вспышка этого откровения – как точка в центре мишени – показала воину, куда нанести удар.

Тамлин, приземляясь, всадил в черное тело оба клинка по самую рукоять. Всадил с громким выдохом, продолжая удерживать ментальную связь с жертвой. Кожа паразита лопнула; в воздух взвился рой черных мушек, разлетелся по округе и слоем пепла осел на голых деревьях. Воин откатился, поднял воротник и отступил, не спуская с противника взгляда.

Слизевик в агонии хлестал прогалину плетьми ложноножек, сциллы с шипением разбежались, еж приземлился где-то в прибрежных зарослях. Воин, отрезанный от заводи бушующим простейшим, решил подобрать оружие позже и отступил на край мыса над рекой. Осмотрелся, просканировал окрестности.

И замер, вглядываясь в противоположный берег.

После чего вскинул руку и отправил зеленую капсулу в полет, но промахнулся.

Белая лань – живой прототип паразитической иллюзии – гарцевала на камнях, вскидывая ножки. Она припала к земле, когда изумрудная слеза просвистела мимо ее уха.

Но не отступила.

Напротив, подскочила к обрыву, дрожа и перестукивая копытцами. Исторгла из себя мыслеформу. Вопрос, такой неистовый, что Тамлин дернулся как от удара.

И опустил руку.

Вглядываясь в черно-белые глаза животного, оказавшегося не вымыслом, а самой настоящей правдой, ему захотелось крикнуть, прокричать ответ на весь лес. Так громко, как только можно.

Но он с ужасом ощутил, как немеют руки и ноги, деревенеет шея, а лицо искажается в гримасе. Одаренный воин, не знающий промаха охотник, которого невозможно убить – замер на краю обрыва, парализованный, оцепеневший, онемевший. Всего на несколько мгновений.

Их оказалось достаточно, чтобы последний силок, выпущенный слизевиком, попал в цель.

Резкий удар в грудь. Путы обвиваются вокруг плеч, тошнотворными червями ползут к шее и сжимают ребра. Тело выгибается дугой, перед глазами плывет пелена, на губах выступает кровавая пена. Черная слизь лижет подбородок, источая дух разложения – как обнажившееся морское дно с клубками водорослей, высохшими медузами и серебристыми рыбьими боками в перегретых на солнце лужах.

Тамлин наблюдал однажды такой отлив – в тот день вода ушла далеко за линию горизонта, а сейде из подводной крепости спешно эвакуировались в Эре-Аттар под охраной воинов-элле. Принц не видел чудовищной волны, захлестнувшей берег ночью, но говорили, что море в исступлении добралось аж до Наэтлиэ, где наутро в фонтанах вместо форели плавали акулы.

Король моргнул, прогоняя из-под век миражи.

– Пятьсот сорок пять, – прохрипел он, все больше теряя контроль над собой. – Пятьсот. Сорок. Пять…

Вслед за чем покачнулся на негнущихся ногах.

И упал в ревущую темноту речного потока.

Булыжники, утяжеляющие сеть, потянули ко дну; водоворот швырял на камни, слизевик все крепче сжимал ребра, лишая Тамлина кислорода. Он попытался высвободиться, дернул рукой, вкладывая в рывок всю свою волю, но налетел на камень.

В плече хрустнуло, грудь пронзила резкая боль.

Сопротивляться было бесполезно. Тамлин расслабился, и река снова швырнула его на камни. Под веками вспыхнула молния, тело пронзило током. Все, что он успел сделать перед тем, как его окутала тьма – шепнуть одно слово.

Имя.

…Ему сказали, что искать ее стоит в мастерской.

Тамлин сбежал по лестнице третьего яруса в нетерпении, удивившем его самого, миновал пустую северную башню, где этой весной никто не гостил, и вышел к мастерским рода Илуфер. Хотел войти в оружейную без стука – просто потому, что мог проникнуть в любое закрытое помещение в своем дворце. И тем рассчитывал произвести определенное впечатление.

Но дверь в мастерскую оказалась приоткрыта.

