– Санджаки. Маркграфства. Принципалитеты. Земли. Европа проваливается обратно в восемнадцатый век.

– Тем больше территорий для вас, – заметил Руди.

– Территория все та же, – сказал Дариуш. – Больше бюрократии. Больше ограничений. Больше границ. Больше пограничников.

Руди пожал плечами.

– Взять для примера Гинденберг, – сказал Дариуш. – Интересно, как им было? Ложишься спать во Вроцлаве, а просыпаешься в Бреслау. Как им было?

Только это случилось не за одну ночь. То, что произошло с Вроцлавом, Ополе и городишками и деревеньками между ними, тянулось долго и тяжело, и, если следить за новостями, любому было очевидно, что для поляков вопрос еще не закрыт.

– Взять время после Второй мировой войны, – сказал Руди. – Встретились в Ялте Черчилль, Рузвельт и Сталин. Засыпаешь в Бреслау, а наутро просыпаешься во Вроцлаве.

Дауриуш улыбнулся и показал на него вилкой, словно уступая.

В разговоре возникла короткая пауза.

– У меня в Гинденберге живет кузен, – произнес Макс. Дариуш посмотрел на него.

– Раз уж мы об этом заговорили, – сказал он, – почему ты сам там не живешь? Ты же силезец.

Макс хмыкнул.

– Часто видишься с кузеном? – спросил Дариуш. Макс пожал плечами.

– Путешествовать трудно. Визы и так далее. У меня польский паспорт, он – гражданин Гинденберга.

– Но он тебе звонит, да? Пишет имейлы?

Макс покачал головой и пророкотал:

– Политика польского правительства.

Дариуш показал на Руди:

– Вот видишь? Видишь, какую боль это причиняет?

Руди налил себе еще, подумав, что разговор вдруг принял очень специфический оборот.

– И как, – сказал Дариуш Максу, – давно ты выходил на связь со своим кузеном?

– Давно, – задумчиво согласился Макс, словно это не приходило ему в голову. – В наши дни даже почте нельзя доверять.

– Возмутительно, – пробормотал Дариуш. – Возмутительно.

Руди допил и встал, решил посмотреть, что случится.

Случилось только то, что Дариуш и Макс продолжали смотреть куда-то вдаль, задумавшись о несправедливости ситуации с Гинденбергом и отношения Польши к нему. Руди снова сел и взглянул на них.

– И вот они мы, – сказал он наконец. – Два человека с польскими паспортами, которым трудно получить визу, чтобы попасть в Гинденберг. И один эстонец, который может перейти границу практически без помех.

Дауриш как будто пришел в себя. Его лицо просветлело.

– Ну конечно, – сказал он. – Ты же эстонец, верно.

Руди втянул воздух сквозь зубы и налил себе еще.

– Руди – эстонец, Макс, – сказал Дариуш.

Руди потер глаза.

– Что у вас там, – спросил он, – наркотики?

Дариуш посмотрел на него, и на миг Руди показалось, что в нужных обстоятельствах маленький мафиозо может быть очень страшным человеком.

– Нет, – сказал Дариуш.

– Радиоактивные материалы?

Дариуш покачал головой.

– Шпионаж?

– Тебе лучше не знать, – сказал Макс.

– Одолжение, – честно ответил Дариуш. – Ты сделаешь одолжение нам – мы сделаем одолжение тебе, – он улыбнулся. – Разве это так уж плохо?

Это могло быть плохо по сотне непредвиденных причин. Руди молча отругал себя. Надо было просто подать еду и отправляться домой.

– Как будет проходить доставка?

– Ну, – сказал Дариуш и почесал в затылке, – это зависит скорее от тебя. И это не доставка.

* * *

Позже тем же вечером, выходя из душа, Руди бросил взгляд на зеркало, висевшее над раковиной. Он снял полотенце и посмотрел на свое отражение.