Она стояла у окна, склонившись над колонковой шкуркой, и ловко орудовала пинцетом. Как всегда одетая в пурпур. Она оглядывала мех, выдергивала из его гущи длинные волоски, осматривала каждый на просвет и складывала в ларчик на подоконнике. Луч солнца выхватывал из полумрака мастерской ее плечо, укрытое волосами и оттого казавшееся облитым золотом.

Тамлин отворил дверь шире и произнес одно слово.

Имя.

– Иффиндея.

Девушка обернулась. Золотое свечение вспыхнуло где-то внутри нее и засверкало так ярко, что Тамлин прищурился.

– Ваше величество, – она завороженно поглядела ему в глаза, затем опомнилась и протянула длинный сверток. – Вот, как вы и заказывали. Неширокий размах, композитные плечи, тетива с повышенной износостойкостью. Над стрелами я еще работаю, хочу сделать отклонение в полете минимальным. Заказала кузнецам наконечники в форме бузинного листа.

Тамлин развернул пергамент – и втянул воздух. Лук был гораздо лучше, чем он ожидал. Легче, гибче, прочнее. Менее мощный, чем блочный, зато не ограничивающий свободу маневров в лесной чаще. Он перекинул древко из одной руки в другую, растянул новую, пахнущую кожей тетиву.

– Оружие готово к формированию бионической связи с хозяином, – Иффиндея провела рукой по изгибам деревянных плеч.

– Отменная работа, – Тамлин взглянул на нее с одобрением. – Чем занимаешься?

– Собираю ворс, – Иффэн приподняла колонковую шкурку. – Светлая линия 'тар сделала заказ на кисти для живописи. Вот, работаю.

Уходить из оружейной почему-то не хотелось. Вспышка синепатии набирала обороты, что удивляло его – Эмре говорил, эта его особенность проявляется только в минуты сильных переживаний. Тамлин вынул кинжал из ножен на поясе и принялся вырезать на плече лука свое имя, надеясь в этом незамысловатом занятии обрести душевное равновесие.

– Виэт говорил мне, что ты стала мастерить кисточки, – сказал он, не отрываясь от дела. – Не понимаю, зачем. Ты прекрасная оружейница, Иффэн. Не трать время на мелочи, с которыми другие могут справиться не хуже.

– Ну, знаете, – девушка вспыхнула, – это совсем не просто! Выбрать мех и правильно его обработать недостаточно, у ремесленников без особой одаренности кисти получаются никуда не годными.

– Неужели?

Иффиндея глянула на короля, прищурившись.

– Разница такая же, как между стряпней того, кто любит готовить и кто просто умеет это делать. Или тем, кто спасает чужие жизни по долгу службы, и кто делает это из убежденности, что жизни эти не так уж никчемны, как может казаться другим.

Тамлин не смог сдержать улыбки, но продолжил водить кинжалом по дереву.

– И ты знаешь, в чем их тайная ценность?

Иффэн приняла вопрос всерьез и смутилась.

– Могу только предполагать, – она опустила глаза. – Знаете, я однажды вглядывалась в темное небо ночь напролет. И сумела разглядеть скопления галактик там, где на закате мерцала лишь пара одиноких Солнц. Той ночью я поняла кое-что. Чем дольше вглядываешься во тьму, тем больше звезд в ней видно. И мы – как эта тьма. Нам стоит держаться друг друга, вглядываться друг в друга. И видеть там больше, чем показалось на первый взгляд, – эльне убрала с лица непокорный золотой завиток и рассмеялась. – Ну вот, я совсем как брат. Говорю красивые слова ради слов. Я мастерю кисточки просто потому, что хочу быть причастной к созданию красоты. Вместо того, чтобы довольствоваться ремеслом, которое несет смерть. Так бессмысленность жизни кажется мне чуть менее невыносимой. Вот и все.

Тамлин удивился. Так сильно, что оторвался от работы и взглянул Иффиндее в глаза. Глаза эти были цвета чистейшего цаворита с вкраплениями желто-зеленого пламени – как спинки бронзовок, запутавшихся в древесной кроне, наполненной светотенями. Затем пожал плечами и вернулся к своему занятию.