Ну, вот он. Чуть ниже среднего. Худой. Короткие блеклые русые волосы. Простое безобидное лицо: не славянское, не арийское – на самом деле никакое. Ни следа лопарской родословной, которой всегда хвастался его отец. Карие глаза. Тут и там шрамы – награды за службу поваром. На предплечье – от перевернутого вока в Вильнюсе, а выше над ним – из-за того, что он поскользнулся на кухне у одного турка в Риге, а его фруктовый нож каким-то образом перевернулся в воздухе и прошел прямо через рукав формы, кожу и мышцы.

– Не бегать на моей кухне! – заорал на него турок. Потом перевязал Руди и вызвал скорую помощь.

Руди поднял правую руку над головой, чтобы увидеть длинный кривой шрам, начинавшийся над подвздошной костью и кончавшийся у правого соска. Это уже не несчастный случай на кухне. Это скинхеды – когда он пытался найти работу в Варнемюнде. Он до сих пор не знал, хотели они его убить или только напугать, и сомневался, что они знали сами. Он увидел в этом знак, что его скитания по Балтийскому побережью подошли к концу, и направился вглубь континента – сперва в Варшаву, потом в Краков.

Первым делом после собеседования Макс протянул швабру.

– У меня есть опыт, – запротестовал Руди, показывая на конверт со своими рекомендациями, который Макс держал в другой руке. – Рига, Таллин…

– Хочешь работать на моей кухне – сперва приведи ее в порядок, – ответил Макс. – А потом посмотрим.

Руди действительно думал тогда же развернуться и уйти из «Ресторации Макса», пройти по Флорианской, вернуться на вокзал, сесть на поезд и уехать подальше от этого грязного городишки, но он был на мели, а к работе прилагалась тесная комнатушка в десяти лестничных пролетах над рестораном, и он уже устал путешествовать, так что он взял швабру, сказал себе, что это временно и что, как только он накопит достаточно, он снова отправится на поиски кухни, где его оценят по достоинству.

Он горбатился со шваброй восемь месяцев, прежде чем пани Стася, грозный шеф-повар Макса, позволила ему хотя бы приблизиться к еде. К этому времени он уже по уши увяз в войне характеров с этой сморщенной теткой и покинул бы кухню Макса только ногами вперед.

Оглядываясь назад, он поражался, что продержался так долго. Так же у него было и с Сергеем в Таллине, и с турком, и с Большим Роном в той жуткой кухне в Вильно, но с пани Стасей это стало чем-то личным, как будто она поставила своей целью сломать его. Она постоянно кричала: «Подай то, подай это. Помой здесь, помой там. И это ты называешь чистотой, балтийский урод? Быстрее, быстрее. Не бегать на моей кухне! Скорее! Скорее!»

Он отнюдь не был единственным членом команды, вызывавшим гнев пани Стаси. Она ко всем относилась одинаково. У нее был деформированный тазобедренный сустав, так что перемещалась она с помощью черной лакированной трости из углеродного волокна, тонкой, как карандаш, и мощной, как балка. Все, даже Макс, рано или поздно слышали свист трости пани Стаси, которая описывала дугу к их икрам.

В этом бизнесе принято, что великие шефы могут быть жестокими и темпераментными, и, если желаешь учиться у них, приходится терпеть всевозможные оскорбления и физическое насилие. Турок – выдающийся повар – однажды отправил Руди в нокаут одним ударом за то, что тот передержал порцию спаржи. Пани Стася не была выдающимся поваром. Она была компетентным поваром в маленьком польском ресторане. Но что-то в ее ярости разожгло в нем дремлющее сопротивление, которое вдруг твердо заявило, что эта скверная старушонка не выдавит его с кухни, не победит.

И он убирал, чистил и мыл, и кожа на его руках краснела, трескалась и кровоточила, а ноги болели так, что иногда по ночам он едва мог добраться до своего закутка на чердаке. Но он работал и отказывался сдаваться.