Иффиндея закусила губу и вдруг протянула руку к его лицу. Провела мехом по его щеке, подбородку, шее. Тамлин вздрогнул; лезвие кинжала соскочило, оставив на изгибе дерева глубокую борозду.

– А еще, когда я мастерю кисти, – прошептала девушка, – я представляю, насколько приятно грубому холсту будет ощущать такое нежное прикосновение. И надеюсь, что это хоть немного смягчит его.

Тамлин снова поднял глаза и уже не отводил взгляда. Свечение, исходящее от девушки, расходилось по оружейной слепящими волнами и подсвечивало каждый предмет изнутри так, что тот казался особенным и ценным.

Уникальным.

Воин медленно, бережно отложил на стол лук, положил руку на затянутую в пурпур талию, притянул девушку к себе и…

Иффиндея вдруг уперлась ладонями ему в грудь, заглянула в глаза – пытливо, взволнованно, требовательно.

– Нет. Сначала пообещай кое-что. Мне кажется, я сотворила нечто, что отнимет тебя у… – она сглотнула и торопливо продолжила. – У всех нас. Что ты возьмешь этот лук, надеясь на него уйдешь в леса и однажды не вернешься. Обещай, – она обвила руками его шею, сжала пальцы на затылке. – Обещай, что всегда будешь возвращаться. Обещай мне. Таэм…

Он хотел рассказать ей про ее свет. Про то, каким невыразимо прекрасным она делает мир. И что рядом с ней одной он чувствует себя не проклятым, а благословенным, поэтому готов возвращаться к ней даже из бездны.

Но вместо этого шепнул:

– Я обещаю.

Так тихо, что сам едва расслышал.

Наклонился к ее лицу, пьянея от аромата мелиссы, что исходил от золотых волос. В первый раз коснулся мягких, прохладных губ – так осторожно, как только мог.

И не посмел ступить ни шагу дальше.

Глубокий, протяжный звук – не то пение, не то стон океанской бездны – вырвал его из сна, заставил осознать, что это лишь видение. Иффиндеи больше не было рядом. Пол под ногами исчез; Тамлин почувствовал, что проваливается в никуда, падает в пропасть. Отзвуки вопроса загудели внутри головы, перекликаясь и множась.

“Кто ты?”

Верх одаренности. Мастерство, отточенное до такого уровня, что ему не осталось места в мире живых. Теперь я бы успел, Иффэн. У того, кем я стал, хватило бы времени на то, чтобы обогнать смерть…

… а кем я стал?

Пустотой лесной прогалины?

Отражением в чужих зрачках, расширенных до предела?

Бороздой, оставленной на изгибе дерева?

Я был чем-то.

Но вот-вот могу стать ничем.

Как же далеко я нынче зашел. Слишком далеко.

Бесконечно.

В темноте проявляются скопления звезд, складываются в силуэт белой лани. Лань опускает голову к жемчужным копытцам, смотрит исподлобья.

Формирует мыслеформу – уже не вопросительную.

Утвердительную.

Отзвуки этой мыслеформы обращают время вспять; мир изгибается, закручивается в спираль, верх и низ меняются местами. Падение превращается в полет, в скольжение сквозь пронизанную светом толщу воды, в отчаянное стремление выбраться из глубины на поверхность…

Он с трудом открыл глаза – дневной свет болезненно ударил сквозь веки.

В вышине зашумел лес, где-то рядом плескалась вода, под пальцами заскрипела речная галька. Костюм вымок насквозь, но уцелел и судя по нынешнему полусухому состоянию старательно отжимал из себя влагу. В спину впились жесткие валики пустых ножен. Тамлин закашлялся и сплюнул речную тину.

Шея онемела, голова гудела, под веками плыли разноцветные пятна, правое плечо горело, как прожженное раскаленным железом.

Тамлин поморщился и снизил нервную чувствительность до того уровня, чтобы можно было не опасаться болевого шока. Послал сигнал о помощи, не надеясь, впрочем, на ответ.

К его удивлению, разум взорвался откликами.

“Где ты? Активируй поисковый маячок!”

“Ты ранен? Где ты находишься?”

“Нужны ориентиры! Дай ориентиры!”

“Где ты? Активируй имплант!"

“Где? Где?”

“Жив… Во имя бездны, ты жив, Таэм! Где ты, что произошло?!”

Последняя мысль принадлежала Эмриату. Тамлин скривился.

“Я свалился в реку. Сломал ключицу, несколько ребер и приложился головой о камни. Дай мне пару минут, я подготовлю пространное повествование о том, что произошло".

“Хватит язвить, активируй маячок!"

Тамлин прикрыл глаза и осторожно отослал нервный импульс к импланту, вживленному в затылочную кость каждого совершеннолетнего элле. По умолчанию он бездействовал, потому что в Аэд водились хищники, которые смогли бы найти жертву по исходящему от нее электроимпульсу быстрее поискового отряда. Поэтому активировать маячок полагалось только в экстренных ситуациях.

Голова взорвалась такой болью, как будто в нее вогнали стальной прут. Воин закусил губу и снова отключил болевые рецепторы.

"Имплант временно недоступен".

"Ничего, я уже засек твою лошадь, но сигнал не точный. Ориентируй меня, быстрее! На каком ты берегу? Где солнце? В какую сторону течет вода?”

Таэм хотел возразить, что лошадь осталась на поляне у развалин, но в руку немедленно ткнулась ее морда. Лошадка, довольная тем, что выследила хозяина, фыркнула ему в ладонь и принялась перебирать копытами и позвякивать упряжью.

Тамлин попытался оглядеться. Собирать информацию выходило из рук вон плохо, из-за пониженной чувствительности зрение плохо фокусировалось.

“Бездна… На южном берегу? Да, на южном".

“Что перед глазами?”

“Звездочки”.

После краткого молчания со стороны Эмре последовало длинное сложноподчиненное предложение, указывающее, где он видал сейчас шутки Тамлина. Воин снова скривился, попытался приподнять голову.

В этот момент некто коснулся его щеки.

Тамлин дернулся, хотел вскочить, но только задрожал всем телом и закашлялся.

И тогда тот странный звук, что вырвал его из сна, повторился. Воин притих и в изумлении понял, что это – пение. Пела женщина, и голос ее не был похож ни на один из известных ему голосов. Настолько глубок был его тембр, что, казалось, живое существо не может издавать такие звуки.

"Похоже, я тут не один".

"Что?! Мы уже близко, держись…"

Но Тамлин отключил прием чужих мыслей и попробовал подняться, чтобы рассмотреть певунью. На исцарапанную скулу легла ладонь, показавшаяся лихорадочно горячей. Мягко, но настойчиво прижала его голову к земле.

"Кто ты?" – Тамлин попытался связаться с незнакомкой мысленно, но ответа не получил.

Превозмогая онемение в шее, он повернул голову, сузил зрачки, взглянул на расплывчатый в рассветных лучах силуэт.

Вне всякого сомнения, это была женщина. Спутанные темные волосы, нечеткий профиль, вскинутая чайкой бровь и линия опущенных ресниц – вот и все, что ему удалось рассмотреть. Нижняя часть лица скрывалась за странной маской из мокрой шерсти и речной тины. Присмотревшись, Тамлин с удивлением понял, что это куний мех, и что незнакомка сидит, с головы до пят завернувшись в его плащ.

С плаща текла вода вперемешку с грязью.

Тамлин задрожал от поднимающегося жара – признака стартовавшей регенерации. Картина мира стала расплываться, незнакомка – двоиться.

Он прищурился, из последних сил удерживая себя в сознании. Но видение вскинуло голову, прислушиваясь.

И исчезло.

Тамлин моргнул. Рядом уже никого не было.

– Вот он, сюда! Носилки, быстро! Аланит, организуй зачистку периметра!

– Эмре…

– Кладите его, осторожнее. Раз, два, три!

– Лук.

– Что?