Пани Стася, почувствовав на своей кухне неожиданное движение сопротивления в количестве одного человека, сосредоточила все внимание на Руди. Так он стал популярен среди других работников, которым теперь доставалось меньше.

Однажды за какую-то выдуманную оплошность она прогнала его с кухни в припадке гнева, необычном даже по ее стандартам: удивительно быстро хромала за ним и дубасила по голове и плечам тростью. Один свистящий удар рассек его левую мочку и оглушил на несколько часов. Один из поваров побежал в ресторан и сказал Максу, что пани Стася убивает Руди, а когда Макс ничего не сделал, пошел ко входу и вызвал полицию, которая решила, что в тот вечер ее присутствие требуется где-то в другом месте, и не потрудилась ответить на вызов.

Через какое-то время Макс нашел Руди: он сидел в переулке за рестораном с окровавленными плечом и рукавом формы.

– Тебе лучше уйти, – сказал Макс.

Руди поднял взгляд на хозяина и покачал головой.

Макс молча смотрел на него пару секунд, затем кивнул и протянул руку, чтобы помочь подняться.

Так продолжалось и дальше, но однажды ночью после закрытия, когда он мыл пол, пани Стася почти бесшумно подкралась и занесла трость, а он обернулся и поймал ее на лету, и почти минуту та визжала, боролась, ругалась и пыталась вырвать трость из его хватки. Наконец она прекратила бороться и ругаться и пронзила его горячими злыми глазами.

Он отпустил трость, она вырвала ее и еще какое-то время смотрела на него. Затем развернулась и проковыляла через кухню на выход.

На следующее утро Макс встретил его новостью о прибавке и повышении.

Не то чтобы он заметил существенную разницу. Ему по-прежнему приходилось мыть, чистить, носить и подавать, по-прежнему приходилось терпеть гнев пани Стаси. Но теперь она ожидала, что он будет еще и готовить.

Она наказывала за каждую оплошность, даже маленькую. Однажды, засыпая на ходу от усталости, он положил в миску с салатом, уже пролежавшим несколько минут, свежую порцию, и за это она чуть не выбила из него дух.

Но он учился. Первое, что он выучил: если он хочет остаться на кухне пани Стаси, ему придется забыть свое четырехлетнее странствие по Балтийскому побережью. Все, что он узнал у турка и других поваров, для этой старушонки не значило ровным счетом ничего.

Мало-помалу, месяц за месяцем ее припадки недовольства становились все реже и реже, пока однажды, почти полтора года спустя после того, как он впервые вошел в «Ресторацию Макса», она позволила ему приготовить блюдо.

Но не позволила подать. Она приготовила такое же и отправила его в ресторан, а затем сняла пробу со стараний Руди.

Пока Руди следил за ней, он заметил, как вся кухня затихла. Он огляделся и обнаружил, что оказался в типичном киношном моменте. Все на кухне следили за пани Стасей. Даже Макс, стоявший в распахнутой двери, ведущей в ресторан. Это тот момент в фильме, подумал Руди, когда зеленый новичок наконец заслуживает ворчливое одобрение ментора. А еще он знал, что жизнь не похожа на кино и что пани Стася сплюнет еду на кафель и потом забьет его до потери сознания.

В итоге жизнь и кино встретились, и пани Стася обернулась, облокотилась на трость и взглянула на публику. Она готова подумать, объявила она наконец, о том, чтобы подать стряпню Руди своей собаке.

Повара зааплодировали. Руди их даже не слышал. Позже ему казалось, что только он один из всех заметил, какой старой выглядела в этот момент пани Стася.

Она умерла тем же летом, и Руди просто занял ее место. Макс не делал никаких формальных объявлений, не заключал новый договор – ничего. Даже не повысил зарплату. Руди просто унаследовал кухню. На похоронах присутствовал только он с Максом.

– Я так ничего о ней и не узнал, – произнес он, глядя, как гроб опускают в землю.

– Это была моя мать, – сказал Макс.